— Я долго думал, — сказал Барх, глядя на окружавших его всадников. — Может, я не прав, — выслушаю другие мнения. Но иного выхода я не вижу. Талгат явно готов и ждет нас. В случае неудачи он может отступить и скрыться в холмах, где много воды и дичи. И там наверняка есть укрепления, где он может отсидеться. А мы вынуждены будем вслепую там шататься — это измотает нас, подорвет веру в успех. Поэтому мы должны устроить ему сюрприз. Мы разделимся.
— Разделимся? — переспросил Тумур.
— Ты, Тумур-гай, возглавишь основные силы. Твои воины, воины Мамата, Кайгадыря, Аюна поедете поутру на юг, прямо на холмы. Столкнетесь с Талгатом лоб в лоб и дадите им бой.
— А как же ты, повелитель?
— Я с остальными ночью поскачу в обход, на восток. Хочу ударить по ним с тыла. Так, насколько я знаю, еще никто не делал. Но придется скакать быстро. Если все пройдет так, как я задумал, мы сразу покончим с ними.
— В обход плоскогорья? — спросил Тумур.
— Да. По краю. По полям.
— В обход, — хмуро проговорил Шайтан, — путь неблизкий. Можем не успеть. Можем вымотаться. И потом, рискованно это: есть шанс наткнуться на неприятеля. Ввяжемся в бой, застрянем. Тумур-гай может и не дождаться помощи.
— Я понимаю, — сказал каган. — Но шансов победить у нас немного. Только хитрость, дерзость и отвага помогут одержать нам победу. И везение. Придется скакать ночью. Если успеем, ударим им в спину. Да, устанем. Будет очень тяжело, но наградой будут наши жизни. Это что-нибудь да стоит.
Барх посмотрел на юго-запад, туда, где лежал тот благодатный край, оазис в мире скудных однообразных равнин. Оранжевое солнце коснулось горизонта, золотом залив потускневшую осеннюю степь.
— Мы должны, — сказал Барх. — В путь, батыры.
Унэг глядел на оседающую пыль, поднятую отрядом Барха, и с удивлением чувствовал облегчение. Словно чей-то невидимый глаз наконец-то отвернулся от него.
Он просидел всю ночь у костра, машинально подбрасывая в него хворост и наблюдая за соплеменниками со всевозрастающим чувством тоски. Как будто он в последний раз видел их. Может быть, завтра ему предстоит умереть? Унэг с горечью усмехнулся. Каково это — испытать боль собственной смерти?
Эту ночь воины провели так же, как и он, сидя у многочисленных костров. Кто-то точил оружие, чинил упряжь; молодые тихо разговаривали, смеялись, взволнованно перешептывались. Умудренные опытом спали, зная, что надо поберечь силы, а просто беспечные ребята — потому, что им так хотелось.
Что-то повлекло Унэга. Он пошел, сам не зная куда, перешагивая через спящих, обходя группки сгорбившихся воинов, на чьих окаменевших лицах суетливо играли отблески пламени.
Остановившись далеко в степи, совсем один, он долго смотрел в глубокий сумрак, воцарившийся вокруг. Эта ночь ничем не отличалась от многих других, но все-таки она была особенной. Потому что напомнила ему о ней. Кажется, что это было так давно, — она спала, а он украдкой любовался ее красотой, недоступной для такого, как он. Красотой, так быстро и бесславно исчезнувшей.
Но не для него. Он понял, что все время бесплодно и тщетно любил ее. Венежанку Младу. И теперь эта мысль не пугала его.
Вздохнув, Унэг побрел назад, но через несколько шагов остановился. Ему показалось, будто кто-то стоит рядом и шепчет. Едва уловимый шелест слов, точно трава, точно сам ветер. Воин встряхнул головой, отгоняя наваждение, ругнулся, и тут внезапно перед ним замерцали крохотные искорки. Они двигались быстро, рождались, сталкивались друг с другом и спустя какое-то мгновение, показавшееся ему вечностью, слились в женскую фигуру — призрак Млады.
Млада была чрезвычайно напугана и, умоляюще протягивая к нему руки, шептала:
— Не надо, не надо…
Не успел Унэг произнести хоть слово, как она рассеялась. Испарилась.
— Улеш!..
— Покажись!
— Улеш!.. Леш… Лёша… Лёша!
Что-то взорвалось в груди Унэга. Он неожиданно ясно вспомнил мать. Седую, морщинистую женщину с такой бледной кожей. С добрыми и бесконечно печальными глазами. Вспомнил ее имя. Елена. А он был… Лёшей. Алексеем.
Унэг пал на колени и против воли разрыдался.
