Семен проснулся и ощутил привкус горечи — ночью его рвало, как обычно. Он с трудом разлепил веки и осмотрелся. Через сколоченную из плохо подогнанных друг к другу досок дверь в каморку просачивался свет. Топчан был застелен пропахшими кислой вонью тулупами. «Где это я?» — подумал он. Он сел, но сразу лег, почувствовав головокружение и тошноту. «Опять перебрал. Вот черт…»
— Эй, Безбородый! Где ты есть? — Дверь с треском распахнулась. На пороге стоял Тур — шумный бородатый мужик в рогатом шлеме и меховой накидке на плечах. — А-а-а! Вот ты где! Вставай, уже полдень, леший тебя дери!
— Отстань, мне плохо…
— Чего ты руки сложил на груди? Никак помирать собрался?
Семен повернулся к стене.
— Пойдем, опохмелишься! — не отставал Тур. — Нежа́та крысу средь наших поймал! Приволок его на лобi, и там все уже сидят, и стол накрыт. Пошли, выпьем, позабавимся, чую, брячинаii будет что надо! — Тур схватил Семена за локоть и потянул.
— Иду, иду! — проворчал Семен. — Убери ты… клешню свою.
На улице вовсю светило солнце. В хуторе под названием Сосна, состоящем из нескольких обветшавших изб с большими соломенными крышами, из-за чего они напоминали грибы-боровики, никто не жил, видно, уже давно. Еще вчера, в пасмурный, сырой и промозглый день, Семену это место показалось тоскливым. Покрытые паутиной дрова, разбитые телеги, разросшиеся мох и плесень, — все было тронуто печатью тлена. Но сейчас хутор преобразился — теплый день, лай собак, кони, пасущиеся внизу, у реки Белая. Туда вела живописная петляющая тропинка, вдоль которой протянулась посеревшая от времени, покосившаяся деревянная изгородь. И там, у самой воды, стояли сосны, одинокие и величавые.
Семен вдохнул, чувствуя, как в висках отдается головная боль.
— Ладно. Пошли.
Они шли мимо обоза. Разномастные, разноцветные повозки, окружившие деревушку, стиснули ее в своих объятьях, словно медведь старушку. Хутор расположился у тракта, и вчера здесь встала лагерем Сечь Беловодья, или, в простонародье, Военегова шайка — люди, которых сам князь Военег звал своей дружиной. Они промышляли разбоем и воровством и величали себя багунамиiii. В честь вереска, надо полагать.
Основу Сечи составляли дубичи, воиградцы и южные алары — алмарки; встречались и равногорцы, и тремахи, и даже кочевники Нижнеземья, в основном дженчи. Воинственный, жестокий и кровожадный народ одевался соответственно, то есть во что угодно. Гриди — элита разбойничьего войска — щеголяли больше в кольчугах либо в благородных треарийских латах, как правило, украшенных всяческими разноцветными побрякушками, выглядевшими зачастую нелепо. Их оруженосцы — отроки — благодаря хозяевам мало чем от них отличались, разве что возрастом. Остальные — хольды, простые бойцы — вообще не поддавались описанию. Единственное, что можно было отметить в их наружности — это какую-то лихость и бесшабашность. Грязные, веселые, увешанные оружием с ног до головы — и нужным, и ненужным — хольды с трудом признавали командиров.
Кстати, о командирах, в число которых входил Семен Безбородый. Каждый вожак (батька, кунiv или, реже, тадхундv — кому как нравилось) имел под собой от пятисот до полутора тысяч человек — гридей, хольдов, вольных людей и треллей — рабов.
Здесь, в Сосне, в часе езды от Паучьего Камня (усадьбы местного боярина по прозвищу Щека) собралось пять кунов. Второй день они пировали, ожидая приезда дубичского князя Военега, для которого припасли боярские хоромы. А Щека уже благополучно болтался на виселице.
