как будто можно забыть огонь?
как будто можно забыть
о том, что счастье хочет быть,
и горе хочет не быть?
Ольга Седакова
Усталые руки нервно сжимают керамическую кружку, вены на предплечьях от напряжения кажутся темнее. По тесному и полностью механизированному кабинету скользит едва уловимый аромат капучино, как сигнальный маячок из далекого, теплого и уютного прошлого. Пересахаренный сублимированный кофе с разведенным сухим молоком — вот и все удовольствие. А раньше это было особенным наслаждением и любимым ритуалом: встать пораньше, поколдовать над причудливо расписанной туркой, снять горькую пену, добавить ваниль и корицу…
Руководитель корпуса морщится и устало трет переносицу. Переводит взгляд на подсвеченный красным монитор: бегущая строка отсчитывает последние минуты жизни улетевших за Грань дронов, там же отображается критический уровень их заряда, территория предполагаемого охвата. Эти маленькие жучки оказались весьма и весьма опасными: как минимум, их усовершенствованная версия способна загрязнить атмосферу токсичными выбросами на определенной территории, такой силы, что последствия могут быть сравнимы с радиационной катастрофой местного масштаба. На это и направлена их деятельность: они отправляются под видом дронов-разведчиков, чтобы граждане ни о чем не догадывались, а потом методично отравляют обозначенные в краткосрочной программе кубометры.
Центр новых химических технологий очень гордится этим изобретением: невидимого врага легче победить невидимыми средствами. Правда, у любой медали есть две стороны: область химического поражения неизвестна, дроны-жучки еще не способны передавать такую информацию. Они просто летают по периметру, прячась в густых ветвях, и распыляют в воздухе едкие кислотные диоксиды. В лабораториях химцентра уверены, что методов борьбы с таким загрязнением атмосферы лесные дикари еще не изобрели.
Герметичный шлюз кабинета тихонько попискивает, информируя хозяев о гостях без нужной ступени доступа. Наверняка кто-то из младших сотрудников с очередной неурядицей вне работы или просьбой отпустить пораньше, “у меня же ребенок”… Директор центра химических технологий раздосадованно ставит чашку на стол и идет открывать. А впустив посетителя, бледнеет и спешит активировать выдвижной стул и ему, и себе: если старший научный сотрудник, инженер-технолог АН-322 пришел сам, без тысячи требований, значит, случилось что-то из ряда вон.
— Они расстреляли почти все дроны, — без всякий предисловий коротко обрубает инженер-химик. — Сведения из центра разведки одиннадцать минут назад. И я сразу сюда.
— Процент поражения известен?
— Невозможно отследить, в корпус дрона встроены только геолокаторы. Аппарат слишком мал, там и без того маячки и провода еле вмещаются.
— То есть вы отправляете дроны в свободный полет? — от возмущения голос директора становится похожим на змеиное шипение. Хотя кто помнит, какие звуки издают эти твари… В государстве давно уже нет никаких нежелательных субъектов, ни птиц, ни диких животных. — И нет возможности получить никакой обратной связи?
— Нет, почему, связь есть, — торопится АН-322, поправляя неуклюжие очки, заклеенные на дужке обмоткой мембраны. Директор снова морщится: все нормальные люди, если они, конечно, граждане, давно носят комфортные линзы, а этот старый чудак никак не избавится от неудобных стеклышек. — Они способны передавать программные коды, и из них можно извлечь сведения о территории распространения, проценте концентрации оксидов и спиртов, о возможных жертвах. Вот, например, сегодня пострадали трое: один убитый и двое зараженных.
Инженер смущается и, не зная, куда деть руки, то теребит очки, то приглаживает лысину, то скребет седые усы и бороду. А потом задумчиво берет со стола директора чашку и шумно отхлебывает обжигающий кофе.
— Зараженные — это не результат! — фыркает директор и, выхватывая у старшего сотрудника свою чашку, с грохотом ставит на стол. Та жалобно звякает, расплескивает безвкусный напиток, и крохотные роботы-очистители бесшумно скользят по белоснежной поверхности, круглыми виброщетками устраняя последствия. — Они, конечно, те еще неандертальцы, но мы уже поняли, что у них есть либо возможность дезинфекции, либо качественные средства защиты, иначе после третьей атаки базы уже не существовало бы.
— Вы уверены, что они… похожи на людей вне цивилизации? — осторожно интересуется АН-322. — Они не так глупы, раз нашли способ отбить атаки. А еще мы теперь знаем, что у них как минимум есть огнестрельное оружие.
— Сражаться с врагами, превосходящими в численности и силе, куда легче, чем прощупывать почву на заросшем болоте или жерле вулкана. Невидимый враг опасен тем, что мы ничего о нем не знаем. Пятнадцать лет назад это были беспомощные школьники с двумя пистолетами и целым ворохом бесполезных амбиций, а кто они сейчас, мы даже представить себе не можем. Да оставьте наконец очки в покое, я вам на День Единства линзы подарю!
