Отряд Военега въехал в замок, с грохотом проскакав по каменному мосту. Массивная решетка, по-видимому, ни разу не опускалась с тех пор, как умер Вышеслав — до такой степени заржавела. Такой же мост соединял крепость с южным, точнее, юго-восточным берегом Белой — там уже было Воиградское княжество. Старый боярин — патриот и вояка — до последних дней защищал рубеж, посмеиваясь над тщетными усилиями Военега вторгнуться в Воиград — другого пути в «сердце вересов» не было (через Дубич и Хордрево Военег идти не решался).
Около выездной башни красовался ряд копий с насаженными на них головами — вся семья Щеки Бражника и его приближенные — всего пятнадцать человек. Увидев это, князь приуныл.
— Сколько раз я собирался покорить эту твердыню, — произнес он, похлопывая разгоряченного коня по шее. — Сколько представлял, как буду смеяться над ползающим на коленях стариком… Мы могли бы давно это сделать. И вот я здесь, но совсем не рад.
Он подъехал к обезображенным головам поближе, чтобы разглядеть их.
— Что скажешь, Семен?
— Могли бы, — ответил он, откашливаясь: в воздухе еще разносился дым от пожарища на берегу, на месте бывшей деревни. — Я говорил, надо переправиться где-нибудь пониже и ударить с двух сторон…
— Да я не об этом! Что скажешь о мертвецах?
— Выбросить эту падаль в реку.
— Согласен, — кивнул Военег. — Эта мразь осквернила святое место. Эй! Уберите это, а то уже воняет. Семен, Рагуйло, может, поклонимся Вышеславу Ростиславовичу? Все-таки он остался не побежден, как ни крути.
— Да, — серьезно сказал Рагуйло. — Великий был человек. Идем.
В крипте царила сырость. С потолка капала вода. Факелы тускло освещали покрытые мхом стены.
— Похоже, здесь все Ратмировичи, — сказал Военег, наклоняясь над надгробными плитами и читая надписи на них. — Вот Ярополк Ингваревич… Ярополк… так это же внук Ратмира! Вот это древность!
— Идите сюда! — крикнул Семен. — Кажись, я нашел…
Саркофаг Вышеслава — кирпичный прямоугольник, накрытый крышкой, сбитой из теса и горбыля, — стоял в самом дальнем углу, под сводчатой стеной. На крышке красовалась кривая надпись, нацарапанная ножом: «Вышес. Ростис.»
— Вот скоты, — сказал Военег. — Вы только посмотрите!
Кое-где кладка разрушилась, обнажив зияющие дыры. Крышка сгнила и почернела. В луже у гроба валялись обломки кирпичей.
— Похороним его по-человечески. Рагуйло!
— Да, князь?
— Ты должен найти хорошего мастера. Чтобы он соорудил такой же мощный постамент, как и у всех; справил бы саркофаг из мрамора; на крышке должен быть лик старика. Перенесем туда останки Вышеслава — он это заслужил.
— Конечно, заслужил, — сказал Семен. — Только его здесь нет. Гляньте.
Семен откинул крышку и осветил могилу. Она была пуста.
Военег ужинал в пиршественном чертоге, сидя в глубоком кресле с высокой спинкой, во главе длинного стола, за которым свободно могло разместиться до пятидесяти человек. Чертог восхищал — высокий потолок, витражные окна, на стенах красочные шпалеры со сценами из легенд. С одной стороны — позади Военега — огромный камин, в котором весело и мирно потрескивали поленья; с другой — стена, заставленная пустыми бочонками из-под вина, причем на каждом имелось клеймо виноградника. Вышеслав слыл большим любителем хорошего вина и за свою жизнь попробовал множество разных сортов солнечного напитка — дешевое дубичское, сносное пронтийское, экзотическое цахийское и, конечно же, великолепное марнийское, выращенное в долинах Вечных гор.
Князь Военег, человек общительный, никогда не ел в одиночестве. И сейчас его трапезу — жареные лебеди, поросенок с пряностями и хреном, пироги, квас и вино — разделили соратники: Рагуйло с братом Аскольдом — суровым, аскетичным и неподвижным, как скала; также Путята, мастер мечей — немолодой, круглолицый воин с брылями, как у бульдога; палач Асмунд — маленькие пытливые глазки, тонкие усики. Был тут и Семен, в свои сорок пять лет выглядевший изумительно молодо, с вездесущим Туром под боком, и, кроме того, молодой богатырь по имени Варда, первым занявший крепость неделю назад. Варда, назначенный Военегом комендантом Паучьего Камня, сильно волновался, и вообще, несмотря на свою внушительную физическую силу и наличие ума, был крайне застенчив и косноязычен.