Лоб находился на поляне, за хутором, рядом с березовой рощицей. Найти сюда дорогу смог бы и слепец — гвалт стоял такой, что Семену сразу же захотелось заткнуть уши, чтобы не мучить и без того болевшую голову. Ветер разносил дым от десятков костров далеко вокруг. На вертелах жарились кабаны, птицы, зайцы и даже крысы. Бочки с соленьями, брагой и пивом стояли открытые, любой желающий мог просто взять и зачерпнуть себе чарку-другую. Народ, несмотря на полдень, уже изрядно захмелел. Некоторые, особо воинственные и неугомонные, горячо обсуждали между собой последние подвиги. К согласию такие приходили редко — стычки были обычным и повседневным явлением. Кое-кто тискал мясистых, розовощеких хохочущих девиц, собранных ребятками со всех окрестных деревень. Еще один тип бандитов — пьяницы — ясное дело, пил, блевал и гадил, целомудренная до вчерашнего дня роща в этом смысле уже безвозвратно потеряла свою благоухающую девственную чистоту. Многие лежали на траве, дремали, разморенные зноем и горячительными напитками.
Длинный и нескладный пиршественный стол окружила толпа. Семен с Туром протиснулись сквозь строй разгоряченных тел; выкинули из-за стола двух, как выразился Тур, холуев и уселись, поздоровавшись со всеми: кунами, гридями, а также гостями — купцами, ворами, местными старостами.
— Ну-ка, Леваш! — заорал Тур, сняв шлем и бросив его на стол, прямо в миску с квашеной капустой. — Плесни батьку́ нашему винца и мне тоже не забудь.
— Не пойдет, — кисло глянув на деревянную кружку с молодым, отдающим рвотой вином, сказал Семен. — Не-е, не пойдет.
— Пойдет! — заверил его Тур. — Не первая, так вторая! Давай вместе!
Семен, сморщившись, выпил, покраснел, потом побледнел.
— Плохо? — спросил Тур. — Ну-ка, следующую, быстро, быстро!
Семен выпил еще, охнул, встряхнул головой, закусил соленым огурцом.
— Ну, пошла? Вижу, пошла! И третью!
— И третью! — Чокнулись, после чего Семен наконец-то обратил внимание на происходящее вокруг.
Краснолицый толстый кун по имени Нежата, с чубом, достающим до кончика носа, одетый в красный кафтан с распахнутым воротником, обнажавшим волосатую грудь, неистовствовал. На коленях перед ним стоял испуганный парнишка: лицо багровое, голый торс, загорелые руки и синяк под глазом.
— Что будем делать с ним, хлопцы? — спрашивал кун, свирепо косясь на парня.
— А что он? — поинтересовался Редедя, еще один предводитель багуньего войска — крепкий мужик с пышными, закрученными кверху усами и в сдвинутой набекрень овчиной папахе.
— Вор это, шиша! — ответил ему Нежата. — Я уже устал вам, дурни, повторять! Залез, вашу мать, в телегу с салом, трелля моего избил, гад!
— На шибень его!
— Выпустить ему кишки!
— Накормите его салом, чтоб он им подавился!
— Отдайте его рагуйловским собакам, пущай его загрызут!
— Дождемся князя, уж Асмунд с ним позабавится вволю!
— Ну, это жестоко…
— Да что там! Поделом!
— Нет, нет! — запротестовал Лют Кровопийца — старый, обожаемый всеми вожак. Во рту его было только два зуба, торчавших, как клыки, откуда и пошло прозвище. — Мы, свободные люди, сами разберемся. Неча кормить военеговских псов, пущай сами себе ищуть добычу. По обычаю дубичей, воев и прочих вольных людей, попросту помордуем его. Хлопцы молодые у нас, горячие… Так ли, Рагуйло? Как оно у ольмарей-то? Что скажешь? А можа, отдадим его своре крысу-то? — обратился Лют ко всем. — А, други? Его гончие, поди, уже все подохли, небось?
