9 часов 20 минут (вечера). Новый год все ближе…
— Я точно слышал что-то, мистер Бэккерфор! — испуганно прошептал средних лет мужчина в ношеном, покрытом заплатами твидовом костюме.
— Да эт крысюки разбродились, — беззубо прошамкал старик, почти все лицо которого было покрыто серой щетиной, будто он опустил его в мешок с пылью. — Не дрожи, Данли.
Данли с досадой зыркнул на старшего коллегу и приставил большое оттопыренное ухо к стене.
— Крысы не так бродят. Я ж из Фли, вы поверьте: я знаю звук бредущей крысы.
— Ну так гремлин какой, — не заставил себя ждать с ответом старый Бэккерфор. Он снял с носа грязные очки, подышал на стеклышки, протер их уголком полосатой жилетки и водрузил обратно — очки стали грязнее, чем были. — Видать, кто-то из их братии позарился на ржавые пружины.
В главной часовой башне Тремпл-Толл к вредительским гремлинам относились строго: если хоть кто-то из них отыщет путь внутрь, то потом бед не оберешься. Смотритель Джордж Бэккерфор и его помощник, часовщик-настройщик Роджер Данли, зорко следили за сохранностью вверенного им Ведомством часового оповещения механизмом. За все существование башенки над старым конторским зданием по адресу «площадь Неми-Дрё, 1» в часовую комнату гремлины проникали лишь единожды, и тогда от них едва удалось избавиться, при этом ремонт больших часов занял целый месяц.
Данли возмутился. Старик частенько намекал на то, что он работает чуть ли не из рук вон плохо. И это притом, что настройщик делал буквально всю работу в башне в то время, как сам смотритель лишь раз в день заводил часы главным ключом.
— Никаких гремлинов в башне нет, — сказал он, не отрывая уха от стены. — Я еще вчера все «Мотом» обсыпал — если бы там и был гремлин, то только лишь дохлый, с языком наружу. Уж не сомневайтесь. Так что, вот хотите смейтесь, но я уверен, что там сейчас бродит…
Старик последовал «совету» и расхохотался.
Данли раздраженно глянул на него. Он уже раскрыл было рот, собираясь ответить этому замшелому хрычу, что думает, как тут снова что-то услышал.
Часовщик-настройщик затаил дыхание и даже закрыл глаза, вслушиваясь. Казалось, прямо за стеной кто-то ходит. Вот только там, насколько он знал, ничего не было: ни комнаты, ни даже лестницы.
И тут ему в нос ударил резкий удушающий запах ваксы для обуви, тухлой рыбы и собачьей шерсти.
Он открыл глаза и увидел прямо перед собой морщинистое лицо мистера Бэккерфора. Тот также приставил ухо к стене и изо всех сил пытался услышать то же, что слышал и его помощник.
— Вы слышите? — шепотом спросил Данли, и как назло звук шагов за стеной тут же стих.
Мистер Бэккерфор поджал губы, выражая сомнение не только в слухе, но и в самом здравомыслии часовщика-настройщика.
— Там никого нет, — проворчал он. — Там вообще ничего нет. Если только кто-то не замурован в стене…
Данли горячо закивал и тут же поморщился — забывшись, он едва не стер ухо о шершавый камень кладки.
— Вот и я о том. Если это не крыса и не гремлин…
— Не продолжай. — Старик уже знал, что Данли скажет, ведь тот приставал к нему с этим едва ли не по три раза за неделю.
— Это призрак старого смотрителя башни!
— Выдумки! — в который раз испустил тяжкий вздох мистер Бэккерфор. — Я служу смотрителем при башне уже пять десятков лет, но я его ни разу не видел!
— Так это из-за вашего характера недружелюбного, — отбрил Данли. — Вы вечно ворчите, вот призрак часовой башни вам и не является.
— Призрак есть только один, не устану тебе повторять.
Часовщик-настройщик закатил глаза.
— Да-да, призрак вашей женушки, который вызывает у вас икоту, я помню. Но кто тогда там бродит, если не старый Хортон?
— А мне почем знать? Да и вообще, если хочешь знать, тебе мерещится все. Вы, молодые, — уж больно пугливые, что крольчата. Вот, помню, когда я только получил ключи помощника смотрителя, была война и город бомбили. Но бомбежка — это не повод не вести время. А тут шорох какой — и уже поджилки трясутся, призраки разные мерещатся… Тащи печку.
Данли будто не услышал и снова приставил ухо к стене. И сейчас он мог бы поклясться, что различил чей-то голос. Женский. Или детский… Почему призрак старого Хортона говорит таким голосом?..
Все снова стихло.
— Ты слышишь меня, парень? — прикрикнул смотритель. — Печка сама себя не притащит.
Данли вынужденно отлип от стены и бросил раздраженный взгляд на смотрителя. Старик поплатится за свои насмешки: когда ему будет предоставлен призрак часовой башни, у него глаза на лоб вылезут. Ему придется признать, что он, Роджер Данли, все это время был прав.
