Предисловие
Некоторые необходимые пояснения.
Летоисчисление. В мире принято треарийское летоисчисление. В нем два периода: доимперская эпоха — и имперская, отсчет которой ведется с момента провозглашения Адриана Великого императором Треары. События в «Искре и Тьме» начинаются в 879 году имп. эпохи.
Архика (другие названия: Атма, Двента) — крупный материк, имеющий форму вытянутого прямоугольника. Юг — Великая Пустыня — находится на экваторе, север — Архипелаг Стейнорд и полуостров Безлюдье — за Северным полярным кругом.
Нижнеземье и Верхнеземье. Архику традиционно делят на юг (Нижнеземье) и север (Верхнеземье). Границей выступают лес Шагра и Марнийский хребет.
Империя Треара (в первые годы — Двента). Столица — Павсем. В годы ее расцвета империи был подвластен весь мир. У истоков ее возникновения стояли тремане, или, чаще, тремахи — кочевой народ из Нижнеземья. Существовала до конца VIII века.
Вересы — этническая общность. Все существовавшие в IX веке вересские племена можно условно разделить на три группы:
Воиградские вересы — воиградцы, коренники, дупляки, верхневойцы;
Дубичские вересы — дубичи, болотники, венеги;
Равногорский этнос — курчени, вустичи, огоры.
Остальные пояснения будут в сносках в конце глав.
Приятного чтения, друзья!
Воин остановился. Спрыгнул с коня, огляделся. Заходящее солнце окрасило горизонт в янтарный цвет. Вокруг раскинулась степь: море колышущейся на ветру высокой травы. Впереди, в ста шагах, росли молодые тополя, окружавшие небольшой овраг.
Позади целый день скачки, с раннего утра, и цель близка. Он знал, что цель эта там, в овраге.
Воин похлопал скакуна по взмыленной шее, забросил себе на плечо скатанный аркан.
За спиной — лук в чехле, колчан на тридцать стрел, за поясом два кинжала.
Пригнувшись, человек пробежал несколько шагов и замер. С шумом вспорхнула пустельга. Воин чуть улыбнулся: «Вспугнул…», — и продолжил путь.
Чем ближе к оврагу, тем тише подкрадывался охотник. Только чуть заметное волнение ковыля выдавало его присутствие. На полпути он остановился и прислушался. Ничего, лишь шелест листвы да стрекот кузнечиков.
Подкравшись к оврагу, воин снова застыл. Она точно там — наложница кагана Ха́йсы, владыки адрагов, считавших себя единственными хозяевами необъятных степей Нижнеземья, венежанка Млада, убежавшая прошлой ночью из их становища на правом берегу реки Крин. Ее лодку нашли наутро в зарослях осокоря, чуть ниже по течению. Девушка ушла далеко, но пущенный по следу нукерi Улеш, или, как его чаще звали, Унэгii не торопился. Он не должен ее спугнуть, иначе она убьет себя.
Унэг услышал усталое, с присвистом, дыхание наложницы. Она бежала весь день. Бежала бы и ночью, но силы покинули ее. Тело ломит, во рту пересохло, и страх притупила апатия после дня долгого пути по изнуряющей жаре. Точно так же сдается загнанная косуля после долгого преследования. Хотя нет, звери дольше сопротивляются. Люди слабее.
Еще немного, глаза ей смежит сон, и она уснет прямо на холодной земле, на жухлой листве, среди кривых корней, стелющихся по склону. Он подождет. Он знал, что наложница в его руках. Работа выполнена. Всё как всегда. Эти рабы глупы, словно овцы. На что они надеются, когда осмеливаются на такое? Унэг не знал и не хотел знать. Ему было всё равно.
Прислушиваясь, кочевник встал и, приготовив аркан, подкрался к беглянке. Какое-то время воин разглядывал девушку. Действительно прекрасна.
