Всю дорогу до кабинета на четвертом этаже АН-322 не может выбросить из головы тяжелые мысли про нежданных гостей из-за Грани. Из разговоров, услышанных краем уха среди безопасников, он понимает, что отряд попал на территорию Системы случайно, и делает вывод, что это не шпионы, не разведчики, не смертники, получившие некую задачу. Из-за того, что Грань больше не выполняет свою функцию, их навигаторы и радары сбились, и аэромобиль спустился совсем не там, где следовало бы.
Все чаще инженеру АН-322 кажется, что директор инфоцентра поступает неправильно, и он корит себя за недоверие начальству, но ничего не может поделать. Слишком жестко, слишком опрометчиво, слишком радикально. Необязательно было заставлять ребят из учебного центра отказываться от разработок усовершенствованного робота-герметизатора, пускай даже за большую премию: интеллектуальная собственность — особенная гордость, хотя девятиклассники пока что этого не понимают. Необязательно было выбивать из пленников сведения и признания силой — они скорее согласятся умереть, чем в обмен на личную безопасность выдать служебные тайны Цитадели.
Сканер у шлюза привычно изучает отпечатки пальцев левой ладони и с негромким писком пропускает в кабинет. Над шлюзом горит белый индикатор: это значит, что в кабинете есть люди, чьи биологические данные не внесены в базу. АН-322 не успевает переступить порог, как его останавливает короткий вскрик:
— Ст-тойте! Не п-приближайтесь!
Протерев очки рукавом гермокомбинезона и приглядевшись, АН-322 замечает паренька лет восемнадцати. Тот стоит у противоположной стены, прижавшись к ней спиной и выбросив вперед руку с бластером. Хорошая попытка защититься, жаль, что бесполезная: хозяин кабинета лучевым оружием не пользуется и держит его разряженным, лишь для видимости.
Поправив очки и преспокойно подняв раскрытые ладони, инженер заходит в кабинет и вызывает кухонного робота. Светловолосый, голубоглазый и бледный от страха, парень медленно опускает бластер, но его паника никуда не пропадает: он весь трясется, руки дрожат, по-детски ясные глаза широко распахнуты.
— Положи бластер. Он все равно нерабочий, — по-прежнему спокойно велит АН-322. Не сводя с него взгляда, мальчишка медленно кладет оружие на стол. — Вот так. Садись, — он нажимает кнопку на панели управления умным кабинетом, и из встроенного в стену ящика выезжает откидной стул.
Парень устало садится, но все еще держит спину неестественно прямо.
— Тебя как зовут? — миролюбиво интересуется инженер-химик, безопасности ради откладывая планшеты и ретортные установки подальше от нежданного посетителя.
— Я… С-с… С-Север, — тот отчаянно заикается от страха, вцепившись в стул и прижавшись к стене.
— А имя у тебя есть? Обыкновенное?
— Нам… не… Нельзя, — снова дрожит его ломающийся голос. Инженер невольно усмехается в усы.
— Да ты не бойся. Я тебя не съем, — добавляет он, заметив, как шлюз сбоку пропустил кухонного робота с подносом на магнитных лапках-пружинках. — Наоборот, накормлю. Чай будешь?
— Ч-чего? — парнишка ошарашенно хлопает глазами и на всякий случай еще крепче цепляется за стул. АН-322 улыбается: давно ему не приходилось так ни с кем разговаривать.
— Не “чего”, а чай. Будешь?
Кухонный робот, по-хозяйски разъезжая по всему кабинету, собирает забытую инженером грязную посуду и взамен рукой-пружиной выдает новые чашки со встроенным подогревом, разливает из подвижного носика чай, раскладывает на плоской тарелке плитки шоколада, свежеиспеченные булочки с корицей, дольки яблок, мандаринов, зеленые кружки киви. Беловолосый паренек сперва недоверчиво косится на угощение, но, видя, что хозяин кабинета без малейшего беспокойства делает глоток из кружки и берет одну плитку шоколада, и сам осторожно тянется к столу. Молчание затягивается: сперва мальчишка старается есть аккуратно, соблюдая какие-то старинные правила обеденного этикета, но голод дает о себе знать, и белоснежная плоская тарелка перед ним быстро пустеет.
АН-322, допив свой чай, подпирает кулаком заросший седой щетиной подбородок и задумчиво смотрит на нежданного посетителя. Парень выглядит совсем просто, он похож не на солдата, шпиона или разведчика, а на испуганного и нервного подростка, заблудившегося на чужой территории. Вероятно, его привели безопасники и велели ждать, вот только зачем? Эти его неловкие, угловатые движения, то, как он изредка глядит исподлобья на хозяина кабинета, как жмется к стене и прикрывается горячей чашкой, — все выдает его тревогу и хорошо скрываемый страх. Наконец чай выпит, и парнишка со странным именем Север шепотом спрашивает:
— Вы меня… это… отравить?