На самом деле часовщик-настройщик считал, что Бэккерфор и сам верит в призрака старого смотрителя Хортона, только боится признаться в этом и отрицает все сугубо из вредности.
Данли подошел к пустому камину, схватился за две торчащие из рамы над ним ручки и повернул их. После чего со скрежетом вытащил короб-топку из стены и поволок его к большому циферблату, у которого уже стояли два кресла. Следом за ним, скрипя и лязгая, разворачивался жестяной рукав переносного дымохода.
Подтащив короб к креслам, часовщик-настройщик установил его на кованую подставку и принялся забрасывать внутрь заранее заготовленные хворост и старые газеты. Вскоре в печке уже весело горел огонь.
Смотритель Бэккерфор между тем подкатил к своему креслу тумбочку на колесиках, на которой стоял радиофор; на медном раструбе заплясали блики от огня в печке.
— Скоро начнется аудиодрама, — сказал смотритель. — Не хотелось бы прерываться.
Данли вздохнул.
— Я настроил часы. Все смазано, все проверено.
— И?..
— И перепроверено. Стрелки в порядке. Маятник в порядке. Механические пауки-настройщики выключены и спрятаны в ящики. В этом городе, кажется, только мы остались на своем посту.
— А как иначе? — со значением вскинул палец Бэккерфор. — Без нас жители Тремпл-Толл не узнают, что наступил Новый год.
Данли хотелось возразить, что жители узнают о наступлении Нового года из вещания по радиофору, но, ожидая очередную порцию ворчания, промолчал.
— Не хмурься, парень, — усмехнулся старик. — У нас тоже будет праздник.
Бэккерфор откинул край лежавшего на кресле пледа, и Данли увидел темно-красную бутылку ежевичной настойки «Краснуха мадам Биллз».
— А это еще откуда?
— Каминник под елочкой оставил, — отшутился старик. — Откуда-откуда. От хорошего друга.
— Что? У вас же отродясь друзей не водилось. И уж не от того ли это друга, который подарил вам новенькие часики?
Старик на это лишь погладил сухой рукой жилетный кармашек, через дырки в котором поблескивала полированная крышка «Шнифферс» и осклабился, демонстрируя помощнику черноту пустого беззубого рта.
— Будешь любопытствовать или за кружками пойдешь?
Данли вздохнул и отправился в комнатушку, где хранились запасные часовые стрелки, машинное масло в жестяных банках, щетки и ветошь для чистки и полировки механизмов — там же были и кружки.
Вскоре он вернулся.
Радиофор уже был включен. Из рога раздавалось:
«Дамы и господа! Вы слушаете вещание Тремпл-Толл. Аудиодрама “Мешок Крампуса” начнется через пять минут, а пока мы рекомендуем вам обратить внимание на щетинистые щетки для котлов миссис Прюитт. “Щетинистые щетки для котлов миссис Прюитт. Очистят любую не только накипь, но и совесть”. Также если вы еще не купили праздничный подарок, советуем вам зайти в лавку “Снежные шары Тоббсона”. Бремроук, 24. Лавка “Снежные шары Тоббсона” работают все предпраздничные дни до полуночи! А если вы все еще не купили гуся, то загляните в “Мисс Гусыню” по адресу улица Почтовая, 17…».
Старый смотритель и его помощник уселись в кресла. Бэккерфор принялся возиться с бутылочной пробкой, а Данли, не в силах успокоиться, бросил встревоженный взгляд на стену, за которой, как он считал, жил призрак.
«Нужно изловить призрака старого Хортона… — посетила его мысль. — Жаль, в Габене нет специальной службы по отлову привидений. Придется самому придумать ловушку…»
Стрелки на большом циферблате сдвинулись. Диктор объявил: «Мешок Крампуса». Аудиодрама началась, а за большим витражом циферблата медленно опускались хлопья снега. Новый год приближался…
… «Эта история началась одной холодной зимой, накануне Нового года…» — доносилось из-за стены, но призрак будто ничего не слышал.
Он стоял в углу темной каморки, все полки которой были заставлены сломанными и ржавыми шестеренками. Сквозь его полупрозрачную фигуру можно было разобрать грубую кладку стены.
Призрак медленно качал головой, осуждающе глядя на Зои Гримм. А сама Зои Гримм застыла без движения, боясь моргнуть.
Призрак этот, несмотря на все теории и догадки часовщика Данли, не был стариком Хортоном. Судя по его сероватому лицу, будто бы собранному из паутины и пыли, это был мужчина лет тридцати пяти-сорока. Короткие аккуратные бакенбарды, чуть провисшие щеки, прямой нос и глаза — две светящиеся точки.
— Ты не должна этого делать, кроха, — прошептал призрак, и от этого легкого движения губ паутина, обволокшая лицо, натянулась и зашевелилась.
— Это все ради тебя, — ответила Зои. — Я все это делаю ради тебя.
— Меня уже давно нет. И мне не станет легче.
— Зато мне станет.
— Нет.
Призрак отвернулся и уставился в стену.