Спустя мгновение он опомнился. Она принадлежит Хайсе, этому потному, вонючему и слюнявому обжоре, и Унэг вернёт ее. О том, что будет дальше, он старался не думать.
Воин наклонился к наложнице и быстро выдернул нож из-за ее пояса. Девушка проснулась и замерла.
Почему-то она ожидала увидеть именно его — хмурого, молчаливого, загадочного. Смуглое лицо, словно высеченное из камня; нос сломан и слегка свернут набок, тонкие губы твердо сжаты, а глаза…
Черные глаза задумчиво, бесстрастно осматривали ее. Млада так и лежала, не в силах пошевелиться от ужаса, и Унэг спокойно связал ей руки.
— Убей меня, прошу, — произнесла она. Слеза стекла по щеке. — Убей, прошу тебя, багатур.
— Вставай. Пошли. — Он потянул пленницу за собой.
Выбравшись из оврага, Унэг крикнул. На зов прискакал конь. Громко всхрапнув, он ткнулся в плечо хозяина
— Я здесь, Эдаар, здесь. — Унэг потрепал коня по гриве.
Ночь незаметно накрыла степь темным одеялом. Последние лучи солнца окончательно угасли, и на небе появилась бледная луна.
— Мы переночуем здесь.
Унэг развел костер. Другой конец аркана, которым кочевник стянул руки девушке, он привязал к своему поясу.
— Скажи что-нибудь, — взмолилась Млада. — Пожалуйста.
Унэг молчал, глядя на огонь. Он отломил кусок пшеничной лепешки и протянул девушке.
— Поешь.
— Зачем? — едва слышно спросила она. — Зачем мне есть? Разве не на смерть ты меня поведешь? Не лучше ли поскорей умереть?
— Ты мне надоела, женщина. — Унэг нахмурился, потом сказал: — Хорошо. Скажу так. До твоей смерти еще полтора-два дня. Проживи их достойно. Ешь. Умереть от голода я тебе не позволю. Если надо, затолкаю еду тебе в глотку.
Девушка внимательно посмотрела на него. Она хотела что-то сказать, но передумала. Резко выхватила лепешку и начала яростно жевать. Унэг усмехнулся.
Костер потрескивал. Унэг лениво отмахивался от мошкары и задумчиво изучал девушку, торопливо поедавшую лепешку и бросавшую в ответ косые взгляды.
— На что ты надеялась? — вдруг поинтересовался он. — До ближайшей слободы дней десять пути по голой степи. Это в лучшем случае… Вряд ли бы ты выжила. И… насколько я знаю, твой отец… Он ведь отдал тебя Хайсе? Как бы он принял тебя обратно?
— Почему это тебя интересует? Тебе не все ли равно? Твой хозяин прикажет убить меня, дрогнет ли тогда рука твоя?
— Ты права. — Он отвернулся. — Мне все равно. Лягу спать.
— Вот и заткнись! — Млада вскочила на ноги. — Я не боюсь тебя, багатур! Почему ты отворачиваешься? Злишься? Хочешь узнать, на что я надеялась? Так? И я скажу — я надеялась на смерть! Да! Лучше смерть в степи, лучше пусть загрызут меня волки, это много лучше, чем жить среди вашего поганого племени! Да издохнете вы все!
Унэг исподлобья взглянул на девушку и дернул веревку, отчего пленница упала на колени.
— Не шуми, — сказал он. — Я не причинял тебе зла.
— Ты… ты? — Голос ее надломился.
— Успокойся.
Млада так же внезапно смолкла. Сгорбилась. В какой-то миг кочевнику стало жаль беглянку. Всего на миг.
Ветер стих, и равнина ожила. Пение сверчков, крики ночных птиц, шорох травы, далекий-далекий волчий вой — все звуки слились в один неповторимый, вибрирующий шум ночной степи.
Они долго молчали. Унэг подбрасывал хворост в огонь, Млада лежала на боку, положив голову на седло.
— Прости меня, — неожиданно произнесла она. — Я… я не хотела.
