Негласно ознакомившись со всеми делами, которыми занимался в последнее время журналист Сотников на стезе поиска пропавших и счастливым образом вернувшихся людей, Одинцов первым делом взял под свой контроль несколько человек. Популярного писателя, автора детективов Владлена Воронова в их числе поначалу не было: путешественник во времени ничем себя не выдавал и ни разу не прокололся за время своего отсутствия в советской действительности. А внезапно свалившаяся на него популярность как писателя с большими тиражами, выдававшего на гора с поразительной частотой и регулярностью роман за романом, один другого круче, лежала вне сферы интересов всесильного ведомства.
Зато Сотников водил знакомство с человеком, показавшимся Одинцову крайне интересным. Это была Ольга Иноземцева, вдова пропавшего в 1966-м году в дебрях ханты-мансийской тайги геолога Павла Иноземцева. Полковник тщательно изучил протоколы допросов и медицинского освидетельствования отважной женщины, которая и сама исчезла на целых тринадцать лет невесть куда. После чего ему осталось лишь сетовать на несовершенство советской медицины: уж в его-то прежней реальности врачи и психологи федеральной службы безопасности нашли бы способ прочитать в голове потерпевшей, что с ней приключилось, и где она пребывала так долго. Одинцов не сомневался, что глубокое сканирование определенных участков мозга Ольги Иноземцевой помогло бы восстановить хотя бы фрагментарно картину утраченных ею воспоминаний. Но чего нет, того нет.
И вдруг судьба улыбнулась полковнику Одинцову. В город из далекого Ангарска приехал юноша, некий Александр Якушев, чтобы поступить в университет на отделение журналистики. Сотников, за которым продолжалось негласное наблюдение, неожиданно проявил участие к судьбе молодого человека, фактически приняв его на работу в свой еженедельник внештатником. Полковник вспомнил, что девичья фамилия вдовы пропавшего геолога Ольги была как раз Якушева. И он сразу почувствовал, что эта игра, похоже, приобретает новый интерес.
Последующие события — тесное общение Якушева с Сотниковым, неожиданный приезд в город прошедшей все обследования и проверки Ольги Иноземцевой, а также неожиданная смерть вкупе с последующим чудесным воскрешением популярного писателя Владлена Воронова убедили полковника Одинцова, что он находится на верном пути.
Он решил прощупать юного абитуриента, сымитировав если и не ограбление, то, во всяком случае, обыск в его квартире. И чтобы ускорить процесс, на видное место была специально помещена фотография, на которой были запечатлены биологические родители Саши, Павел с Ольгой Иноземцевы. Это по планам особиста должно было встряхнуть парня и заставить его как-то проявить себя. При этом Одинцов ни на мгновение не сомневался, что Саша непременно известит обо всем, случившемся в его квартире, своего нового шефа и покровителя Сотникова.
Полковник посоветовался со штатным психологом своего ведомства, вкратце обрисовав ситуацию, и тот предложил применить давление, вплоть до физического, чтобы еще больше активизировать дальнейшие действия подопечного. После некоторого сомнения Одинцов согласился с доводами психолога, однако на сей раз решил играть в открытую. Или, во всяком случае, с полуоткрытым забралом. Для этого у него имелся Фёдор.
— И не стыдно вам иметь дело со всякими гопниками? А еще зоветесь блюстителями закона… — в сердцах посетовал я.
Ответом мне была ироническая улыбка особиста.
— Ты не поверишь, но Федор — почти твой коллега, — проговорил Одинцов, явно забавляясь моей эмоциональной реакцией. — Выпускник филологического, специалист по городскому фольклору, подростковому сленгу, тюремному и уличному арго… В общем, специалист широкого профиля.
— Ага, — кивнул я и мстительно проговорил. — Филолух! Ничего-ничего, еще встретится мне как-нибудь ваш Федор на узенькой дорожке…
— Ну, ты же мне тоже по ноге въехал, — пожал плечами качок-филолог.
— И еще въеду, — пообещал я. — Всенепременно!
— Что ж, буду ждать, — равнодушно ответил мой обидчик.
— И дождешься! — заверил я. А потом обернулся к Одинцову и выпалил ему прямо в лицо:
— А камень я вам не отдам.
И показал ему кукиш.