— Не подохли, — спокойно ответил Рагуйло. Чубатый и усатый, в высокой каракулевой папахе, сидевшей на нем ровно, будто корона. Одет он был в богатую свитку, на шее — золотая цепь, и сам держался подчеркнуто строго, словно царь. — Собачки сыты и вообще устали. Так что можете «помордовать» его. — Рагуйло культурно оторвал у гуся ножку. — То, что вы, дубняки, дикари — так это ж всем известно.
— Ох ты, нуте-ка! — скривился Лют. — Ну и хрен с тобой, боярин какой! «Дубняки дикари»! Да мы, дубичи, в сто раз умней вас, убогие! У вас и государьства-то нету! Так, одни шалашики!
Рагуйло одарил старика снисходительной улыбкой, посчитав ниже своего достоинства спорить с ним.
— Так, значится, будем бить… — нахмурившись, сказал Нежата. — Эй, Коснята! Хватайте этого цыпленка за цыцки и… вдарьте ему как следует! Коснята, мать твою! Я с кем сейчас разговариваю?
— Я слышал, батька! — Парень лет семнадцати подскочил к приговоренному, схватил его за волосы, пригнул и ударил коленом по лицу. Вор взвыл, схватился за рот и упал. К Косняте присоединилось еще четыре человека — такие же юные, подтянутые, с озорным блеском в глазах. Толпа расступилась, освободив место. Ребята принялись рьяно избивать жертву, целясь больше в голову, которая очень скоро превратилась в кровавое месиво.
— Оттащите поганца подальше! — ворчал Нежата, отряхиваясь. — Забрызгали кровякой все вокруг!
— Эй, а он еще жив? — облизывая пальцы, спросил Торчин, Редедин богатырь.
Юноши, раскрасневшиеся, вспотевшие, остановились. Вокруг клубилась пыль. Вор еще дышал.
— Сверните ему шею! — предложил Тур.
— Не-е, это вряд ли, — озадаченно проговорил Коснята. — Я… наверное, не смогу. Не умею.
— А что тут уметь? — захохотал Тур, вставая с места. — Учитесь, придурки!
Жуя на ходу, гридь подошел к жертве. Повертев плечами для разминки, он нагнулся, схватил вора одной рукой за шею, другую положил ему на затылок; притянул к животу, сосредоточенно закатил глаза и резко дернул. Послышался хруст, и вор, показав всем остекленевшие очи, рухнул на землю, словно мешок с брюквой.
— Вот как надо! — стряхивая пыль и кровь, сказал довольный собой Тур. — А вы что тут устроили? Так только бабы дерутся! Эх, молодежь…
— Да, — упершись локтем в стол, сказал Лют. — Точно, бить надо умеючи, хлопцы!
Семен уже засыпал. Его толкали, Тур вместе с Левашом что-то ему говорили, перед ним все расплывалось…
— Военег едет! — послышался чей-то пронзительный голос. — Военег, со свитой! Прямо сюда, в Сосну!
Глядя на Военега, трудно было поверить в то, что он — один из самых жестоких и кровожадных людей во всей долине Трех Рек. Князь скорее походил на воплощение девичьих грез — белое, как молочный кипень, лицо, прямой нос, чувственные алые губы, зеленые глаза, смотрящие пронзительно и страстно, кудрявые темно-русые волосы, спускающиеся до плеч. Белоснежная рубаха широко расстегнута, обнажая мускулистую грудь; в руках плетка, на поясе меч в отделанных драгоценностями ножнах; великолепный вороной жеребец под стать хозяину — горяч и могуч.
Военег налетел как вихрь с дружиной — отборными воинами. Вмиг лоб опустел, остались только куны и гриди, ошеломленные столь неожиданным приездом. Князь не стал задерживаться. Узнав, что его ждут в Паучьем Камне, сразу же поскакал туда, приказав отправляться с собой Семену и Рагуйле-собачнику. Нежата, Лют Кровожадный и Редедя, у которого имелось, скажем так, тайное прозвище Мизиня, остались в Сосне с повелением сидеть и ждать.