Девушка села и сказала:
— Наверное, ты хороший человек. — Она вздохнула, как бы собираясь с силами. — Выслушай меня, багатур. Я не могу держать в себе все это.
— Говори, — сухо бросил воин.
— Спасибо. — По щекам девушки потекли слезы. — Сейчас… я не буду плакать. — Но непослушные слезы все равно лились. — Всё. Я буду говорить. Да, мой отец отдал меня в рабство Хайсе в обмен на обещание мира. Прошел год с тех пор, и я… не знаю, как к этому относиться. Я как-то услышала, что отец сильно болен. Он умирает. И мне его жалко. Да, жалко, — повторила он с тенью недоверия. — А ведь… сколько проклятий вырвалось из моих уст. Я так ненавидела его, а теперь вот… жалею.
— Глупо жалеть человека, предавшего тебя, — заметил Унэг.
— По-вашему, это так, — сказала Млада. — По-вашему, и женщина ничего не стоит. Женщину можно насиловать, убивать, особенно если она с севера, из нашего народа. Меня втаптывали в грязь все кому не лень. Все это время на меня плевали все, от нукера до раба. И я скажу тебе! — Она выпрямилась, и глаза ее гневно сверкнули. — Твой Хайса ни разу не был мужчиной! В прямом смысле этого слова!
Воин удивленно вскинул бровь, но промолчал.
— На моей родине женщин уважают, — продолжала она. — Мы даем новую жизнь. Но вы не такие. Женщина для вас утроба. Бесправная тварь. Твой Хайса никогда не был мужчиной, он только пил вино и аракiii и смотрел, как этот проклятый Буреб меня насиловал. Каждую ночь. Каждую ночь! Не веришь? Тебе показать синяки у меня между ног?
Воин был невозмутим.
— Не хочешь слушать? Но ваше племя такое. Вы такие — закрыть глаза, и всё. Я сама сколько раз видела, как какого-нибудь славного в прошлом воина убивали, как только он оказывался обузой. Помнишь Беара? Этой весной, в дни половодья, он сломал ногу на охоте, и той же ночью его отвезли в поле и бросили там, как собаку. Разве так поступили бы мы, венеги, с таким багатуром, каким был Беар? Сколько лет он прослужил Хайсе? Сколько врагов он убил?
Слова венежанки больно ранили Унэга, но он не выдал себя.
— Я знаю, тебе не нравятся мои слова, — безжалостно продолжала Млада. — Но перед смертью я все скажу. Скажу Хайсе в лицо. И тебе скажу! Тебя ждет такой же конец. Помни об этом, багатур. И я рада, что зарезала Буреба. Рада, что он наконец подох.
— Лучше бы ты утопилась…
— Я знаю, что со мной будет, багатур. Я готова.
— Зачем тогда бежала?
— Надеялась.
Девушка смолкла и взглянула на кочевника. Их взгляды на миг встретились… и торопливо разошлись.
Воин лег на спину и долго смотрел на ночное небо. Он знал, она тоже не спит.
Рассвет едва-едва успел рассеять сумрак первыми робкими лучами, когда Унэг отправился в путь.
День выдался жаркий. В хрустально-чистом небе ярко светило летнее солнце. Парил пух ковыля.
Они шли целый день, с редкими перерывами. В них Унэг неизменно делил с Младой лепешку и воду. Солнце нещадно жгло девушке голову. По-прежнему связанная, пленница обреченно брела вслед за Эдааром, на котором воин восседал прямо, как скала.
К вечеру измученная девушка еле передвигала ноги. Голова у нее кружилась, глаза слезились, потрескавшиеся губы кровоточили, стиснутые грубой веревкой запястья саднили. В сапогах обнажились мелкие гвозди, исцарапавшие пятки. Она держалась из последних сил.
На закате Млада упала, не в силах больше подняться.