Сбоку послышался нервный смешок: это Анна не удержалась и прыснула со смеху в кулачок. Полковник покосился на дочь и тоже усмехнулся. А в следующую минуту хохотали уже все, включая качка Федора.
— В общем, так.
Теперь полковник говорил по-военному — как говорится, с чувством, с толком и с расстановкой.
— О том, кто ты и откуда, должен знать весьма ограниченный круг лиц. На сегодняшний момент это я, Фёдор и Анна, уж извини, так вышло. Камень свой оставь при себе, если он так уж тебе дорог. Но если я что-то смыслю в предметах, способных содействовать перемещению во времени — в нашем с Аннушкой времени они, кстати, именуются «хронолоцманы», то круг их свойств крайне ограничен.
Я посмотрел на него в легком недоумении.
— Вы сказали — лоцманы? Но они же такие… маленькие…
Это был самый первый образ, который сейчас пришел мне в голову. Маленькое и юркое суденышко уверенно ведет за собой огромный корабль, безошибочно отыскивая путь между подводными рифами или опасными мелями.
— Вот именно, — кивнул полковник. — Ты совершенно прав, дорогой Александр Николаевич. Твой камень не в состоянии осуществить перенос такой массы энергии, как человеческое тело, ни на сорок лет, ни на десять месяцев, ни даже на неделю тому назад. Ему это просто не под силу, да и не его это функция. Задача «хронолоцмана» — определить наличие переносимого объекта и место конечной точки предстоящего маршрута во времени, после чего связать эту точку с исходной. Это своего рода навигатор, оттого-то мы и зовем его лоцманом.
— Но кто же тогда… переносит? Если не этот камень?
— А вот это уже совсем другой вопрос, — задумчиво проговорил Одинцов. — Но можно с определенной долей уверенности предположить, что тебя перенесла из твоей реальности сюда, в 1980-й, некая сила, с которой повстречались в лесном ханты-мансийском «куполе» твои родители.
— То есть вы хотите сказать, что этот серый камень — нечто вроде пульта управления, а сам «купол» был чем-то типа телевизора для него?
— Эта версия имеет право на существование, — подтвердил полковник, хотя его слова и прозвучали, на мой взгляд, несколько уклончиво. — Однако меня, дорогой ты мой Александр Николаевич, интересует кое-что другое. Откуда у тебя такая прямо-таки железная уверенность, что сюда, в восьмидесятый год, ты попал именно благодаря своей маме? Я имею в виду твою биологическую мать, Ольгу Антоновну Иноземцеву.
— Ну, как…
Признаться, вопрос полковника меня несколько озадачил.
— Она же сама мне об этом сказала. Всю ночь продержала камень в своей руке, а наутро я уже тут, как по заказу.
— Вот именно, — подтвердил Владимир Иванович. — Но почему ты считаешь, что именно это и привело к твоему… эээ… перемещению сюда?
— А что еще тогда?
Я обалдело уставился на полковника. Ну, надо же: только я нашел причину того, как и благодаря кому попал сюда, в эту новую реальность, можно сказать, возвратился в свою молодость, и что же? Меня сейчас натурально тычут мордой в пол, как нерадивого котенка-несмышленыша, и говорят: ты не прав, всё было не так, более того, всё было совсем иначе? Ну, знаете ли…
— Простите, Владимир Иванович, но я вас что-то совсем не понимаю, — сказал я, даже не пытаясь скрыть своего раздражения.
И тут неожиданно заговорила Анна.
— Саша, ну, чего же тут непонятного? Вот представь, что тебе нужно сделать лед в морозилке холодильника. Или, скажем, поджарить яичницу. Что ты делаешь в этих случаях?
Я пожал плечами.
— Ничего особо не делаю. Просто кладу формочку с водой в морозилку.
— А яйца разбиваешь на сковороду, верно?
Я тупо кивнул.
— Но прикинь: холодильник сам ведь не будет морозить, и сковородка сама по себе яиц не испечет, верно? Сковороду надо поставить на огонь, а значит, подвести к плите и горелке газ, просто повернув ручку конфорки. Легким движением руки, как говорится. А холодильник нужно как минимум включить в сеть и убедиться, что он исправен. Так и ваш с мамой камень, Сашенька. Сам по себе он никого не может отправить через года и расстояния, к нему нужно как минимум подвести энергию какую-то — как газ или электричество к тебе на кухню. Теперь врубаешься?