— Ты привела меня сюда… Мне здесь не нравится.
«Потому что ты умер здесь», — подумала Зои, а вслух сказала:
— Мне тоже.
Призрак отца вновь поглядел на Зои.
— Ты не должна этого делать, кроха, — повторил он. — Это очень опасно.
— Мне все равно.
— Ты всегда была упрямой. Ты всегда хотела, как лучше, но выходило, как в тот раз с…
— Только не вспоминай того проклятого кобольда! — проворчала Зои, злясь в первую очередь именно на себя: он вспомнил про кобольда только потому, что она о нем вспомнила.
Зои тогда было девять лет. Отец взял ее с собой в Гарь, где на одной из тамошних фабрик, по словам кочегаров, завелся угольный кобольд.
Растопники и углежоги — народ суеверный. В то же время богатый хозяин фабрики верил лишь в одну вещь — в прибыль, и ему не было дела до каких-то стариковских сказочек, на которые ссылались рабочие, чтобы оправдать пропажу угля со склада. Разумеется, он обвинял в краже растопников — кто в здравом уме поверит в то, что в цехах завелся кобольд, который каждую ночь, когда на ворота фабрики вешают замок, выбирается из своей норы и начинает набивать свое брюхо углем. Ладно бы еще гремлины — гремлинов в Гари многие видели, но кобольд? Само собой, хозяин фабрики был взбешен: его подчиненные не только его обворовывали, но и вздумали потешаться над ним! Он сократил жалованье рабочим, а всех мастеров вышвырнули на улицу. Что было дальше? То, чего и следовало ожидать: в дело вступил профсоюз. Грозила начаться забастовка, и, когда хозяин фабрики заявил: «Я поверю в кобольда только когда увижу его собственными глазами!», из Тремпл-Толл вызвали того, кто считался знатоком в подобного рода вещах.
Профессор Гримм и его дочь Зои собрали сведения у рабочих, выслушали насмешки фабриканта, получили уверения в любом содействии от профсоюза и приступили к охоте на то, что кто-то назвал бы «не более, чем глупым вымыслом и сказочным существом», и был бы прав.
И все же угольный кобольд не был вымыслом. Профессор Гримм изучил место происшествия, как самый настоящий сыщик. Он обнаружил следы, улики, а затем и нору воришки-обжоры.
После чего они с Зои установили ловушку (папа сказал, что угольные кобольды без ума от антрацитовой химрастопки «Ффорр» — мол, она для них, как шоколад для Зои) и засели в засаду.
В ту же ночь кобольд явился.
Зои увидела его первой. Во тьме, словно две лампы, светились круглые глаза. Поначалу она испугалась, но папа крепко держал ее за руку, и страх быстро ушел.
Выбравшись из-под земли, кобольд принялся бесчинствовать на складе: выпотрошил мешок с углем и взялся ужинать.
Время шло, содержимое одного мешка за другим перекочевывало в пасть ненасытного кобольда, но вот наконец он замер и начал принюхиваться. А потом нос потянул его к стеллажам с химрастопкой. Вскарабкавшись по ящикам на одну из верхних полок, он обнаружил приготовленную для него коробку, разодрал ее и приступил к десерту.
А потом — Зои от неожиданности даже вскрикнула — он рухнул вниз.
Папа выбрался из укрытия и бросился к кобольду, торжествующе рассмеялся. А затем позвал Зои.
Она не решалась подойти, но папа убедил ее, что бояться нечего и маленький воришка спит.
Зои расхрабрилась и приблизилась. Наконец она смогла его рассмотреть. Это был сгорбленный карлик с раздутым брюхом, темно-коричневой кожей, вислым носом и большими круглыми глазами без век. Его зрачки сузились до двух, едва теплящихся волосинок — сжимая в руке недоеденное лакомство, кобольд и правда спал.
Бурая слюна текла на подбородок, большущие ноздри то склеивались, то раздувались, живот вздымался и ворчал. Кобольд явно не был джентльменом — время от времени он пускал газы, и тогда над ним поднималось рыжеватое облачко.
Это существо было вовсе не страшным — наоборот: смешным и забавным, очень нелепым и совершенно беззаботным.
Папа поместил его в клетку, а затем предоставил хозяину фабрики. Тот велел немедленно убить «мерзкую тварь», но профессор Гримм попросил отдать ему кобольда в качестве оплаты. С рабочими все было тут же улажено, и пойманное существо отправилось вместе с Зои и ее папой обратно в Тремпл-Толл.