— И все-таки, — произнес Военег, задумчиво отпив из кубка, — не нравится мне это. Куда могло подеваться тело?
— Да куда угодно, — предположил Путята. — Его могли съесть крысы…
— И даже костей не оставить? — возразил князь. — И ни клочка одежды? И бляху на ремне съели, и меч…
— А может быть, его просто выкинули в реку? — предположил Семен, зевнув. Он ничего не ел и не пил: желудок был переполнен, мучила икота и сильно хотелось спать. Безбородый всегда плохо переносил пирушки.
— Как так? — спросил Военег. — Зачем? Неужели такое возможно?
— А что? — сказал Рагуйло, подбоченившись и подкручивая ус. — Кто знает, что здесь творилось? Ведь это же был натуральный притон! Вот и нате — какая-нибудь пьяная сволочь, шутки ради, выбросила останки старика!
— Хм… ты думаешь? Хм… Варда!
— Да… князь. — Комендант вздрогнул и выронил из рук кусок лебединого крыла.
— Ну-ка расскажи нам, что ты здесь видел?
— Да… тут был бардак… э-э-э… всякий хлам — тряпье, мешки… с морковью… э-э-э…
— Я спрашиваю про людей, дубина!
— Э-э-эм-м… тот сброд, что здесь находился… э-э-э… ну, половину мы… э-э-э… того… половину… э-э-э…
— Если ты еще раз экнешь, — крикнул Военег, стукнув кубком по столу и расплескав вино, — то я собственноручно тебя «того»!
— Извините. Я хотел сказать, что тут ошивались… сброд — беднота, вольные, шлюхи… Я распорядился убить всех подозрительных, остальных прогнал прочь. В замке осталась челядь: кухарки, конюхи — словом, необходимый люд. Очистили замок от мусора, Щеку казнили, но в крипту я… извините, не заглядывал. Как-то не подумал.
— Ясно.
— Послушай, князь! — сказал вдруг Тур, отложив кусок свиной ляжки и вытерев руки о скатерть. — А может, он и не умер вовсе?
— Да-а, — устало проговорил Военег, подперев кулаком щеку. — Тур… бычья башка.
— Нет, я серьезно! Я сам видел! Мне было лет пятнадцать… Так вот, мы вроде как собрались схоронить дядь Власа, Власия — он однажды умер. Ну, он умер. Вечером. Сердце, значит, прихватило. Умер — прям-таки окоченел. Ни туды и ни сюды. Взяли мы его, в гроб уложили, уже и на скудельню отвезли… А он, гад, взял и… ну, ожил.
— Каков подлец! — сострил Рагуйло.
— Ожил? — спросил Военег. — Да ну тебя…
— Так бывает, — неожиданно вмешался Асмунд. — Бывает, князь. Летаргия — вот как это называется.
— Это что ж? — спросил Путята, вытаращив глаза. — Старик, что ль, не умер? Он что, где-то ходит?
При мысли об этом всем стало немного не по себе.
— Ладно, хватит о нем, — раздраженно сказал Военег. — Варда завтра поспрашивает местных, что они знают.
— Рад стараться!
— Не ори. Так. К делу. Скажу сразу, а то вы мне уже порядком надоели. Едем в гости к Мечеславу. Именно в гости, на свадьбу. На Косом Поле мы должны встретиться… с Бориской. Да-да!
— Удивляешь, князь, — проговорил Рагуйло.
— Мир меняется, — глубокомысленно покачав головой, изрек Военег, потом почему-то вздрогнул и крикнул: — Эй, слуги! Эй! Кто там?
Подбежала служанка.
— Собери-ка мне штоф винца, еще вот этот кусочек свининки, отрежь пирога немного, да… и, пожалуй… все. Пойду, позабавлюсь. Да, и яблок набери. Люблю яблочки.
— А мне можно? — спросил Тур.
— Иди совокупляйся с кобылами, дружочек, — отрезал Военег, вставая.
— Ну как знаешь, князь. Я просто о тебе забочусь. Врага надо прежде хорошенько ощупать, на предмет… чего-нибудь.
Все рассмеялись.
— Будет враг, ощупаешь, — сказал Военег, задумчиво глядя на то, как служанка готовит поднос со снедью. — А я к подруге. Бывайте, братцы. Только не напиваться! Ну, в смысле, до безобразия. Прикажу выпороть, так и знайте.
С этими словами Военег поднялся, ущипнул служанку за мягкое место, забрал у нее поднос и удалился.
Косые лучи заходящего солнца пронзили чертог насквозь, прогнав дрему Семена; он с интересом наблюдал за игрой света — на спине Аскольда застыл узор витражей: фиолетовые, зеленые и красные пятна; в ярком мареве курилась пыль.
