Холодное раннее утро. Плотный туман разорвался клочьями, и одинокий мальчишка-пастух, уснувший под осиной у дороги, обнаружил прямо перед собой двух мулов, медленно и безразлично тянувших повозку. Она походила на плетеную корзину. Ивовые дуги часто и замысловато переплелись между собой, образовав таким образом непроницаемую для дождя крышу. Множество предметов украшало диковинную повозку: черепа мелких животных, ветки растений, мех, склянки, маленькие красные марнийские фонарики, висевшие на торчавших в разные стороны шестах. Все это развевалось на ветру, дребезжало и бряцало, производя чудный, ни на что не похожий шум, будто по дороге неуклюже топало, звеня колокольчиками, чудище, усеянное множеством сумрачных глаз.
— Что уставился? — прозвучал басовитый голос, принадлежавший суровому высокому старику, сидевшему на облучке. — Скажи лучше, эта ли дорога ведет в земли Пурхана?
— Эта, — испуганно ответил парнишка.
— Отлично! — сказал старик и добавил, грозно сверкнув глазами: — Ты нас не видел! Не видел, хайар деармадд!
Парнишка упал.
— Что ты сделал с ним? — спросил сидящий рядом.
— Ничего страшного. Через пять минут очнется. Бадба! Дай воды! В горле пересохло…
Из фургона вынырнула рука и протянула фляжку. Старик выпил, утер рукавом рот и предложил соседу.
— Промочи горло, почтенный Манас-ата!
— Пожалуй, — ответил Манас, принимая фляжку.
— Земли Пурхана пустынны, — словно отвечая на незаданный вопрос, сказал старик. — Надеюсь, проедем незамеченными.
— Проедем, — кивнул Манас. — Скажи, Эри-ата, а как слышит тебя твоя внучка, Бадба? Она же глуха и нема.
— Ох, как бы тебе объяснить… — призадумался Эри. — Она слышит нас… мысленно.
— Врешь.
— Ни в коем случае! Что касается внучки — не вру. Она… мне жаль это говорить, но со мной Бадба пропадает. Такие, как она, рождаются раз в сто лет, а то и более. Будет вечер, расскажу все, что знаю, Манас-ата. Лучше скажи, зачем ты бежишь?
— Затем же, зачем и ты.
— Я боюсь за свою шкуру, — произнес Эри с некоторым высокомерием. — Я старый хитрый подлец. Искатель приключений и легкой наживы. Несостоявшийся друид, изгнанный из Дамхона за воровство и распутство. Я всегда бегу, когда дело пахнет виселицей или возможностью получить нож в брюхо. Я еду туда, где еще есть глупцы, готовые поверить в то, что я — друид и шаман, а моя спутница Бадба — вёла-прорицательницаi. Людей привлекают подобные вещи, ведь Дамхон — это же сказка! Хотя… я действительно знаком с книгой Эйлифаii, а Бадба действительно умеет «петь». Ха! Видели бы меня Отцы! Я прожил восемьдесят лет, используя священную магию коэдвовiii в личных целях, и меня не поразила молния Матери Эрыiv (в честь которой меня и назвали), у моих врат ни разу не стояла Вейяv, и даже элуачиvi никогда не пакостили мне — я щедро поил их потиномvii! Сдается мне, что богам наплевать на нас. Как ты думаешь, почтенный? Чего тебе бояться? Ты аксакал, мудрый и почитаемый старец, к тому же — дед великого хана! Чего тебе бояться?
— Того же, чего и тебе, несостоявшийся друид и шаман, — гнева духов. Тебя не поразила молния твоего бога, но… ты же помнишь об этом? И ты знаешь, что когда-нибудь черный дух придет за твоей душой. И куда он тебя унесет — в пантеон великих воинов или во тьму? А если во тьму, уверен ли ты, что демоны подземелья будут добры к тебе? Думаешь, они будут благодарить тебя за дары, за хмельное вино и терпкий арык, что оставлял ты ночью? Не будь столь глуп, старый хитрец!
Эри ничем не выдал своих эмоций, но Манас понял, что его слова больно укололи друида. Укололи, и не более. Коэдвиец был слишком черствым и непробиваемым человеком, чтобы расчувствоваться. Он уже собрался было ответить аксакалу в свойственной ему циничной манере, но Манас вдруг сказал:
— Я еду к людям, пусть глупцам, но к людям, ибо хочу умереть среди людей, почитающих богов, пусть чужих, это не важно. А мой внук одержим демоном, и хоть я не колдун, не прорицатель, но знаю, что начало его правления — начало конца адрагов.