Унэг остановился на ночлег в узкой балке, по дну которой протекал наполовину заросший рогозом ручей. Млада совсем чуть-чуть не дошла до ручья, Улеш донес ее на руках.
Все тело девушки, особенно ноги, болело и ломило. Забываясь тревожным сном, она видела, как воин снял ей сапоги и приложил к израненным ступням какие-то травы. Он напоил и умыл ее водой из ручья. Его шершавые руки пахли костром. А потом кочевник исчез, и…
Ее братья и сестра, смеясь, смотрели на нее…
Я дома…
Конечно же, я дома! Как хорошо дома!
Пахнет просмоленной избой, свежескошенным сеном. Густой туман окутывает град. От росы промокли ноги, но Млада бежит по тропинке, вниз, к прохладной реке, посмотреть на зародившееся в темном массиве их древнего леса свежее, веселое утро…
Она проснулась очень рано, от холода. Совсем окоченела. Унэг жарил на костре перепела. И, едва увидев его, девушка заплакала. Щемящее чувство тоски овладело ею. Она больше не могла сдерживаться ни минуты. Твердость, терпение покинули ее. Девушка долго рыдала, уткнувшись лицом в траву.
Унэг вставил в сапоги пленницы стельки, вырезанные из куска войлочного потника.
— Нам осталось полдня пути, — сказал он. — Крепись.
Млада больше не проронила ни слова.
Степь сменилась покатой долиной. Внизу, за редкими деревьями, блестя на солнце, нес свои темные воды Крин. Река, в которой немало растворилось крови венегов и степняков.
Унэг беспокойно поглядывал на Младу. Вчера вечером он испугался за нее. Но сегодня пленница шла уверенней. Это хорошо. Он довезёт ее до становища. Однако на душе у него было скверно. Все время, пока она брела позади, он боролся с чувством вины, жалости и еще чего-то… Кочевник раздраженно качал головой, отгонял крамольные, в общем-то, мысли, но эта глухая смута не давала ему покоя. Они ехали, ехали, останавливались отдохнуть, и так целый день. Он отводил глаза, он боялся на нее посмотреть.
Спустившись к реке, Унэг увидел приближавшегося к ним всадника. Это был Берюк, старый нукер из дружины каганаiv, одетый, как всегда, по-боевому: кольчуга, шлем с бармицейv за спиной щит, в руке — длинное копье.
— Ты не меня ждешь, Берюк-гай? — спросил его Унэг.
— Давно тебя жду. — Берюк хищно взглянул на Младу, обнажив почерневшие зубы, и легко ткнул ее в грудь копьем: — Сегодня ты умрешь, дочь шакала. Слышишь?
Млада отшатнулась.
— Оставь ее, — холодно сказал Унэг. — Едем к переправе.
Они спустились к илистому причалу, скрытому в зарослях тальника. Там сидели круглолицые скуластые парни. Они играли в камни и громко кричали. У берега покачивался широкий плот из грубо подогнанных друг к другу бревен. Увидев, кто к ним прибыл, парни испуганно вскочили.
— Что встали? — рявкнул Берюк. — Вот ты, да-да, ты, подойди ко мне, подойди, сын шакала.
Толстый юноша с глуповатым выражением на лице послушно подошел. Берюк хлестнул его кнутом.
— Переправьте нас на тот берег! — Еще один удар. — Переправьте! Живее, псы!
Старый кочевник скакал среди суетившихся ребят, визгливо орал и продолжал их избивать. Унэг равнодушно смотрел, жуя соломинку. К таким сценам он привык. Возраст нисколько не смягчил Берюка.
На том берегу они почти сразу же наткнулись на три изувеченных трупа. Мертвецы валялись друг на друге, будто мешки с зерном, облепленные мухами и слепнями. Один из них смотрел в небо широко открытыми остекленевшими глазами, оскалив рот в жуткой усмешке.
— Хорошо позабавились мы вчера, — ухмыльнулся Берюк.
— Кто это? — спросил Унэг.