— Ох, не тот он, — сказал Асмунд. — Все время думки какие-то у него…
— Переживает, — сказал Тур, шумно обсасывая кость. — Все ж таки вроде как с Бориской встречается. Как еще пройдет…
— Это понятно, — сказал Рагуйло. — Выпьем, братцы, выпьем…
— Давай, Семен! — толкнул его Тур.
— Нет. Я лучше квасу.
— Рассказал бы кто чего, — предложил Аскольд. — А то скучно…
— А что рассказывать? — растерянно спросил Путята. Простак мужик, Семен давно к нему присматривался, и он ему нравился.
— Ты-то ничего не расскажешь, — усмехнулся Рагуйло. — Ты и двух слов связать не можешь.
— Ну, ты! Следи за словами!
— Ну-ка, хватит, Рагуйло! — одернул его Аскольд. — Тут вам не Сосна! Вот Семен, насколько я знаю, ведает много историй…
— Во-во! — встрепенулся Тур. — Батька! Давай-ка, позабавь товарищей!
Семен призадумался, почесал щеку, с неудовольствием отметив двухдневную щетину, и сказал:
— Ладно вам. Нашли рассказчика.
— Про воровское прошлое… — заикнулся Тур.
— В моем воровском прошлом были только черствые сухари, помойки, а потом — Порча. Чего тут интересного?
— Я знаю! Я! — сказал Варда, заметно осмелевший после ухода Военега.
— Говори, мальчишка, — велел Асмунд, кинув на коменданта острый, как нож, взгляд. Семен чуть не засмеялся — палач, видать, пытался смутить парня — скорей забавы ради, нежели по злобе. Только это зря: Варда никого не боялся, кроме князя. Неплохой малый, шустрый, рассудительный — Военег дураков не держал.
— Я не обратил внимания на всякую здешнюю болтовню, — деловито начал он. — Наверное, зря. А болтали тут, вот только вспомнил, что Вышеслав, мол… э-э-э… как это… как же мне… а-а! Ходит призраком! Несколько раз он появлялся, дайте припомнить… как там? Так, вид у него, ага! страшный, окровавленный, ну… и все такое.
— Из тебя рассказчик, как из сапога лошадь, — сказал Рагуйло, сморщившись. — Я уж приготовился всласть побояться, а ты! Тьфу! Больше не говори ничего.
Варда надулся и уставился в свою тарелку.
— Эх! — вздохнул Тур. — Выпьем, мать вашу так! Напиваться, вишь ли, нельзя. Выпорет он…
Нега стояла, прислонившись к стене, — хрупкая, изящная. Длинные каштановые волосы водопадом струились на плечи; юное овальное лицо, ямочка на подбородке и большие карие глаза — кроткие, печальные, загадочные.
Она не пошевелилась, когда в опочивальню зашла служанка, лишь настороженно проследила за ней, поставившей поднос с яствами на маленький столик с фигурными ножками. Шелковый тончайший балдахин над ложем, застеленным хрустящим атласом, всколыхнулся в ответ на осторожные движения.
Раздались неторопливые шаги, скрип двери, и девушка наконец увидела его. Хитрые, недобрые глаза затмили легкую улыбку. Он смерил ее взглядом, таким обжигающим, что она, повинуясь инстинкту, закрылась руками, словно была обнажена.
В руке Военег держал подсвечник с двумя зажженными свечами.
— Не бойся меня, — сказал он как можно ласковей. — Иди ко мне, дай мне руку.
Нега отрицательно покачала головой. Военег поставил подсвечник на стол и подошел к ней.
— Не надо так, — прошептал он. — Чего ты боишься?
Нега сделала усилие и посмотрела на него. А он красив. Он просто великолепен. Но… у него злая душа. Девушка почувствовала это. За этим человеком тянется шлейф зловещих слухов. Военег, даже такой… молодой, роскошный, — внушал ей страх.
Князь прикоснулся к ней — ладонь холодная и влажная.
— Пойдем. Сядь сюда. — Он усадил ее на край кровати, сел перед ней на корточки, обхватил ее ноги, посмотрел в глаза…
— Я… не дамся, — прошептала Нега, зажмурившись и слушая, как сильно колотится сердце.
— Сколько тебе лет? — этот вопрос прозвучал так неожиданно, что она отшатнулась и спросила:
— Чего?
— Сколько тебе лет?
— Семнадцать.