Эри посмотрел на соседа — Манас погрузился в глубокую печаль. Коэдвиец вздохнул, подстегнул мулов и счел нужным промолчать.
Унэг отодвинул тяжелый полог и вошел, пригнувшись, в только что поставленный шатер Барха, достаточно скромный для хана адрагов. Впрочем, нового повелителя это мало волновало. Всего в десяти шагах от шатра рабы активно разбирали недостроенный дом Мергена. Пыль клубилась вокруг, и Унэг отряхнулся на пороге.
Внутри властвовал полумрак. Барх сидел в кресле, подперев кулаком щеку. Широко раскрытые глаза с глубокой задумчивостью смотрели… в никуда. Черный меч лежал рядом, на подушке, искрясь синевой. Этот меч внушал страх всякому, кто оказывался пред очами хана. Всякому, но не Унэгу. Он даже не взглянул на клинок.
— Проходи, — сказал Барх, не меняя позы. — Садись.
Унэг сел. Он был спокоен. Будто опустел, подобно пересохшему колодцу. Воин кочевого племени — бездумный, отрешенный, холодный. И пусть. Пусть все идет своим чередом. Как прежде.
— Близится осень, — начал Барх. — А до холодов нам надо многое сделать. И в первую очередь… стереть, стереть с лица земли Волчий Стан! Их племя должно исчезнуть, развеяться, как дым! — последние слова Барх прорычал, словно волк, стиснув подлокотники так, что побелели костяшки пальцев. И тут же расслабился. — Я понимаю, это непросто. Люди насторожены, ваны попрятались в улусах — выжидают. Талгат восстал, и мне придется смирить его. Жаль. Я не хочу проливать кровь соплеменников. Но!.. Ты понимаешь?
— Понимаю, — ответил Унэг. — Ты хан.
— Хан, — криво ухмыльнулся Барх. — И все должны не просто понять это, а впитать, как впитывают молоко матери!
Выдержав паузу, Барх сказал:
— Но не об этом я хотел поговорить с тобой, Унэг-гай.
— Я слушаю, повелитель.
— Я всегда уважал тебя, друг, — продолжил Барх, особо выделив слово «друг». — Ты всегда был мне как старший брат. И я хочу идти с тобой бок о бок и впредь. Ты мне нужен, мне нужно твое мудрое слово и быстрая рука. Что скажешь?
— Что сказать? Я — адраг. Я — воин.
— Хорошо сказано. — Барх словно вздохнул с облегчением. — Но ты странный. Ты всегда был странным. Что терзает тебя?
Унэг против воли вздрогнул. Ему показалось, что Барх каким-то образом узнал о призраке венежанки, так и не отставшей от него.
— А тебя? — спросил он, напрягшись.
Барх улыбнулся.
— В этом мы похожи. Две белые вороны — хан и первый воин. Куда мы заведем свой народ — мы, белые вороны?
— Туда, куда укажешь ты, повелитель. Как ни велик воин, он всего лишь твой слуга.
Барх скривился.
— Да, это так. Но в том вся соль, что подобные слова давно стали… традицией. Пылью в глаза.
— Будь мудр, узри суть.
— Стараюсь. — Барх расслабленно откинулся на спинку кресла. — Знаешь, я доволен. Я… ждал этого разговора. Рад, что ты искренен в своем стремлении служить мне. Очень рад.
— И что ты намерен делать дальше?
— Смирить Талгата.
— А меч? — От этого вопроса Барх заметно смутился.
— Это… — протянул он. — Это — дар бога.
— Какого?
Барх стиснул зубы.
— Не знаю, — выдавил он, порывисто поднявшись и тут же сев. — Нет. Я знаю. Но не скажу.
Унэг понял, что разговор окончен.
— Я пойду, — сказал он и впервые пристально посмотрел на него — нового повелителя адрагов, великого хана Барха. Сейчас тот походил на одинокого, несчастного человека, волею судьбы заброшенного на пьедестал, что содрогался под ударами обезумевшей толпы. Хан сжался, словно испугавшись чего-то.
Он не принадлежал себе. «Эх, лучше бы ханом стал Мерген, — подумал Унэг, выйдя из шатра. — Ведь он был пусть не очень хорошим, но человеком».