— Что ты делаешь со мной, женщина?! — крикнул он в пустоту ночи. — Зачем я тебе?! Скажи же, проклятая!
Унэг рвал траву и вытирал ею слезы. Вдыхая сухой, горький запах степи.
Они встретились ранним утром, на берегу безымянного ручья. Наткнулись случайно. Тумур в сердцах плюнул. Они проворонили встречу, потому что разведывательный отряд был перебит, и на их телах стояла сейчас армия Талгата. А может, действительно во всем виноват Унэг? Может, он, олицетворявший Дух Воина, в каком-то смысле стал им? Превратился в объект для поклонения? Дух Воина сам не свой, Дух Воина обуревает тоска — чем не повод для уныния? К тому же вряд ли кто-то воспринимает Талгата как врага. Кажется, многие полагают, что встретят тут старых друзей, и можно будет договориться, и разойтись с миром…
Десять стрел возвестили о себе резким свистом, упали на землю перед ними, одна вонзилась в чей-то щит. Воинство Талгата цепью выстроилось на трех покатых холмах, и Берюк, основываясь на богатом личном опыте, сказал, что их, вероятно, десять-двенадцать тысяч.
— Целый тумен? — спросил Тумур.
— Что, много? — спросил Берюк.
— Да нет. Скорее наоборот, я ожидал побольше.
— Едут, Тумур-гай, — крикнул кто-то из воинов.
Тумур приложил к глазам ладонь козырьком.
— Пятеро, — сказал он и широко улыбнулся. — Что ж, и мы впятером поедем. Унэг, Берюк, Кайгадырь, кто еще желает? Мамат-гай?
— Пусть поедет мой сын — Дарчи, — ответил Мамат.
— Хорошо, — сказал Тумур, оценивающе посмотрев на статного, красивого парня. — Пусть поедет Дарчи.
И Тумур, в сопровождении друга детства Унэга, ветерана многих войн Берюка и молодых, необстрелянных Кайгадыря и Дарчи, выехал навстречу Талгату с соратниками.
— Почему они выбрали это место? — поинтересовался Дарчи. — Солнце светит им прямо в глаза.
— Солнце не всегда будет светить им в глаза, — буркнул Берюк. — Скоро оно будет в зените. Пока эта вот болтовня с теми засранцами впереди, потом поединок…
— Приближается буря, — неожиданно произнес Унэг, остановившись и посмотрев на небо. — Песчаная буря.
Горизонт на западе окрасился в грязно-желтый цвет. И это странно: в степи часто бывают вихри и смерчи, поднимающие с собой тучи песка, но, судя по размерам, то была именно песчаная буря, характерная скорее для Великой пустыни.
— Да, — безрадостно бросил Тумур, подъезжая к неприятелю.
— Так-так. — Талгат старался держаться высокомерно, но подвижные тонкие черты необычно бледного для кочевников лица и абсолютно неизвестные люди, прибывшие с самопровозглашенным каганом, напрочь перечеркнули все его старания. — А где же ваш повелитель? В засаде? Ха-ха-ха! Какие же вы глупцы! Думали, я не предусмотрел этого? Что? — спросил он, заметив, как Унэг озабоченно поглядывает в сторону надвигающейся бури. — Барх там? Тогда можете спеть ему погребальную песнь. Недолго же он правил. Ха-ха-ха!
Тумур ничего не ответил и продолжал пристально смотреть на Талгата, будто пытаясь разгадать, что он им уготовил. Берюк же, по своему обыкновению, не выдержал и огрызнулся:
— Ты бы лучше не выпендривался, дурень. Посмотри на нас: вот Тумур, славный воин, разбивший войско тупиц марнов три года назад; непобедимый Унэг; сын Урдуса Кайгадырь и внук Пурхана Дарчи. И все они жаждут твоей смерти, идиот! А кого ты привел? Кто эти недоноски? Твои любовники?
Талгат покраснел.
— Слушай, ты! — крикнул он. — Слишком уж ты остер на язык. Не рано ли похваляешься? — Он обернулся и посмотрел на одного из своих молодых спутников. — Эллак, тебе слово.
«Эллак?» — подумал Унэг и, взглянув на краснолицего юношу, кого назвали этим именем, заметил, как он похож на своего…
— Да! — закричал тот с пылом. — Я — Эллак, сын Эллака! И я отомщу за отца!!! Я буду биться в поединке с тобой, Унэг! Слышь, ты? С тобой! Я убью тебя!
— А при чем тут Унэг? — с наглой улыбкой поинтересовался Берюк. — Твоего отца убил я. Бейся со мной, сопляк.
Глаза Эллака-младшего горели адским пламенем, яркий румянец пылал на немного отекшем лице.