— Семнадцать… — повторил Военег. Нега заметила, что князь на время углубился в свои мысли и, казалось, совсем забыл о ней. Он встал, скрестил руки на груди и уставился в одну точку. В этот момент девушка осторожно подумала, не слишком ли она преувеличивает, видя в нем только плохое? Ведь что-то доброе должно в нем присутствовать?
Военег перехватил ее взгляд и улыбнулся.
— Прости, — сказал он. — Я, кажется, отвлекся. Может, выпьем? Может, яблочка? Посмотри какие!..
Нега отказалась и тут же упрекнула себя за это.
— Экая ты… — Военег никак не мог подобрать слово. — Дикая! М-м-м… нет. Подозрительная. Да!
Нега выдавила из себя слабую улыбку.
— Ну вот! Уже кое-что! — Князь налил вино в серебряный бокал и протянул ей. — Это рецинаi с Белого озера. Попробуй, тебе понравится.
Девушка пригубила напиток.
— Ну как? — спросил Военег, сев рядом с ней.
Когда он ее обнял, страхи вернулись. Девушка попыталась вырваться, но Военег сжимал ее хоть и нежно, но твердо. Он шептал ей нежные слова, и его горячие уста прикасались к щеке, кружа голову, но Нега не сдавалась. Она уперлась локтем в его грудь и с отчаянием сказала:
— Я боюсь.
Князь отпустил девушку и увидел слезы, заблестевшие в ее глазах. Взгляд его смягчился.
— Объясни, что пугает тебя? Моя дурная слава?
— Да, — еле слышно произнесла Нега, опустив глаза.
Военег сгорбился, словно ощутив огромную тяжесть.
— Я знаю! — резко заговорил он, сжав кулаки. Вино, выпитое им сегодня, взбудоражило его и дало волю гневу. — Про меня говорят, что я убийца, мучитель… Черноярский душегуб. Так, да? Однако, если я скажу, что меня там не было, ты ведь не поверишь? А поверишь ли ты, что Солоха был повешен по моему приказу после этого? Это несправедливо. Несправедливо! Да что я исповедаюсь тебе?..
Он сел на табурет напротив. Отвернулся. Потянулось тягостное молчание. Нега не знала, что делать. Что сказать этому странному человеку? Ей показалось, что Военег на самом деле… мальчик?
Она взяла его за руку, и князь с удивлением посмотрел на нее.
— Не надо, — произнесла она. — Не злись.
Военег почувствовал, что прикосновение этой необычной в каком-то смысле девушки дарит ему спокойствие. Эти ясные, глубокие глаза — за ними скрывалось нечто большее, чем он мог подумать. Хуторянка. В глуши, бывает, попадаются настоящие самородки.
Военег внезапно проникся нежностью к ней. Он ни за что ее не тронет. Не даст ее в обиду. Не отпустит. «Вот напасть… я что, влюбился? О-о-о, старик, теряешь хватку. Тур будет ржать. А Лют, старая скотина, будет еще подковыривать меня».
— Я посижу с тобой? — робко спросил он, совсем как мальчишка. Собственно, он им и был — все его сумасбродства проистекали скорей из горячности юноши, нежели рассудительности опытного вождя. Военег нахмурился, подумав об этом, — ведь он лукавил… да нет, обманывал Негу. Он обманывал и себя, так часто говоря всем, что этого не было, что почти поверил в собственную ложь.
В то роковое весеннее утро он был среди головорезов Солохи.
Наступила ночь. Семен сидел на подоконнике и глядел на звезды. Он мечтал о тихом домике где-нибудь в живописной березовой роще. Мечтал о жене и детях, чьи сказочные образы он рисовал себе так часто. Прислушивался к знакомым звукам, доносившимся со двора — пьяная ругань, девичий визг, храп, стук подкованных сапог дозорных, чьи копья мелькали на крепостной стене, возня, шорохи — все это наполняло его душу чувством потери.
Семен хотел свободы, он жаждал все бросить и убежать, но не решался. Здесь были его друзья, вся его жизнь. С другой стороны, к чему все это? Ему не нужна власть, богатство, что-то еще. Уйти. А можно ли вот так просто взять и покинуть их, своих братьев? Сможет ли он это сделать? Сможет ли он успокоиться, воплотив мечту?
Что толку себя мучить? Мечты должны оставаться несбыточными, чтобы не потерять сладость и продолжать дарить забвение. Хватит. Всё эти смятенные мысли навеяны накопленной за весь день усталостью, а также проклятым кисляком. Сколько раз он себе говорил, что никогда не возьмет эту дрянь в рот.
Семен засмеялся.
— Да разве они оставят меня в покое? Ну и ладно. Завтра будет хороший день.
С этими словами редко унывающий воиградский кун отправился спать.
iРецина — марнийское смоляное вино.