— Рабы Мергена.
— Мерген здесь? Что он здесь делает?
— Повелитель его призвал, — все так же плотоядно скалясь, ответил Берюк. — Вчера, когда солнце только коснулось северной стороны, Мерген прискакал с тысячей воинов. Все хотят войны, — многозначительно добавил он.
— За что их убили?
— Ни за что. Мерген отдал нам этих собак просто так, чтобы, хе-хе, позабавиться. Венеги — они что тухлое мясо. Только червей кормить.
Унэг искоса взглянул на пленницу — взгляд устремлен вниз, посиневшие губы что-то шепчут и шепчут. И снова на него нахлынула волна жалости к ней.
«Да что со мной? — подумал он с досадой. — Поскорей бы дойти и отдать ее, ведьму…»
По равнине неслись лошади, поднимавшие тучи пыли. Около табуна с лаем носились косматые собаки. За ними неспешно ехал табунщик с длинной палкой в руках.
Вскоре показалось крупное селение, в центре которого высился шатер кагана с развевающимся черно-красным бунчуком.
Вдоль дороги валялись разбитые телеги, куски обрешетки юрт, треснутые казаны, истлевший войлок, кости домашних животных и другой мусор, которого становилось все больше по мере приближения к становищу.
Ханская стоянка встретила вонью навоза, кухни, шкур и человеческих отходов, а также блеянием овец и лаем собак. Начиналось поселение с обширных загонов для скота. За ними теснились наскоро выстроенные грязные шалаши — жилища самых бедных степняков. Их обитатели равнодушно смотрели на воинов с пленницей, перед которыми с шумом и гиканьем носились пузатые полуголые, кривоногие дети, белые от покрывавшей их мелкой воздушной пыли.
Чем дальше, тем богаче становились дома кочевников. Убогие шалаши сменились широкими майханами из смазанного жиром войлока. Майханы украшали козлиные рога с развешенными на них кусками сушеного мяса и предметами домашней утвари. Вокруг главного шатра, стоявшего в центре большой площади, расположились украшенные орнаментом юрты самых влиятельных родов Орды.
Здесь царило оживление. Женщины и дети, едва завидев пленницу, разражались проклятиями, кидали в нее камни и плевались. Девушка прикрывалась связанными руками и пряталась за Эдааром. Берюк, шипя, точно змея, копьем отгонял ее назад, повторяя излюбленную фразу про дочь шакала.
Рядом с цветастым шатром кагана стоял навес, под ним — длинный стол. За столом важно восседали местные богачи — дарханы, а также нукеры — самые искусные воины. Во главе, в глубоком кресле, покрытом шкурами, восседал тучный сонный мужчина с седой окладистой бородой и большой плешью, одетый в синий халат с шелковой каймой и пятнами жира на груди.
Унэг спрыгнул с коня, схватил Младу за локоть, подошел к вождю и низко поклонился:
— Твоя наложница, повелитель!
Хайса глянул на пленницу налитыми кровью глазами. Он тяжело дышал, словно его тошнило. Справа от него сидел молодой статный человек с черными, заплетенными в тонкую косу волосами и с холодным блеском в глазах.
— Отец, — начал он.
— Помолчи, Барх. — У Хайсы был грубый, булькающий голос. — Я еще не сошел с ума, на что ты давно надеешься. Налей мне вина, Соян.
Слуга послушно налил вино в пузатую глиняную чашу. Барх, сжав губы, опустил глаза. Хайса шумно выпил, пролив несколько капель на бороду, швырнул чашу на стол, болезненно вздохнул и схватился за бок. Гости безмолвно наблюдали за ним, никто не ел и не пил.
— Спасибо тебе, Унэг-гай, — немного отдышавшись, с усилием выговорил он. — Я знал, ты ее приведешь.