Он вспомнил, во что превратились останки Мергена. Они похолодели, как лед.
Спустя неделю Барх собрал на совет верных людей: Унэга, Тумура с отцом, Аюна, Берюка, Кайгадыря, наследника погибшего Урдуса, и Шайтана с Яру́ном. Последний был наемником, болотником по национальности, — огромным, могучим (под стать Шайтану) воином, с поблекшими и расплывшимися татуировками на свирепом лице; черная, как смоль, борода доходила до пояса; в левом ухе висела здоровенная серьга из червонного золота.
— Завтра мы выходим, — сказал Барх. — Новый пастух, видать, не пригож — овцы-то разбежались. Придется спустить собак. Так что, повторяю, завтра выступаем. Твои люди, Аюн, присоединятся к нам по пути.
— Они уже едут, повелитель, — поклонился Аюн.
— Очень хорошо, — кивнул Барх. — Первым делом заглянем в улус Пурхана. Посмотрим, что собой представляет этот Мамат, его сын. А потом — к Талгату.
— К мятежнику примкнуло много ванов, — сказал Тумур. — Сыновья Байрака, Эллака, Багши, других ванов…
— Что-то слишком много вождей, — ворчливо произнес Миху. — Хватит ли у нас сил? Вот Аюн, я знаю, много воинов не даст. А между тем, по моим прикидкам, Талгат вполне способен выставить туменviii.
— Я дам не больше пяти сотен, — как-то грустно проговорил Аюн. — Надеюсь, ты понимаешь, повелитель?
— Понимаю, — мрачно сказал Барх. — И поэтому на тебя не рассчитываю. Держи западные рубежи, дженчи не должны помешать нам. Дай нам тех, кто хорошо знает те края, — этого будет достаточно. Но не все так плохо. С камыками, думаю, можно договориться: род Байрака весьма непопулярен. Есть еще Шагу́н с юга. Он выжидает, сукин сын всегда был осторожен. Используем его для связи с хапишами. Когда выдвинемся, Талгат непременно встревожится и станет готовиться к битве. Надеюсь, он запаникует, — смешаю его планы, ибо, по его мнению, я трус, и первым рассчитывал ударить именно он. И еще. Я не случайно упомянул Шагуна. Мои люди уже отправились к нему. Они посетят также камыков.
— Кто эти люди, можно ли узнать, повелитель? — спросил Тумур.
— Алпак, Кадыр, — невозмутимо ответил хан.
— Люди Мергена?! — изумился Тумур. — Можно ли им доверять?
Барх задумчиво сказал:
— Можно.
Берюк усмехнулся.
— Алчность и страх смерти, — глубокомысленно проговорил старый нукер, — способны изменить человека до неузнаваемости.
— Будем надеяться, что это так, — сказал Барх. — Теперь давайте посчитаем, сколько у нас людей. Ты, Тумур, твои два минганаix в строю?
— В полном составе, — подтвердил Тумур. — Есть еще юноши, рвущиеся в бой — три-четыре сотни можно собрать.
— Сколько у тебя, Иса?
— Полторы тысячи, — хладнокровно ответил Шайтан, который после гибели Мергена стал правителем его улуса.
— У меня, великий княже, — поспешил добавить на удивление высоким голосом Ярун, — восемьсот. Ребятки все прожженные, закаленные в боях богатыри. Где мы только не были: и дженчевы села жгли, и предместья самого Вередора, а уж этих болванов тархавов побили немерено.
— Я очень на тебя рассчитываю, Ярун-гай, — учтиво ответил Барх и продолжил: — У тебя, Кайгадырь, тоже два мингана, — сын Урдуса важно кивнул, — итого — семь с половиной тысяч. Мало. Ну ничего. Клянусь, Мамат соберет мне четыре тысячи. Я его заставлю. Любой ценой.
Восемь тысяч — не так много, по мнению сокрушавшегося Миху, — собралось на берегу Крина. Восемь тысяч конников, обозы с продовольствием, оружием. Кипящая самыми разными чувствами толпа, брошенная в гигантский котел, где закипала война, и поднятая ею пыль, взлетающая в небо, — все показалось Унэгу горячим паром, и шум был — словно вызов Небесам.