Медленно, неловко, извиняющимся жестом АН-322 снимает очки и близоруко щурится. Только теперь директор замечает, что главный специалист уже немолод, и более того, его здоровье оставляет желать лучшего. Близорукость, одышка… Так и до смены дойдет, а менять мозг компании сейчас ни в коем случае нельзя. В крайнем случае — помощники, которые выполняют большую часть работы за старшего коллегу, но гордый АН ни на каких помощников не согласится. Честные граждане работают сами.
Честные граждане… Директор нервно усмехается, отпускает усталого измученного инженера. Он пришел в институт химических технологий не так давно, но уже успел заработать авторитет. Пятнадцать лет назад, когда все это только началось, такого ценного работника у института еще не было, но и десяти лет хватило, чтобы наверстать упущенное. Порой время измеряется совсем не так, как люди привыкают к нему.
Директор запирает дверь изнутри на код и устало опускается в кресло. Встроенный массажер твердым шариком катается вдоль напряженных плеч, но долгожданное расслабление так и не приходит. Директор уже не первый год живет одним клубком нервов, вечно напряженных и натянутых, как тетива лука. Иногда жить на пределе — это очень больно, но еще больнее понимать, что ты не первый, ты не лучший в своем деле. Жизнь — это замкнутый круг.
А этажом ниже, в отсеке компьютерных биотехнологий, АН-322 судорожно выворачивает наизнанку несессер и ищет капсулу с таблетками. И не находит.
Зато на встроенном в стену плазменном HD-мониторе мигает зеленый индикатор. Хозяин кабинета включает экран и видит голубовато-серый циферблат с тремя стрелками и тусклыми цифрами. Секундная стрелка с изящным наконечником дергается в конвульсиях и замирает рядом с отметкой 5, минутная и часовая не двигаются с места. Только цифра 1 приглушенно светится белым, а потом часы медленно тускнеют, и экран гаснет. Инженер рассеянно трет седые виски и вместо таблетки запивает горячим кофе леденец.
Прежде чем окончательно раствориться в черном зеркале всех пороков, секундная стрелка оживает и подползает к светящейся единице. Что-то больно колет и тянет под сердцем, но АН-322 не может ничего понять, как ни старается. Может быть, это что-то из того, что осталось за Гранью? Вот только… что? Разве была у него такая же жизнь по ту сторону?
— Учитель, что с вами? Вам нехорошо? — в кабинет заглядывает юная ассистентка, большеглазая стрекоза РИ-112. Старший инженер только молча отмахивается и залпом допивает горячий кофе. Так и не ожившие воспоминания рассеиваются горечью гораздо крепче напитка.
— Погоди, раз пришла, — жестом он останавливает свою стажерку. — Сейчас я тебе активацию и блокировку дронов покажу.
РИ-112 быстро садится за монитор. Старший инженер, снисходительно хмыкая, качает головой: эту девушку уже сломала Система. Сломала еще в раннем детстве, и она выросла такой — слишком правильной, слишком послушной, слишком идеальной, не похожей на живого человека. Она беспрекословно исполняет все поручения, никогда не идет против правил, и если что-то не получается, бьется над одной задачей, пока не выйдет результат. Ее жизнь наверняка будет скучной: обучение в инфоцентре, а потом и работа там же — здесь АН-322 невесело вздыхает, вполне резонно полагая, что со временем именно она сменит его на посту главного биоинженера, — потом определенное Системой замужество, ребенок, который вырастет под чутким руководством Системы и станет новым гражданином-роботом.
РИ-112 усердно записывает все под его диктовку на карманный минибук: пока он диктует, система записи голоса фиксирует и выводит на экран все слова. Совсем обленилось младшее поколение, даже стилус в руках разучилось держать. То ли дело было раньше, когда и физической работы никто не гнушался.
Ненадолго умолкая, чтобы передохнуть, инженер АН-322 снова потирает переносицу. Тонкая красная нить, связывающая его с прошлым, безвозвратно ускользает, не дается в руки, только ехидно помахивает пушистым кончиком, как хвостом, и едва показав одно смутное воспоминание, исчезает, не давая опомниться и собраться с мыслями.