Настает очередь инженера удивляться, а потом смеяться. Давно он так не хохотал, даже очки сползли и слегка запотели от кипятка.
— С чего ты взял? — спрашивает он наконец, вытирая платком уголки глаз.
— Ну… Я… вы…
— Не волнуйся, — повторяет инженер. Забытое чувство шевелится где-то в груди. Ему по-настоящему жаль незнакомого мальчишку. — Шлюз заблокирован. Камеры звук не передают. Ты можешь быть со мной честным.
Север бледнеет, кусает тонкие обветренные губы, вертит в пальцах пуговицу грязной и прожженной кое-где рубашки. Чистую одежду никому так и не выдали. О них совершенно забыли позаботиться. Зато сразу же придумали, как выбить нужную информацию.
— Я подумал, что мы с вами вообще-то враги, и с вашей стороны логично желать мне смерти, — выдал наконец паренек сравнительно длинную фразу, ни разу не заикнувшись. АН-322 устало потер переносицу под очками. Интересно, что им вбили в голову в этой Цитадели? Что за Гранью живут враги, и их надо уничтожать, чтобы мир стал лучше? А станет ли он лучше, если все мы начнем уничтожать друг друга, не заботясь о причинах и последствиях, не задумываясь о том, что мы делаем и ради чего? Станет ли будущее по-настоящему светлым, если история прошлого будет написана кровью?
Мальчишка молчит. Инженер АН-322 долго смотрит сперва на него, потом на черный экран, на котором внезапно загорается циферблат в очередной раз. Минутная, часовая и секундная стрелки судорожно вздрагивают, мечутся по кругу в беспорядке и, описав полный круг, замирают у цифры 5. Все остальные отметки медленно тускнеют, а пятерка светится все ярче и ярче. Мигает, пульсирует… Север вдруг вскакивает со стула:
— Это же Тишины!
— Что? — инженер тоже поднимается со стула, охнув и в который раз за сутки схватившись за сердце.
— Тиша, то есть, Тишина, моя соотрядница, — торопится мальчишка, прильнув к экрану и разглядывая тонкие черные стрелки широко распахнутыми глазами. — У нее часы точно такие же! Я видел, когда ее обыскивали, кто-то забрал. А раньше они всегда опасность показывали. Это так Часовщик сказал, программист наш.
— Хочешь сказать, что часы предупреждали… Тишу об опасности? — переспрашивает АН-322, споткнувшись на непривычном кодовом имени. — Она сейчас с вами? Можно с ней поговорить?
АН-322 снова замирает на месте, сухими твердыми пальцами трет морщины на лбу, отчаянно силясь вспомнить, ухватиться за тонкую, едва уловимую ниточку из прошлого. Но все безрезультатно. Он давно уже понял, что никакого прошлого, кроме Системы и инфоцентра, для него не существует.
— Боюсь, нет, — Север снова хмурится, садится, поджимая одну ногу: ни дать ни взять нахохлившийся воробей. — Она не с нами. Не знаю, куда их увели, но мы их больше не видели.
— Их? Кого?
— Ну, Тишку и наставника нашего, Ветер его зовут. Мы втроем проходили тесты разные, на определение специальности и способностей, потом нас отправили к учителям. Я еще в центре химико-биологический курс закончил, а тест показал, что я могу быть врачом. Судя по всему, вы — мой учитель?
АН-322 не особенно вслушивается в его путаные объяснения. Важнее случайно протянувшаяся логическая цепочка: Тиша и Ветер, отрядница и наставник. И вспоминаются двое пленников, запертых в бункере центра: мужчина лет тридцати с небольшим и совсем юная девчонка. Может быть, это они? Но объяснений от начальства ему точно не добиться: политика — не его забота и, конечно же, не его сильная сторона. Часы тем временем гаснут, уступая место прежнему диалоговому окну с директором, и появляется сообщение: “АН-322, ваш стажер прибыл. Будьте добры занять его работой, чтобы не совал нос, куда не следует".
— Вот, видишь? — подмигнув Северу, лазерной указкой инженер обводит сообщение директора. — Давай с тобой разберемся, что ли. У меня всего двадцать стажеров, теперь, выходит, двадцать один. И все-таки скажи мне, пожалуйста, имя, отчество и любую комбинацию из трех цифр. Надо тебя внести в Систему, а ваши позывные она не распознает.
Север ерзает на стуле, пытаясь решиться. Он слишком привык к правилам базы, чтобы теперь их нарушать, даже если об этом никто не узнает. Но старик-инженер невольно внушает доверие, Северу кажется, что человек с добрыми голубыми глазами не должен быть подлецом и предателем.