Под утро кобольд начал бормотать и стенать, попытался прогрызть прутья клетки, но добился лишь того, что сломал зуб. Он рыдал, как самый настоящий ребенок, и Зои его пожалела. Тогда она просто хотела как лучше, но знай она, что выйдет дальше…
Утром профессор Гримм обернул клетку с кобольдом черной тканью и погрузил ее в экипаж. И тогда Зои сделала то, о чем потом жалела всю жизнь…
Папа возлагал на кобольда большие надежды: он хотел предоставить его в качестве живого доказательства на собрании Габенского научного общества Пыльного моря — профессор Гримм давно пытался открыть там кафедру, вот только важные профессора из ГНОПМ называли его мошенником и квазиученым, а то, чем он занимался — лженаукой. Это должно было измениться…
Клетку доставили в ГНОПМ, где в срочном порядке был созван весь ученый состав общества. В большом зале демонстрация и состоялась. Мало, кто верил, что профессор Гримм и правда предоставит доказательства существования того, что уважаемые ученые называли простым и грубым словом «нечисть», хотя это не совсем правда: не верил никто.
И вот луч прожектора направлен на стол, на котором стоит обернутая тканью клетка, и профессор Гримм начинает свою речь, в то время, как сама Зои испуганно выглядывает из-за двери, ведущей на кафедру. Она не слушает, что говорит этим важным людям в черных цилиндрах ее отец, в ее голове оседают лишь фрагменты: «Признание», «Неопровержимое доказательство», «Билет в научный свет Габена», «То, что все вы из-за своей узколобости считали суеверием» и «Я ожидаю извинений».
То, что произошло дальше, часто преследовало Зои впоследствии: ей порой снился этот ужас, а во сне все растягивалось, становилось значительнее, превращалось в липкий, вязкий кисель.
Отец срывает ткань с клетки…
Звенящая тишина на кафедре обрывается словно перетянутая струна…
Смех заполняет зал. Отвратительный, мерзкий смех: выпадающие изо рта трубки и сигары, желтые зубы, брызжущие слюни, трясущиеся двойные подбородки и бульдожьи щеки.
Она видит недоумение на лице отца, с ужасом глядит на то, как его постигает осознание произошедшего.
Она слышит шипение их кошки Фифи, запертой в клетке, — оно смешивается с какофонией смеха.
Глаза отца наталкиваются на ее влажный от слез взгляд. Ей было так жаль этого малютку-кобольда. Она думала, что помогает ему, выпустив его из клетки… Что же она натворила!
Зои часто разочаровывала папу, впрочем, он никогда ей об этом не говорил — он любил ее и ни разу за всю жизнь не наказал ее, хотя и стоило бы. Он пытался рассказывать ей, что такое хорошо, и чаще всего у него не выходило: Зои была непоседливой, взбалмошной, со своим пониманием добра и зла. Она любила мягкость и отзывчивость папы, но сама являла собой крайнюю его противоположность. Урезонить ее мог лишь печальный, укоризненный взгляд, который значил: «Ну вот, Зои, ты снова учудила!»
Она видела этот взгляд, когда была маленькой и разбрасывала кашу, когда забралась в ящик с грызливыми гремлинами и покусала каждого из них, видела тогда, в зале ГНОПМ, после того, как обнаружилась проведенная ею подмена. А еще она видела его сейчас, в каморке часовой башни.
Вот только на этот раз взгляд отца не мог переубедить ее исполнить задуманное.
Призрак кивнул, словно осознав это.
— Я боюсь за тебя, кроха.
Зои вытерла слезу со щеки.
— А я по тебе очень скучаю.
Призрак качнулся и шагнул к ней.
— Не верь ему… — начал он и, вероятно, собирался еще что-то добавить, как тут раздался звук шагов на ржавой винтовой лестнице, скрипнули петли, и в каморку вошел мистер Пибоди, держа в руках большой деревянный ящик.
Зои поспешно вытерла глаза помпоном пелерины, отчего на нем остались черные полосы.
— Все прошло без проволочек? — спросила она.
Мистер Пибоди кивнул и поставил ящик на пол.
Зои бросила взгляд на то место, где только что стоял призрак ее отца, но там уже никого не было. Хотя «уже» — не совсем верное слово: там и до этого никого не было. Профессор Гримм, с которым говорила Зои, был лишь порождением ее разума и застарелой скорби. И она сама понимала это. «Только безумцы разговаривают с мертвыми, — считала она. — Безумцы… и тем, кому очень больно».
Зои встряхнулась. Время предаваться меланхолии прошло.
Она заглянула в ящик — там ровными рядами лежали снежные шары, еще недавно украшавшие полки лавки злыдня Тоббсона.
— Господа грабители не выкидывали фокусов? — спросила Зои, и снеговик покачал головой. — Ну да, имя Зои Гримм теперь имеет значение в преступной среде Тремпл-Толл. Да, и парочка новеньких часов сделали свое дело, можно было не уточнять, мистер Пибоди! Ну да ладно, шесть шаров — это шесть носатых снежных увальней… не уверена, что нам хватит…
Мистер Пибоди пожал плечами и огляделся по сторонам.
— Что? — Зои улыбнулась. — Вам не нравится это место? Нам ведь нужно логово. У каждого уважающего себя злодея должно быть логово!
Снеговик почесал щеку — на пол посыпался снег.
— Старик? Он нас не выдаст, не беспокойтесь.