Десять лет назад он оказался в Системе: открыл глаза в медицинском центре, в капсуле жизнеобеспечения, совершенно без памяти и каких-либо чувств. Единственное, что ему удалось вспомнить — как люди в стерильных белых биокомбинезонах склоняются над ним, подключая его к капсуле, вертят регулятор на капельнице, постепенно увеличивая дозу лекарства, пока он, наконец, не приходит в себя. Все это очень странное воспоминание, напоминающее фильм, снятый неуклюжим режиссером, а оттого не похожий на реальность. После недолгой реабилитации он как безработный дееспособный гражданин прошел ускоренную инициацию, получил свой номер и отправился работать в инфоцентр — головной офис Системы — инженером по химическим технологиям. Чем-то подобным он занимался до болезни, но кроме технических знаний и матчасти совсем ничего не помнил. Ни того, где родился и вырос, ни людей, которые помогали ему обрести эти знания, и даже того, была ли у него семья, или он так и прожил свои шесть десятков холостым и бездетным. Во всяком случае, супружеского браслета на левой руке не было — а значит, и женат он, скорее всего, не был.
Сперва ему казалось, что такая глубокая амнезия — последствие болезни, но вскоре он начинает понимать, что это очень странно: никаких воспоминаний о личной жизни нет, зато все знания остаются прежними и, вероятно, становятся только лучше. Он подозревает, что за время болезни кто-то услужливо подправил ему память. Вот только кто и зачем?
— Учитель, я закончила, — напоминает о своем присутствии стажерка ровным, механическим голосом, лишенным всяких эмоций. Он поспешно кивает:
— Да, да… вижу. Ты молодец, хорошо справилась. Теперь передай дрону-пилоту команду поменять траекторию на 180 градусов и отключить блок питания в системе распыления химикатов.
— Что это значит?
— Это значит, что нашим электронным солдатам пора возвращаться. Давай, — он мягко треплет ее по плечу и ощущает, как ее спина, и без того прямая, как линейка, напрягается еще сильнее. И поспешно убирает руку: современные компьютеризированные дети не привыкли к ласке. Им будет куда понятнее, если взрослый, желающий похвалить, обратит слова поощрения в какую-нибудь награду или достижение нового уровня. РИ-112, например, важно, чтобы руководитель повысил ей рейтинг среди прочих стажеров: тогда она сможет быть на шаг ближе к должностному повышению и окончанию стажировки.
Что ж, ему несложно, он запишет ей десяток-другой хороших баллов и оформит безукоризненную, как сама девушка, рекомендацию. Вот только жаль, что она не понимает добрых слов и совсем не чувствует теплоты — АН-322 прячет руки за спиной. Очередное смутное воспоминание лезет прямиком в душу: с кем-то он уже так делал, кого-то обнимал в благодарность за что-то тепло и ласково, и тот человек с готовностью принимал ласковое отношение. Кто же это был… Инженеру чудится, что одна зацепка, одно разгаданное воспоминание поможет ему вспомнить все и понять свою жизнь, оставшуюся за Гранью. Вот только воспоминания упорно дразнят и никогда не возвращаются. Уже добрый десяток лет инженер-химик АН-322 не знает и не понимает сам себя. Даже замкнутый за Гранью мир, даже государственная Система и весь сумасшедше огромный центр кажутся ему понятнее, чем собственная жизнь, больше похожая не на целостную картину, как у всех граждан, а на развалившийся по деталям паззл, у которого, к тому же, стерлись отдельные изображения.
Всей Системой правит президент, в прямом подчинении у него — коменданты гарнизонов, а у тех — директора центров: информационного, военного и центра разработки. В первом работает АН-322 и знает директора уже добрых десять лет. Идет время, и ничего не меняется. И, похоже, не изменится никогда. В подчинении у центров — государственная армия, прекрасно подготовленные, обмундированные и вооруженные бойцы, почти непобедимые, жаль только, практически совсем без интеллекта. Граждане находятся на том же уровне иерархии, что и солдаты, а ниже всех — маргиналы, бездомные, лишившиеся или так и не нашедшие свой класс и свое призвание в государстве. Система работает четко и слаженно, как один большой механизм, а тех, кто пытается ломать шестеренки и идти против нее, она ломает, пережевывает и выплевывает — либо в низшие слои общества, либо за Грань, откуда уже нет возврата.
Прилежная отличница-стажерка РИ-112 давно ушла, получив свои рейтинговые баллы, и главный инженер инфоцентра засыпает перед монитором, на котором лениво моргает неровная траектория уцелевших дронов. Их совсем немного, всего пять, и летят они так, будто птицы, которым подстрелили по одному крылу. Их настройки сбиты, оборудование сломано, да и предустановленная траектория потеряна: АН готов поставить на то, что в центр вернутся только два из пяти. А может быть, и вовсе один. Очередная операция проходит практически безуспешно, и он понимает, что последующие подобные точно так же обречены на провал: люди за Гранью, обосновавшиеся на таинственной базе — не такие уж неандертальцы, какими выставляет их директор. Как минимум они научились отражать химические атаки и выжили после мощной радиационной — а это дорогого стоит.
Если бы только можно было переходить Грань…