Хайса запальчиво схватил тарелку с козьим сыром, намереваясь запустить ею в девушку, но острая боль пронзила его, и он бессильно откинулся назад. Тарелка упала и разбилась. Барх нахмурился. Отдышавшись, Хайса сказал:
— Посмотри на меня, грязная сука. Ты лишила меня моего мальчика, забрала у меня сына, мою гордость, родную кровь зарезала! Ножом по горлу. Ножом, сука! А ведь ему исполнилось всего восемнадцать. Восемнадцать! Буребай! Буребай… Выпейте за него, верные мои слуги.
Гости подняли кубки и выпили. Никто не сказал ни слова.
— Унэг, — тихо сказал Хайса.
— Да, мой господин.
— Веди ее. Покончим с этим.
Опять Унэг вел свою пленницу. Вел на запад, туда, куда заходит солнце. Он медленно ехал сквозь возбужденную толпу, и руки его дрожали.
«Опять, — думал он. — Опять это проклятое наваждение. Что за злой дух меня мучает? Почему мне так тяжело сейчас? Что она со мной сделала?»
Унэг старался не показывать, что нервничает, но сердце отчаянно билось. Млада брела позади, совсем рядом, он чувствовал ее страх так, будто сам шел на казнь.
Она дрожала, ноги подкашивались, глаза, полные слёз, ничего не видели, кроме грязно-желто-серых пятен. Их проклятия слились в сплошной гул. Кто-то подбежал к ней и ударил палкой. Она упала на землю.
— Вставай, шлюха! — еще чья-то палка нестерпимо больно врезалась в бок.
— Сука проклятая! Убийца!
— Пусть загрызут тебя демоны!
Унэг ждал. На лбу выступил пот. «Вставай же, прошу! — мысленно взмолился он. — Вставай! Умри достойно, умри же поскорей, избавь меня от всего этого, несчастная!»
Унэг потянул за веревку. Млада, хрипя, поднялась и послушно пошла туда, где должна была свершиться казнь.
Посреди пустыря имелось небольшое углубление — около четырех шагов в диаметре, — где стоял покрытый бурыми пятнами столб. Дно выемки было усеяно мелкими камнями, и от него жутко несло мертвечиной. Чуть в стороне от орущей толпы стояли всадники, среди которых выделялся богато одетый рыжеволосый мужчина средних лет с иронично прищуренными глазами.
Унэг остановился и бросил свой конец аркана на землю. Он не сразу понял, что Млада смотрит. Вывалянная в пыли и навозе, с копной свалявшихся волос, в разорванной рубахе, исцарапанная, избитая, она была все так же красива, как и всегда. Как и тогда, когда он увидел ее впервые: та же бледная шелковистая кожа, чистое, одухотворенное лицо. Она смотрела на него, ее губы что-то шептали…
— Прощай… — Унэг точно проснулся, и слова девушки обдали его, как свежесть утреннего ветра.
Из толпы выскочил парень, разорвал на ней рубаху. Млада инстинктивно прикрылась связанными руками, но тут веревка натянулась, повалив ее в пыль. Несколько человек, толкаясь и возбужденно крича, потащили жертву по земле. Рыжеволосый смеялся, поглядывая на нее и беззаботно беседуя со спутниками.
Поучаствовать в казни собралось все становище. Настоящий рёв разносился по степи. Младу привязали за шею к столбу, руки стянули за спиной.
Секунда, вторая…
С севера медленно надвигались тучи.
Третья…
Повеяло едва ощутимой прохладой.
Четвертая…
Млада смотрела на небо…
Град камней, больших и маленьких, обрушился на нее. Девушка металась, точно дикая кошка, крупные капли крови шлепались на сухую землю…
И тут рев обезумевшей толпы перекрыл судорожный, рваный крик Млады:
— Хайса! Хайса, проклятый! Ты умрешь! Я приду за тобой, Хайса!
Рыжеволосый вздрогнул. Натянуто улыбнулся, что-то сказал своим. Всадники развернулись и ускакали.