Мистер Пибоди не разделял убежденность хозяйки. Впрочем, она не стала делиться с ним историей своего знакомства со смотрителем башни. Мистер Бэккерфор был кое-что должен отцу Зои после того случая, как в башне завелся зайтгебер, жуткий часовой монстр, а профессор Гримм помог старику от него избавиться. Помимо прочего, Зои помнила про любовь мистера Бэккерфора к ежевичной настойке, что также повлияло на его благосклонность.
Втайне от своего помощника, он выделил ей старую каморку, которой не пользовались уже больше трех десятков лет и о которой никто, кроме смотрителя башни, не знал.
— Почему именно здесь? Ну как же! Это очень удобное место: самое сердце Тремпл-Толл, как-никак. Поблизости располагаются самые видные заведения, здесь бурлит жизнь, здесь же плетут свои козни сплетники из газеты, отсюда новости расходятся по всему Саквояжному району. Лучшее место сложно представить!
Зои утаила от своего прислужника, что для нее это место было особенным. Именно здесь умер ее отец. В этой часовой башне. Хотя это не совсем так: он умер внизу, на тротуаре площади Неми-Дрё. Выпав через витраж циферблата больших часов.
«Самоубийство». Так написали в некрологе, но она знала, что его убили. И знала, кто. Тот, кто подарил ей фигурку Крампуса…
Им следовало написать «Несчастный случай», но и это была бы неправда. Об этом она узнала совсем недавно.
Прежде, избегая любых мыслей о часовой башне, Зои и помыслить не могла, что придет сюда когда-то, но как только встал вопрос, где обосновать злодейское логово, все решилось само собой.
Мисс Гримм достала из кармана коробочку. Ту самую коробочку, в которой прежде была фигурка Крампуса. Аккуратно разъединив стенки, она расправила картонную развертку, поднесла лампу.
Внутренняя сторона бывшей коробки была сплошь покрыта надписями. То, что на первый взгляд походило на список покупок, на деле являло собой нечто другое.
Снеговик сунул свой нос к записям и тут же отстранился, когда тот начал подтаивать из-за близости к лампе.
— Мы начинаем, мистер Пибоди, — сообщила Зои, пряча картонку в карман.
Снеговик уставился на нее, ожидая пояснений.
— «Ключи». Вот, что нам предстоит добыть первым делом. И за ними мы отправимся в логово врага. О, об этом будут говорить целый месяц!
***
«Станция “Полицейская площадь”», — раздалось трескучее из бронзовых вещателей, и трамвай остановился. Стоило дверцам-гармошкам раздвинуться, как в вагон тут же полетел снег: к вечеру в Саквояжном районе началась настоящая метель.
Констебль Домби наделил темный заснеженный проем хмурым взглядом — выходить из трамвая ему совсем не хотелось, но выбора не было: это его станция.
Кряхтя, он покинул вагон и побрел через площадь, в сторону Дома-с-синей-крышей.
Прохожих не было совсем, хотя, стоит признать, местные в принципе старались держаться подальше от «вотчины закона и порядка». Город опустел. Все сидят дома, греются, ждут праздника, и только он, одинокий и несчастный Домби, должен идти вовсе не туда, где тепло и уютно, а туда, где холодно, мрачно и удручающе: ему нужно сдавать отчет, а за сержантской стойкой сегодня стоит очень несговорчивый тип — Все-по-полочкам Брум. Коллеги прозвали его «Все-по-полочкам» за то, что тот скорее грязи наестся, чем пойдет на уступки или расщедрится на поблажки — все у него должно быть утомительно чинно и зубодробительно по-крючкотворски. Любимчик старшего сержанта Гоббина — чего еще ожидать от подпевалы этого злыдня.
Констебль Домби морально не был готов предстать перед сержантом Брумом и разложить ему все по полочкам: куда делась дубинка Домби, отчего у него синеет фонарь под глазом и «Куда, скажи на милость, делся твой зуб?!»
День накануне Нового года для толстяка Домби совсем не задался. Выходя утром к своей тумбе на угол Бремроук и Харт, он рассчитывал, что сегодня его ждут одни лишь приятные дела (или, вернее, безделье), но все обернулось иначе. Полдня он по всей Саквояжне гонялся за парочкой наглых преступных снеговиков и, по правде сказать, в итоге ему не удалось выйти из… кхм… конфронтации с честью. Проклятые снеговики подкараулили констебля в Странных Окнах, выскочили из-за угла и набросились на бедолагу Домби, принявшись молотить его зонтиками. На подобное (дерзкое сопротивление при задержании) он не рассчитывал, и негодяям удалось скрыться, заполучив его дубинку, зуб и гордость. И как об этом сообщить Все-по-полочкам Бруму?
— Да он же придумает какое-нибудь ужасное наказание: лишит меня праздника, или еще чего… — пробормотал Домби, придерживая рукой край шлема и пытаясь закрыть таким образом лицо от летящего в глаза снега. — Нет, так дело не пойдет!
Констебль вдруг решился на то, чего в иное время ни за что бы себе не позволил: он собрался плюнуть на процедуру и службу и отправиться прямиком в «Колокол и Шар», минуя угрюмое, похожее на плохой сон, здание Полицейского ведомства Тремпл-Толл.