Я ничего не ответил, но посмотрел на Анну с большим уважением.
— Интересный образ и вполне наглядный, сразу видно будущих журналистов, — одобрил полковник. — В этом случае, таинственный «купол», куда однажды вошли твои родители, Саша — это некий аналог «кухни», если использовать терминологию Аннушки.
— Ладно, — согласился я. — А что тогда сыграло роль газа? Или электричества?
— А что сыграло роль газовой плиты? Или холодильника? Мы этого не знаем, Саша, и вряд ли узнаем, пока в нашем распоряжении не будет хотя бы одного очевидца. Непосредственно побывавшего в этом самом «куполе».
Признаться, мне не понравилось, как этот Одинцов сказал: «в нашем распоряжении». Очень даже не понравилось. Но многолетний журналистский, да и элементарный житейский опыт давно приучили меня по возможности не высказывать вслух собственные мысли в адрес тех, кого они непосредственно касаются. Себе, как говорится, дороже.
Поэтому я нацепил на собственную физиономию вполне легкомысленное выражение и небрежным тоном произнес:
— Если вы говорите о моей ма… об Ольге Антоновне, то вряд ли она сейчас будет вам полезной. Вы же прекрасно знаете, что она не помнит почти ничего из своего пребывания в этих треклятых «полостях». Представляю, сколько ее мурыжили и врачи, и ваше, кстати, ведомство, Владимир Иванович! А в результате? Полный провал в памяти именно на этот период. Тринадцать лет вылетели из головы этой бедной женщины, как из пушки воробей.
Одинцов некоторое время смотрел на меня с очень странным выражением лица, которое я у него уже видел. Будто он рассматривает в микроскоп какую-нибудь диковинную амёбу или инфузорию-туфельку. И при этом прикидывает: а что будет, интересно, если мы сейчас отрежем ей ногу? А две?
Но «полковник почти в отставке» удивил меня и на сей раз. Потому что спросил с почти искренним удивлением:
— А почему ты думаешь, Саша, что это сделала твоя мама? Я имею в виду твое перемещение во времени.
К такому повороту в нашей беседе я, признаться, вовсе не был готов. Хотя ожидал, кажется, чего угодно…
— Не моя… мама? Что вы хотите этим сказать, Владимир Иванович? А кто же тогда это сделал?
— Ну, сделал-то, похоже, все-таки этот аномальный «купол». Или обитающая там некая сущность, о существовании которой мы можем только осторожно предполагать. Но сейчас речь не о том. Речь идет о людях, Саша, и тут можно уже оперировать реальными фактами. Внутрь «купола» ведь вошли два человека, ты не забыл этого, надеюсь?
— Нет… — ошалело покачал я головой. — Вы что же, имеете в виду…
— Павла Иноземцева, — договорил за меня отец Анны. — И твоего биологического отца, между прочим.
— Ну, и что? Причем здесь он?
— А ты не исключаешь мысль о том, дорогой мой Александр, что твой отец, геолог Павел Иноземцев вполне может быть причастен к твоему… эээ… перемещению? А что, если это вообще сделал твой отец? Каким образом — мы не знаем. Но разве можно исключать такую возможность?
— Он не вышел из «купола», — сухо и бесстрастно пробормотал я.
Ничего не могу с собой поделать, но в моей памяти не осталось никаких воспоминаний о Павле Петровиче Иноземцеве. На присланной мне фотографии был запечатлен совершенно незнакомый мне человек в брезентовой штормовке цвета «хаки». И при упоминании о нем сейчас в моей душе не шевельнулось абсолютного ничего. Словно его никогда и не было.
— Именно, — подтвердил Одинцов. — В отличие от своей жены он не вышел обратно. Во всяком случае, нам…
Полковник сделал краткую, но вполне весомую паузу.
—… нам об этом ничего не известно. Разумеется, никто не исключает такой возможности. Но тогда встает целый ряд вопросов, главный из которых: почему за все эти годы твой отец, Саша, так до сих пор нигде и не объявился? Зачем скрывается? Потому что ему есть что скрывать?
— Это уже начинается какая-то конспирология, — заметил я.
— Конспирология, между прочим, тоже по нашей части, — ответил полковник. — Но только при наличии каких-то фактов, конкретных и проверенных. Пока мы и будем оперировать прежде всего ими, а уж потом разными версиями и эфемерными гипотезами.