По пути Военег ненадолго задержался в деревушке под названием Подкаменная, где заприметил весьма и весьма привлекательную хуторянку по имени Нега, которую незамедлительно взял с собой, не забыв — вот плут! — на коленях испросить на то разрешения у насмерть перепуганных родителей.
Древнее имение бояр Ратмировичей было построено еще во времена Всеслава Великого. Оно стояло прямо на воде (скорее всего, на маленьком острове). Высокие зубчатые стены, башни с забавными крышами-колпаками — все это делало Паучий Камень неприступной крепостью. Последний из рода Ратмировичей, Вышеслав, умер, не оставив наследника, два года назад, и замок попал в руки предприимчивого купца, известного как Щека Бражник. Прохиндей превратил твердыню в склад для запрещенных товаров, гнал там бражку, торговал скотом, содержал бордель.
С раннего детства Военег проявил множество талантов: рано научился читать, превосходно овладел мечом, метко стрелял из лука и даже освоил игру на гуслях. Почитал и любил мать, великую княгиню Ольгу. Старший брат Борис не мог похвастать ни одним из вышеупомянутых качеств: приземистый, хромой (врожденный порок — у Бориса одна нога была короче другой), угрюмый, он во всем походил на отца — князя Всеволода, умершего спустя год после рождения Военега.
Юный князь уже в пятнадцать лет поражал всех столь глубокими знаниями в области политики, философии и военного дела, что мать решила ввести его в думу. Через неделю Военег, разочарованный скукой, царившей на заседаниях в Янтарном Дворце, предложил создать в Дубиче республику на манер древнего Марна. Слова юноши всех переполошили, и его, с согласия матери, немедленно изгнали оттуда, посчитав слишком молодым для государственных дел. Вот тут вскрылась еще одна черта характера юного княжича — вспышки буйной, неконтролируемой ярости. Ему пришлось не по нраву решение бояр. Он ругался, просил прощения, умолял мать поддержать его, угрожал, но получил безоговорочный отказ. Тогда в припадке злобы Военег жестоко избил мать, а после забил мальчишку-слугу до смерти.
Борис был в шоке. Приказал бросить смутьяна в темницу. Но Ольга, несмотря на раны, простила и регулярно навещала младшего сына, чем вызвала гнев и зависть Бориса. Великий князь повелел изгнать из страны брата с наказом никогда больше не возвращаться.
Настал час, и под горький плач княгини-матери Военег покинул родные края, имея за спиной лишь котомку с сухарями и вяленым мясом.
Пока сломленный горем Военег бродил по дорогам долины Трех Рек, ища себя в этой нелегкой жизни, в тех краях крепла слава Семена Безбородого.
О детстве Семена было известно только то, что он сирота и вырос на улицах Воиграда. В юношестве прославился как искусный и неуловимый вор. Именно Семен (если верить слухам) стащил прямо с алтаря в Храме Триединого Бога священную реликвию — посох Аптомаха Старого, изготовленный из слоновьей кости, инкрустированный золотом и алмазами — дар Треарийской церкви. Как ему это удалось сделать, одному Триединому известно; сам Семен о воровском прошлом никогда не рассказывал. Но память о нем жила до сих пор — ведь, несмотря на все усилия, посох так и не нашли.
Как ни искусен был Семен, но тюрьмы ему избежать не удалось. Попал наш герой на каторгу, в Порщинские каменоломни, в простонародье — Порчу. Каменоломни находились у западных склонов Вечных гор, там, где начинает путь великий Крин. Местные издревле занимались горной выработкой силами каторжников, погибавших в тех суровых местах толпами.