Давно адраги не воевали — целый год, и Унэг успел позабыть, как это бывает. Он ехал на Эдааре мимо многоликой массы воинов. От бесчисленных оттенков серо-буро-зеленых одежд, кольчуг, доспехов, шлемов уставали глаза. Приветственные крики, летевшие ему вслед, слились в один общий гул. Унэг без конца кивал, пожимал чьи-то руки и думал, что отвык, отвык от когда-то воодушевлявшего его хаоса первого сбора.
Он на скаку въехал на Белес, где собрались все военачальники. Барх был одет в вороненые стальные латы, и к крупу его коня приторочен черный щит. Сумрак — так назвал он свой демонический меч — висел на поясе.
Каган подъехал к краю холма и поднял руку. Толпа шумела, но, заметив жест владыки, постепенно успокоилась, словно почувствовав закипающую ярость в душе повелителя. Он горделиво возвышался, глядя на них горящим взором, волосы развевались на ветру.
— Послушайте меня! — громко и четко сказал Барх, дождавшись тишины. — Вы хотели войны? Вы хотели пустить кровь ненавистным венегам, гхуррам и дженчам?
— Да!!! — взревела толпа, и тысячи копий и мечей взметнулись вверх.
— А сможете ли вы? — неожиданно спросил он.
Толпа замялась, по рядам прокатился недовольный шепот.
— Наши предки, — выдержав эффектную паузу, продолжил Барх, — многие века по крупицам добывали себе свободу и воинскую славу. Долгие-долгие годы мы жили, терпя оскорбления и унижения со стороны соседей. Постепенно, шаг за шагом, мы укоренились здесь и стали благодаря великим предкам могучим, непобедимым народом. Покорили драгиттов, камыков, обложили данью венегов и многих других. — Снова пауза, редкие выкрики. — И превратились в изнеженных золотом и богатством людей, язва тщеславия и корысти завладела умами и отравила сердца наши. Как быстро мы забыли, кто мы такие! А кто мы? Кто мы?!
— Воины? — донесся чей-то робкий голос, и тут же толпа подхватила: — Воины! Воины!!!
— Смерть Талгату-предателю! — крикнул Барх, вскинув над собой Сумрак.
— Смерть!!!
Барх погнал войско на восток и уже на следующий день прибыл во владения Мамата, нового вана, старшего сына Пурхана Твердолобого. Пурхан оставил после себя десять сыновей. Из этой десятки двое умерли в детстве, одного своими руками убил сам отец, двое погибли в войнах, один уехал в Марн, где стал последователем какой-то секты, один уродился дурачком, один примкнул к мятежнику Талгату, который, кстати, тоже объявил себя каганом адрагов, а оставшиеся двое враждовали друг с другом.
В два часа пополудни вернулись разведчики и доложили, что им навстречу едет Джи́рго, брат Мамата, со своей личной гвардией, численностью в шестьсот-семьсот человек.
— Люди в аулах говорят, что братья перессорились между собой насмерть, — рассказывали разведчики. — Джирго злой, хочет свергнуть брата и воцариться в улусе. Он во всеуслышание поносил его, а также грозил смертью. Мол, Барх ему поможет! Кагану нужны сильные люди, а не этот сухарь Мамат.
— Где он? — спросил Барх.
— В семи-восьми часах езды отсюда на юго-восток.
— Нанесем ему визит, — подумав, сказал Барх. — Тумур останется вместо меня, Берюк, Унэг, отберите тысячу — и со мной.
Отряд поехал степью, в стороне от дорог, быстро, тихо и достиг стоянки Джирго, когда стемнело. Барх спешился и вместе с обоими нукерами забрался на холм.
— Спят, шакалы, — прошептал Берюк, всматриваясь в гулкую темноту, подсвеченную двумя десятками костров. — Беспечные, как зайцы. Перебьем их, повелитель?
— Зачем? — удивился Барх. — Мы не за этим прискакали. Разверните мой бунчук — пусть знают, что это я.
Не говоря больше ни слова, молодой хан вскочил на коня, и тысяча воинов с оглушительным топотом ворвалась в дремлющую стоянку.
Из роскошного шатра Джирго вился дымок.
Каган стремительно вошел внутрь. За ним последовали Берюк, Унэг и еще два воина. Джирго — ладно скроенный юноша с тонкими губами и большими черными глазами — застыл, уставившись на гостей, голый, со штанами в руках, которые не успел надеть. В углу, на большой пуховой перине, лежали, прикрывшись одеялом, две девушки-рабыни, совсем молоденькие.