Он открыто, не таясь, но и без излишней демонстративности взглянул на часы.
— Ну, что ж, на этом, наверное, и закончим. Поздравляю вас с Аннушкой с успешной сдачей первого экзамена в университет.
И он крепко пожал мне руку.
— Рановато поздравлять, Владимир Иванович… Мы ведь еще пока только сочинение написали, оценок не знаем.
Ответом мне была тонкая улыбка особиста.
— Мы же всегда надеемся на лучшее, верно? Тогда я не прощаюсь, Александр.
Ну, кто бы сомневался. Теперь эта контора, если ей понадобится, вцепится в меня как клещ, та что никакой Максим Юрьевич не отмажет. К тому же они с Одинцовым служат в одном ведомстве, а муж и жена, как известно — одна сатана.
Я даже усмехнулся, насколько верно этот дьявольский эпитет подошел к моему новому опекуну. А как гладко стелет, зараза!
— К сожалению, забираю от вас дочь, — развел руками Одинцов. — Нам с ней сегодня еще предстоят кое-какие семейные дела, по хозяйству, можно сказать.
Я был удостоен еще одного рукопожатия плюс воздушный поцелуйчик от Анны. Также я удостоился от полковника и его визитки с пожеланиями непременно звонить «если что». Судя по направлению, в котором они удалились, помахав мне еще раз на прощание, у полковника где-то рядом стояло авто. Что ж, особистам везде у нас дорога, даже в парках культуры и отдыха, куда заезжать простым смертным на личных автомобилях вроде как совсем не положено.
И я поплёлся из парка домой в гордом одиночестве, радуясь, что уже стоит август, и былой летний зной постепенно спадает… После долгого разговора в кафе, в течение которого я практически не притронулся к заказанному мне полковником мороженому, в желудке у меня бурчало, и я решил соорудить дома холостяцко-студенческий ужин: жареная колбаса с макаронами, овощи и пиво. Однако, заглянув в ближайший к моему дому гастроном, я обнаружил, что «пива нет и не будет», и вообще этот бутылочный напиток завозят сюда крайне регулярно, после чего его в считанные минуты разбирают местные работяги и пенсионеры, шустрые как веники. Зато в винно-водочном отделе пестрело в глазах от бутылочных этикеток, вызвавших в моей душе изрядный приступ ностальгии. Вспомнив свою студенческую молодость, я взял бутылку болгарского полусухого «Лудогорского», на этикетке которых быки мерно шагали на водопой, а к белому «сухарику» добавил полусладкой «Медвежьей крови». Дома я против всяких правил поместил белый и красный напиток в морозилку, а пока вино охлаждалось, соорудил себе целую сковородку жареной колбасы с помидорами без всяких там социалистических макарон.
Попробовав результат, я нашел его вполне сносным: в моей главной реальности любой, рискнувший поджарить российскую вареную колбасу, рисковал обнаружить в своей сковороде кучу жирной жидкости и ноздреватые кружочки, мягкие как зельц, ввиду элементарного отсутствия в нашей отечественной вареной колбасе обычного мяса. А тут колбаса была сочная и упругая, ароматная и вкусная, и в сочетании с крепкими и «мясными» в мякоти помидорами вполне сошла за добротный и сытный ужин.
Из головы, однако, не шел давешний разговор с семейством Одинцовых. Так я решил называть полковника с его дочкой, уж коль скоро они заодно и дома, и на работе. Особо отвлечься не помог даже телевизор с олимпийскими соревнованиями, а универсального средства и способа развеять навязчивые мысли — часок бесцельно полистать свой смартфон и посерфить по Сети — у меня, естественно, не было.
Поэтому очень скоро я улегся, положил перед носом на подушку серый камень Ольги Антоновны, и стал, глядя на него, думать о пропавшем геологе Павле Иноземцеве. Слова Одинцова насчет него почему-то слегка взбудоражили мое воображение, и я в полудреме пытался представить себя на месте геолога, как я брожу внутри «купола», блуждаю меж его «полостей» и, даже, по-моему, с кем-то разговариваю. Но с кем, я так и не успел узнать, потому что незаметно уснул под мерный серебристый стрекот кузнечиков в кустах за окном.