— Гори оно все огнем, — буркнул Домби и двинулся к скоплению теплых и манящих рыжих огней на другом конце площади. Там располагалось его самое любимое в этом зловонном и удручающем городе место — паб. О, как же ему не терпелось зайти туда, отряхнуться от этого набившего оскомину снега и с порога крикнуть: «Пинту “Зайца”, мистер Брекенрид!» Первым делом он устроится у камина, распихав вечно толкущихся возле него мальчишек, снимет эти треклятые перчатки, протянет озябшие руки к огню и…
И тут констебль Домби остановился. Он не дошел до паба всего несколько ярдов.
В переулке сбоку что-то происходило. Раздался шум.
Полицейский приложил руку козырьком к глазам, пытаясь разобрать, что там творится. В переулке чернела высокая фигура. До констебля донесся смех.
Кто-то сказал:
— Дуралей Домби, ты что, потерял дубинку?
— Эй! Кто там?! Хоппер, это ты?
— Хоппер, это ты? — перекривил полицейского наглец в темноте.
— Ну, я тебе сейчас задам! — рявкнул Домби и, гневно сжав кулаки, шагнул в переулок. — Будешь знать, как потешаться над служителем закона!
В переулке началась суматоха и возня. Кто-то взвизгнул, кто-то хрипнул, раздались глухие звуки ударов.
Спустя некоторое время все закончилось, и констебль вернулся на площадь. Поправив мундир на объемистом животе, он пригрозил темному переулку кулаком и присовокупив «Будешь знать, как потешаться!», продолжил свой путь…
…В полицейском пабе «Колокол и Шар» было не протолкнуться: с наступлением темноты здесь собрались без преувеличения все служащие полиции Тремпл-Толл (за исключением Все-по-полочкам Брума, разумеется).
Почти ничего нельзя было разглядеть из-за висящих в воздухе туч синего дыма — констебли курили полицейский табак «Морж». В общем зале горела пара дюжин ламп, и все равно в нем стояла полутьма.
Из радиофора на стойке хозяина заведения, отставного старшего констебля мистера Брекенрида, звучала музыка. Со всех сторон раздавался громогласный смех, стучали друг о друга кружки, а старший констебль Грейвз на весь общий зал зачитывал передовицу газеты «Сплетня». Этот выпуск был таким же старым, как подмышки констебля Лоусона, и выбрали его сугубо наугад из дюжины заранее подготовленных таких же старых выпусков, лежащих стопкой на пабной стойке.
— «ДОСТОЙНЫЕ ПРЕДСТАВИТЕЛИ ПОЛИЦИИ ТРЕМПЛ-ТОЛЛ», — читал Грейвз под дружный смех слушателей. — «Господа констебли Грубберт Бэнкс и Хмырь Хоппер (данные личности хорошо известны широкой публике, так как вечно толкутся на вокзале и мешают проходу) снова отличились…»
Сами герои статьи присутствовали здесь же, пунцовые от стыда, — оба не знали, забраться им под стол, чтобы избежать насмешливых взглядов, или присоединиться ко всеобщему веселью. Их хлопали по плечам, ободряюще тыкали локтями в бока, а старший констебль все читал и читал…
Славная старая традиция… Одна из многих. Каждый Новый год полицейские в Саквояжне собирали передовицы с описанием «проколов» своих коллег за уходящий год и дружно надрывали животы. Никто зла не держал и не дулся, ведь кого на самом деле заботило, что там пишут эти бумагомараки и бездари из «Сплетни». К тому же, это ведь все были старые заметки — вода давно утекла.
Стрелка висящих над камином часов неумолимо, и все же так медленно, ползла в сторону окончания этого долгого унылого года, и с каждой минутой в пабе становилось все жарче и веселее. Кто-то рассказывал приятелям, как «славно отделал того гуталинщика, который приехал в Тремпл-Толл в вагоне с углем», кто-то делал ставки на бои в крысиных ямах в Гари, а кто-то с кем-то просто играл в «Мокрого пса», карточную игру, расхожую в среде представителей закона да моряков.
Один из младших констеблей спросил:
— Когда же на сцену уже выйдет мистер Мяуси?
— Скоро-скоро! — ему ответили. — Все ждут, и ты жди!
В общем зале стояли суматоха и гам. «Колокол и Шар» был насквозь пропитан не только душевностью, но также бессердечием, грубостью и бесстыдной вальяжностью. Ножки запеченных гусей путешествовали на подносах между столами, а кружки то и дело стучали друг о дружку. Разной степени мутности взгляды, то и дело вонзались в часы…
Кто-то затянул старую-добрую новогоднюю кэрол «Крыса виснет на ноже», и все в пабе, не исключая самого мистера Брекенрида и даже Фонаря, пса констебля Гоббса, отвлеклись от своих дел и разговоров и присоединились к пению.
Пейте! Пейте! Лейся хмель!