— Что стоишь, недоумок? — крикнул Берюк, выхватив у растерявшегося юноши штаны и хлестнув ими по лицу. — Поклонись, ибо перед тобой великий хан адрагов Барх Хайсанид!
Барх неторопливо прошелся, откинул кончиком меча одеяло, безо всякого выражения взглянул на нагих рабынь и повернулся к склонившемуся перед ним Джирго. Берюк рявкнул на девушек, и они как были — обнаженные — убежали на улицу, где тотчас раздались довольные возгласы солдат.
— Ты хотел меня видеть? — спросил Барх.
— Верно, повелитель, — пробормотал он. — Можно ли мне одеться?
— Что ты хотел мне предложить? — проигнорировав вопрос, поинтересовался хан.
— Я хотел… хотел предложить тебе сотрудничество. Я хотел, как искусный воин, возглавить наш улус, и ты мне в этом, надеюсь, помог бы. В моем лице ты получил бы, повелитель, верного соратника.
— Соратника… — прошептал Барх. — Какой по счету ты сын у отца?
— Четвертый.
— На колени! — потребовал Барх.
— Что? — недоуменно спросил Джирго, но тут же упал, почувствовав удар в спину. — Послушай…
— Помолчи, — сказал Барх, достал меч и приставил его к горлу юноши. — Вот мой ответ.
В следующее мгновение Унэг услышал знакомый чавкающий звук — и голова Джирго шлепнулась на землю. Барх вышел из шатра, держа голову убитого им четвертого сына.
У входа, по разные стороны, столпились воины Барха и люди Джирго. Факелы освещали угрюмые лица, недобро глядящие друг на друга. Унэг подумал, не слишком ли опрометчив Барх, ведь голова отпрыска знаменитого Пурхана может стать той искрой, что разожжет пламя. Ситуация и так накалена.
Однако повелитель ничуть не испугался. Он швырнул истекающую кровью голову к ногам его дружины.
— И ты думаешь, — спросил воин, у которого один, слегка косивший, глаз был выше другого, — что после этого мы поклонимся тебе?
Берюк, зашипев и схватившись за меч, дернулся было вперед, но Барх остановил его.
— Кому вы служите? — громко спросил он.
Этот простой вопрос вызвал замешательство в рядах вассалов убитого.
— Кому вы служите?! — повторил Барх. — Кто ваш повелитель?
— Джирго! — вызывающе ответил щербатый, почесав бороду, но рука его дрожала.
— Джирго мертв, — сказал Барх. — Так кому вы служите теперь?
— Тебе, — ответил парнишка, стоявший рядом со щербатым.
— Я — хан ханов, — ответил Барх ледяным тоном. — Хан ханов владеет всем на этой земле. Хан ханов один над всеми вами, и все ваши жизни в руках его. Так сказали старейшины племени моему отцу, и эти же слова я услышал месяц назад. Но не каган живет с вами, не каган судит вас, не он призывает вас на войну, не он делит с вами радости и горе. Так кто же ваш повелитель?
— Мамат, — потупив глаза, ответил все тот же юноша.
— Кто?! — возвысив голос, спросил Барх.
— Мамат, — нестройно произнесли воины.
— Почему?
— По праву рождения, — ответил смышленый парень.
— Вы сказали это. — Барх подошел к ним вплотную и взглянул им в глаза. — Вы сказали это. А теперь — всё. Расходитесь. Завтра мы вместе отправимся на суд Мамата. И молитесь. Молитесь, ибо вы, подняв руку на вождя, бросили вызов и мне, и Небесам, попрали древние законы и наплевали на могилы предков. Молитесь, ибо я буду требовать вашей смерти.
iВёла — в Дамхоне: оракул. Как правило, это девушки. «Петь» — значит прорицать. Вёлы пьют настойку из галлюциногенных грибов и трав, после чего начинают нараспев вещать.
iiКнига Эйлифа — священная книга друидов. По преданию написана пророком Эйлифом.
iiiКоэдвы — одна из двух народностей в Гвинтане. Другая — бурги.
ivМатерь Эра (Анне Эра) — богиня плодородия у друидов.
vВейя — богиня смерти у друидов.
viЭлуачи — у коэдвов: злые духи, похожие на домовых.
viiПотин — крепкий спиртной напиток.
viiiТумен — 10 000 воинов.
ixМинган — 1000 воинов.