В 861 году в Порче вспыхнул бунт. Во главе восставших встал гвинтанец Дорош Лучник, близкий друг Семена. Ничего подобного здесь никогда не случалось. Камнесы, как называли местных, и немногочисленная воиградская стража оказались застигнуты врасплох, за что и поплатились жизнью. Перебив всех, каторжане затопили каменоломни, разрушив плотину.
На подавление восстания Блажен выслал войско, но его уничтожили равногорцы, как раз в то время поднявшие бунт против Воиграда. Каторжане разбежались кто куда. Многие остались с Дорошем, провозгласившим себя, ни много ни мало, тадхундом всея Междуречья. Хунда Дороша довольно быстро стала неотъемлемой частью великого множества банд, хозяйничавших на громадной территории от дельты Волдыхи до Хордревского княжества.
Весной 862 года Дорош умер (ходили слухи, что его отравили), и новым тадхундом избрали Семена, зарекомендовавшего себя бравым вожаком и тонким стратегом. Прозванный Безбородым (ибо он не терпел никакой растительности на лице), он превратил хунду из сборища пьяных оборванцев в боеспособное воинство. Многие его нововведения и сейчас оставались в ходу у багунов: разведка, кавалерия, гвардия, составленная из захудалых бояр и зажиточных крестьян (гриди), строгая дисциплина, вводимая на время разбойничьих рейдов. Через пару лет хунда Семена превратилась в могущественную силу, противостоять которой не мог ни дряхлеющий Блажен, ни князь Кирьян, ни Борис. К слову, именно Семен первым потревожил покой марнийцев: его знаменитый поход на Диний — славный и богатый город — в 865 году являлся неслыханным по своей дерзости и безумию (отряды Семена прошли по горам, там, где кроме диких горных племен, никто не бывал, и практически полностью разорил динийскую область!).
В этот знаменательный момент судьба свела Семена с Военегом. Сей юноша если и переживал по поводу своей горестной судьбы, то недолго. Пользуясь привлекательной внешностью, он с легкостью охмурил некую немолодую вдову из Луха. Поселился у нее и безбедно жил целый год, пока она неожиданно не умерла, оставив все состояние приживале в наследство. Дети вдовы, давно уже точившие зуб на подлеца, несмотря на завещание покойной, сразу прогнали Военега.
В который раз бывший княжич принялся топтать пыль дорог.
И на этот раз дороги эти завели его в стан Семена. Безбородый благосклонно принял гостя, выслушал его, посочувствовал и предложил остаться. Военег впервые за много лет возликовал — ведь он столько слышал о тадхунде! Богатое воображение рисовало ему радужные картины, а честолюбие, не имевшее границ, наконец-то нашло себе выход.
После развала Империи центральная ее область — Междуречье — сильно пострадала от междоусобных войн мелких князьков и баронов, а также от чумы и голода, разразившихся в период Безвластия. Обширная и плодородная территория, через которую проходило множество торговых путей, практически обезлюдела, ибо в те времена бытовало мнение, что она проклята и пропиталась духом ненавистного всем Карла Кровавого.
До Военега в Междуречье существовало огромное количество соперничающих друг с другом разбойничьих шаек, занимавшихся грабежом, набегами на соседние государства и работорговлей. Когда сильные мира сего спохватились, было уже поздно. Собственно, война с Хутором Абаряха — столицей этого, если можно так сказать, государства, — была бы слишком обременительна. Поэтому на Сечь Беловодья, как стало называться воинство Военега, все плюнули. В последующие тринадцать-четырнадцать лет Военег, благодаря поддержке Семена, подкупом, обманом, жестокостью, да и храбростью тоже возвысился и подчинил себе практически всех лиходеев, свирепствовавших в Междуречье.
iЛоб, лобное место — плаха, место казни. Здесь: людное место.
iiБрячина — пир, попойка.
iiiБагун, или багульник — болотное растение из семейства вересковых.
ivКун, куна — вожак (древ. — алар.)
vТадхунд — отец сотни (коэдв.)