«Заяц» в кружке — дверь с петель!
То идет не Новый год!
То полиция идет!
Славься, верная дубинка, —
Мы тобой почешем спинки!
Бойся нас и вор, и плут!
Бойся нас — и там и тут!
Бьют часы, мы бьем сильнее!
Правы мы, ведь нам виднее!
Мы пройдем по всем мостам,
Громыхая в барабан!
Э-э-эй-хо! Э-э-эй-хо!
Скрип веревки, хрип воровки…
Полночь близится уже!
Ждать недолго нам осталось:
Крыса виснет на ноже.
Новый год мы встретим в пабе
С кружкой «Зайца» на столе!
Всех вертлявых вздернем браво
На фонарном мы столбе!
Каждый из числа гордых обладателей синего мундира горланил песню во все горло: здесь все единодушно считали, что, чем громче и яростнее ты поешь эту песню, тем ты становишься лучше, как полицейский. «Колокол и Шар» ходил ходуном, столы подпрыгивали, само здание мелко стрясалось. Со стороны можно было решить, что внутри началась война.
Во время одного из таких запевов констебль Домби, покрытый снегом, как старая афишная тумба, и вошел в паб.
На его появление никто не обратил внимания. А сам толстяк не стал ни с кем здороваться. Он начал протискиваться к лестнице, что вела на верхние этажи. От стоящего в заведении запаха слегка отдающего керосином «Синего Зайца» и воняющего сырым подвалом «Моржа» можно было рухнуть в обморок.
У камина стояла украшенная башмаками и папиретками елка, возле нее толклись сыновья, племянники и внуки господ констеблей — у каждого в руках была пинтовая кружка эля, некоторые сжимали в пальцах дымящиеся папиретки — как и взрослые, мальчишки дружно горланили «Крысу».
Констебль Домби поднялся на второй этаж, заглянул в общий зал, после чего двинулся еще выше, на третий, где заседали сержанты.
Пользуясь тем, что весь бравый состав саквояжной полиции занят пьянством и пением (и все это одновременно), констебль Домби прошелся по залу. Со стороны могло показаться, будто он пытался найти для себя место получше, но так мог подумать лишь тот, кто не замечал, как тонкие длинные пальцы констебля раз за разом ловко ныряют в карманы мундиров коллег и что-то вытаскивают оттуда. Домби не упустил ни одного из присутствующих — у каждого он что-то стащил.
Когда на третьем этаже не осталось тех, кого толстый констебль не одарил своим вниманием, он спустился на второй, а затем на первый — и там, и там все повторилось.
Завершив свое коварное дело, констебль Домби, оглядел паб. Все было готово: он получил то, за чем сюда пришел. Пора и честь знать.
Он уже двинулся к двери, когда та распахнулась, и в общий зал вошел собственной долговязой персоной старший констебль Все-по-полочкам. Брум озирался по сторонам, кого-то высматривая, и Домби посетила тревожная мысль, что его.
Выхода не было, и толстяк ретировался вглубь паба, рассчитывая добраться до люка, через который в «Колокол и Шар» закатывают бочки с элем.
Спустившись в погреб по скрипучей деревянной лесенке, он обернулся и, убедившись, что за ним никто не пошел, расстегнул мундир и вытащил набитую перьями подушку. Затем он снял шлем, и из-под него рассыпались длинные светлые волосы.
Разумеется, это был никакой не толстяк Домби. В паб «Колокол и Шар» новогодним вечером пробралась невероятная злодейка и хозяйка снеговиков-пьяниц Зои Гримм. Сам Домби сейчас мерз, связанный, в переулке в нескольких шагах от паба под присмотром мистера Пибоди.
Сняв мундир, Зои Гримм натянула на голову капюшон кроваво-красной пелерины с белой меховой оторочкой и улыбнулась, подбросив на ладони небольшой мешочек с краденным. Звякнули ключи. Уже в какой раз за один только этот день Зои снова совершила невозможное — не просто соединила преступление и насмешку, а еще и обставила этих синемундирных увальней: она украла ключи от всех сигнальных тумб в Тремпл-Толл! Подобного в Саквояжне не совершал еще никто! Она была собой весьма довольна…
На площадке лестницы в стене было пробито небольшое окошко. Зои прикинула — если извернуться, то пролезть можно: обойдемся и без люка в погребе.
Мисс Гримм уже собиралась открыть ставни и выскользнуть из паба, когда вдруг на лестнице раздались шаги. Тонкий голосок напевал себе под нос:
Мистер Мяуси нос повесил —
Скоро Новый год.
Мистер Мяуси плох, не весел:
Что же его ждет?
Нос повесил мистер Мяуси
Скоро сам повиснет он.
Жить ему лишь час остался:
Очень плохо себя вел.
В полночь мы его повесим
Прямо в пабе, без забот,
Новый год без бед начнется
Он с собой их заберет…
Зои нырнула за стоявшие тут же ящики с табаком, на которых чернел штемпель с изображением моржа, и почти сразу же мимо прошел мальчишка в рубашке с закатанными до локтей рукавами и зализанными назад волосами. В руках он держал пустую кружку: видимо, его отправили в погреб за добавкой, пока мистер Брекенрид не видит.