— Дима, — произносит он наконец едва различимым шепотом. — Дмитрий Владимирович. А цифры… Пусть будет пять, один, два.
Пятое декабря — день, когда он приехал на базу. Его тоже не взяли в первый набор: очки за практически идеальную стрельбу были все-таки аннулированы за помощь другому кандидату. Но Север и не жалеет: дружба с Тишей, начавшаяся как раз с того испытания, гораздо важнее, чем лишние полгода на базе. И пока он вспоминает такие далекие, казалось бы, события, прошедшие всего лишь месяц назад, в Системе появляется новый гражданин, зарегистрированный как ДВ-512.
В кабинете у АН-322 тихо и спокойно, только чуть слышно гудит процессор биокомпьютера и трещит неисправная лампа над научным отсеком. Сам хозяин не похож на суровых безопасников, не знающих ничего, кроме приказов и устава, не похож на местных служащих, погруженных только в дела Системы. Он вообще не похож на тех жителей чужого государства, с которыми Север уже имел честь познакомиться: он чуткий, внимательный, с ним не страшно разговаривать даже о случившемся накануне. Север, боясь и стесняясь все меньше, расспрашивает его о работе, о последних исследованиях, разработках в области химии и биоинженерии и понимает, что местная медицина гораздо сильнее, что знания местных ученых гораздо глубже, чем у них, за Гранью.
А впрочем, так говорить уже неправильно: Грани больше нет, и Государство рискует слиться с Системой, стать ее безликой частью, проиграть в том, за что тысячи людей сражались как минимум пятнадцать лет.
— Почему вы нас уничтожаете? — наконец спрашивает Север шепотом, совсем осмелев. — Ведь цель Системы — подчинить отсталые государства, а не просто стереть их. Нет смысла руководить страной, если страны больше нет.
— Понимаешь, президент Системы считает, что радикальные меры помогут жителям Государства понять, насколько силы неравны. Система добивается не руин. Она ищет людей, которые смогут стать настоящими гражданами, а это, по мнению руководства, далеко не все. Править достойны особенные люди: сильные, смелые, мудрые, готовые ко всему.
— Президент считает, руководство считает, — парнишка, вспылив, рывком поднимается, пинком задвигая стул обратно в стену, снова бросается к экрану, на котором уже исчезли часы и появилась привычная карта Системы. — А вы, вы как считаете? Вы сами-то с ними согласны?
Инженер молчит. Под очками от волнения слезятся глаза. Признаться сейчас в том, что он, на самом деле, никогда и не поддерживал Систему — все равно что подписать себе приговор, потому что хоть в его кабинете и нет звукопередачи, все равно в кабинете директора все может стать известно через секунду. А сказать, что он работает на центр и с готовностью разрабатывает новые химические соединения и медицинские препараты для военных целей — это было бы ложью. Да, он выполняет задачи, поступающие от руководства. С помощью команды программистов и радиотехников он разработал дроны-распылители, которые отравляют атмосферу и почву самой сильной иодоводородной кислотой с примесью природных бинарных кислот. Во время работы со стажерами-медиками он создал сыворотку, позволяющую полностью перезагрузить больной, измученный и изношенный организм. Это вещество уничтожает полностью все вирусы и инфекции, перестраивает микрофлору внутренних органов, очищает кровь, лимфу и плазму, обновляет верхнюю гладкую мышечную ткань и восстанавливает суставы и кости, однако воздействует на психику и ментальность пока не до конца изученным образом. Десять лет, если не больше — до болезни — он работал в центре в отделе разработки, и хотя каждый день ставил под сомнение доводы директора насчет затянувшейся войны с последним не подчиненным государством, все равно каждый день тихо выполнял свою работу, которая для Системы и для войны — хоть она так и не называлась — была незаменимой.
А парнишка-стажер ждал. Стоял, прислонившись спиной к экрану, скрестив руки на груди и сощурив светлые голубые глаза, и ждал. Он никогда не был полноправным гражданином Системы, он даже в Системе никогда не был и заведомо считал всех граждан врагами. В его белых волосах запутался пепел, на щеке и подбородке алели широкие ссадины, форменная одежда была вся изорвана и перепачкана. Он остался совсем один, не зная, что с его товарищами и где они теперь, однако ждал ответа от инженера, спрашивая в его лице всех своих невидимых врагов.
— Не всегда, — наконец отвечает АН-322. Снимает очки, по привычке устало трет переносицу и снова отпивает уже остывший горький чай. — Не всегда. Понимаешь, даже если нам кажется, что мы кому-то доверяем безоговорочно, все равно однажды его слова или поступки у нас окажутся под сомнением. Потому что у нас всегда есть собственное мнение, имеем мы на это право или нет.