Окровавленная, со сломанными зубами, с разбитыми в клочья губами девушка еще мгновение стояла на коленях. Окровавленными глазами словно смотрела куда-то. Может, молилась? Умоляла богов о мести? Сбитая очередным булыжником, угодившим в висок, наконец рухнула на залитое ее кровью дно позорной ямы и затихла.
Унэг устало брел мимо юрт, переступая через канавы с нечистотами, мимо деревянных рам с подвешенными на них кожаными мехами с кумысом. Он словно пребывал в трансе, ничего не замечая; его шатало, кожа на лице горела, будто опаленная огнем.
А потом он остановился. Пелена сошла с глаз, он увидел потемневшее от пепельно-синих туч небо и с непередаваемой горечью вздохнул.
«Умерла…»
Млада так и лежала там, обхватив посиневшими переломанными руками забрызганный кровью столб. Три пацана, смеясь и корча друг другу рожи, кидали в нее камушки. Какая-то женщина зычно окликнула их, и они убежали.
Спускались сумерки. Начал моросить дождь. Дождь падал на мёртвую, стекая по спине грязными ручейками, размывая бурые пятна на песке. Усиливался, заполнял яму черной жижей, скрывая под ней венежанку Младу.
Ша́йна приоткрыла полог, за которым находился он, этот ужасный человек. Все женщины называли его просто хозяином. Толстый, обнаженный, с волосатой грудью, он лежал на нескольких матрацах. Голова обессилено покоилась на многочисленных маленьких подушках. Из-под одной, в изголовье, выглядывала рукоять меча. Вокруг валялись чаши, бутылки, кувшины. В ярко освещенной солнцем опочивальне Хайсы жутко воняло мочой, вином, по́том и еще неизвестно чем. Сам он спал. Сон был тревожен: хан вздрагивал, хрипел, заплеванная рвотой грудь судорожно вздымалась.
— Омойте его, — шептала на ухо Шайне и еще одной девушке, по имени Марджан, злая Айял. — Давайте же.
У Шайны душа ушла в пятки. Она безумно боялась хозяина. Вместе с Марджан Шайна, стискивая полотенце, осторожно подошла к нему. Он приоткрыл поросячьи глазки.
— У-уфф… — выдавил он.
Обе девушки застыли.
— Идите сюда… Ближе… еще ближе…
— Господин?
— Вина…
Девушки переглянулись.
— Вина!!! — заревел Хайса, достал меч и взмахнул наотмашь. Марджан успела закрыть лицо ладонями, и клинок полоснул по запястьям, оставив глубокие порезы. Кровь брызнула, попав на ханское брюхо.
— Хорошо, сейчас, — поспешно сказала Шайна и, обхватив подругу за плечи, попятилась.
За пологом ждала Айял.
— Бери, — сунув Шайне кувшин, сказала она. — Иди. Влей ему это пойло прямо в глотку. Пусть подавится.
— Пожалуйста, не надо… — попыталась возразить она, глядя, как по полу растекается кровь.
— Не спорь, иди. — После непродолжительной борьбы Айял толкнула девушку так, что она, влетев в опочивальню, споткнулась, упав прямо на хозяина и уронив кувшин.
Вино смешалось с кровью.
Хайса никак не отреагировал. Чувствуя, что ее сейчас стошнит, Шайна отбежала и с опаской взглянула на него.
Хан кочевников Хайса неподвижно лежал на спине. Глаза на мертвенно-бледном лице неестественно широко раскрылись. На лбу вздулись вены. Рот был открыт, переполненный переливавшейся через край комковатой слизистой массой…
iНукер — элитный воин.
iiУнэг — лис. В именах кочевников ударение, как правило, падает на последний слог. В исключительных случаях ударения будут указаны (например, Ха́йса).
iiiАрак — алкогольный напиток из перебродившего кобыльего молока.
ivКаган — хан ханов.
vБармица — кольчужная сетка, обрамлявшая шлем снизу.