Мальчишка, как и предполагала Зои, спустился под паб и подошел к одной из бочек. Повернув ручку на кранике, он наполнил кружку элем. После чего развернулся и направился обратно к лестнице.
Мисс Гримм уже решила было, что мальчишка вот-вот уйдет и можно будет наконец убраться отсюда, но что-то его вдруг остановило. Он замер на первой ступеньке, повернул голову…
«Он меня заметил? — хмуро подумала Зои. — Эй, что это он делает?!»
Мальчишка поставил кружку на ступень и вернулся в погреб.
— Думаю, не будет страшно, если я посмотрю, как ты там, — негромко проговорил он и открыл низенькую дверцу в самом темном углу погреба. До Зои донесся приглушенный вой.
«Что там такое творится?»
— Эй, мистер Мяуси, — со смехом сказал мальчишка, — получай!
Раздался звук удара, и вытье стало громче. Это были ужасные, невыносимые звуки, и Зои поняла, что просто не может оставаться на месте. Она выбралась из укрытия, на цыпочках прошла по проходу между пирамидами бочек и ящиков и наткнулась на странную и при этом отвратительную картину.
Мальчишка обнаружился в крошечной каморке. Он смеялся и что есть силы пинал ногой лежащий на полу мешок. Мешок дергался и трепыхался, из него раздавался тот самый вой. Подойдя ближе, Зои Гримм разобрала, что к вою примешивается и жалобное, полное боли, мяуканье.
В мешке был кот. Тот самый мистер Мяуси?
Кот так отчаянно орал, что холодное, наполненное снегом и зимой сердце Зои Гримм не выдержало.
— А ну, прекрати, гаденыш, — прошипела она.
Мальчишка дернулся от неожиданности и распахнул рот, уставившись на Зои.
— Что здесь творится? — Мисс Гримм угрожающе шагнула в каморку, и мальчишка попятился.
— Вы… вы кто? — выдавил он.
Зои покачала головой и скривилась от презрения и отвращения. Она все поняла.
Разумеется, она слышала о некоей старой полицейской традиции, с которой был связан кот. Говорили, что в Новогоднюю ночь констебли отлавливают кота, после чего избивают его (и каждый обязан внести свою лепту), а потом вешают несчастное животное. Эти злыдни считали, что таким образом они передают ему все возможные беды, которые могут с ними приключиться в следующем году.
До сего момента Зои Гримм полагала, что все это просто сплетни. По всему выходило, что это не так, а мистер Мяуси уже был заготовлен для полуночного повешения.
— Знаешь, — сказала мисс Гримм. — Я пытаюсь. Пытаюсь стать настоящей злодейкой, творить бесчинства и кромешные дела, но то, с чем я сталкиваюсь на своем злодейском пути в последнее время, отчего-то во стократ хуже всего, что только может прийти мне в голову устроить. Зло, живущее в людях, словно просыпается в эти праздничные часы, оно клубится и расползается по городу. Черные души и пустые прогалины в груди без сердец. Я не дам вам убить бедняжку, злобные суеверные мрази…
Зои Гримм шагнула вперед и склонилась, чтобы взять мешок, но мальчишка не случайно присутствовал в полицейском пабе в новогоднюю ночь — это было подлое и прожженное существо. Он попытался схватить ее за волосы.
И все же он не знал, с кем связался. Зои Гримм, несмотря на свои редкие моменты сомнений, была настоящей злодейкой. Она отпрыгнула от мальчишки на несколько футов, совершив впечатляющий пируэт. А затем, выхватив из висящей на плече сумки снежок, размахнулась и бросила его в маленького полицейского прихвостня.
Снежок врезался мальчишке прямо в лицо. Тот принялся фыркать и отплевываться от снега, а ему в нос летел уже следующий. А затем еще один и еще. Взвыл уже сам мальчишка.
Зои не дала ему опомниться. Первым делом она вытащила мешок с котом из каморки, а потом вернулась и схватила мальчишку за волосы. Тот закричал и замахал руками, но Зои была сильнее… намного сильнее…
Она прижала его руки к дверному косяку и захлопнула дверь. Погреб наполнился душераздирающим криком.
— Это тебе за мистера Мяуси, — самодовольно сообщила Зои Гримм. — Если бы я только могла сломать пальцы всем злыдням из этой гадкой харчевни… но ничего, я этим займусь, как только появится свободная минутка. Обещаю тебе.
Подняв притихший мешок, Зои Гримм направилась к лестнице.
— Не будем задерживаться в этой дыре, котик, — сказала она. — Мне сегодня еще предстоит главное представление. А перед этим нужно воспользоваться украденными ключиками.
Оказавшись у окна, Зои открыла ставни, впустив на лестницу метель.
Бросив последний злой взгляд на орущего мальчишку, она нырнула в окно и исчезла в снегу.