— И ты умрешь, собака, — тихо проговорил юноша, буравя Берюка взглядом, в котором — Унэг безошибочно распознал это — читалась небывалая сила и уверенность. — Я буду биться с Унэгом, — повторил он не терпящим возражений тоном. — На мечах, пешими. Готовься.
Все померкло в столь неожиданно воссиявшем блеске этого юноши. Ни Талгата, ни кого бы то ни было не существовало в тот момент. Только Эллак-младший.
— Этот парень опасен, Унэг, — сказал Тумур, искоса поглядывая в сторону нетерпеливо скачущего вдоль ручья юнца.
— И поэтому он должен умереть, — добавил Берюк. — Сделай это, Унэг-гай.
— Ты что, боишься за свою жизнь? — спросил у него Тумур.
— А почему бы и нет? — ответил старый воин. — Я уже не так ловок. А мальчишка прыток. Убей его, Унэг-гай, прошу. Это сильно подорвет их рвение.
— Хватит разговоров, — сказал Унэг. — Я поехал.
— Ты в порядке? — спросил Тумур, но Унэг уже подстегнул коня. — Будь осторожен! — крикнул он ему. — Будь осторожен, друг, — прошептал Тумур, и рука его невольно дернулась вслед удаляющейся фигуре.
Унэг услышал последние слова Тумура — и подивился такому волнению. Но ведь таким должен быть друг? Друг. Тумур его друг.
Он пришпорил Эдаара и, подъехав к ручью, бодро спрыгнул с коня. Прежде чем начать поединок, он намеревался совершить ритуал: подойти к противнику, посмотреть ему в глаза, вознести молитву Туджеми — так бывает всегда, и поэтому он не торопился.
— Эй ты! — крик, казалось, запоздал. Эллак плечом врезался в Унэга и сшиб его с ног. Занес над ним меч и… плашмя ударил воина по рукам, которыми тот закрылся. К своему стыду, Унэг даже не успел вынуть палаш из ножен. — Таков, значит, великий и ужасный Унэг? — слишком уж возбужденно выкрикнул юноша. — Может, сразу заколоть тебя? — Эллак пнул его по ногам. — Вставай, чего вылупился?
Унэг вскочил, но не успел вынуть меч, как противник с молниеносной быстротой сделал выпад. Унэг в последний момент выгнул спину, но клинок, вспоров куртку, чиркнул самым кончиком по ребрам, оставив неглубокую царапину.
Справа от Унэга толпа восторженно взревела, слева охнула и тут же умолкла. Краем глаза воин успел заметить, как побледнели их лица. Должно быть, со стороны это выглядело гораздо ужаснее, должно быть, всем показалось, что он уже повержен и меч в его груди.
Унэг отскочил, и вздох облегчения прокатился по рядам. Но Эллак был так быстр, что… он запаниковал. Видя, как юноша за какую-то долю секунды развернулся вполоборота для решающего удара, Унэг побежал прочь. Он испугался. Испугался, представив, как со свистом рассекающий воздух меч вклинивается в его шею, даже почувствовал холод стали, почувствовал, как меркнет свет, как пронзают его голову тысячи огненных игл. Эллак преследовал его — наверное, уверенный в скорой победе, а Унэг, петляя, меняя направление, уходя от ударов, старался сосредоточиться, войти в состояние «воина».
Но ничего не происходило. Вожделенное возбуждение, так сейчас ему необходимое, не приходило. Эллак что-то кричал, преследовал его, с обеих сторон толпа ревела. «Вот как это происходит, — подумал он. — Вот что чувствовали мои жертвы. Злость, злость, где же моя злость?! Ну встряхнись же, встряхнись!»
Унэг резко остановился, выбросив сноп пыли, и, обхватив обеими ладонями рукоять меча, не глядя ткнул назад. Но и здесь Эллак не растерялся — он парировал удар… и так же легко отбил следующий — хитрый, по крутой дуге, нацеленный в промежность.
Унэг, тщетно пытаясь разозлиться, выйти из оцепенения, механически нападал — и безуспешно. Видимо, устав возиться с ним, Эллак неожиданно ударил его кулаком в скулу — металлические наклепки на перчатках оцарапали лицо, — затем, схватив меч двумя руками, занес его над собой.
Острие клинка смотрело на Унэга сверху вниз. Он вдруг необычайно ясно увидел его — меч. Увидел — и это был переломный момент в поединке, словно удар Эллака наконец разбудил в нем «воина». По коже пробежала волна ярости, руки задрожали, и он чуть не выронил палаш. Но времени на раздумье не оставалось — клинок все еще висел в воздухе, повинуясь упивавшемуся близким триумфом юнцу, — и пнул сапогом противника в пах. Парень согнулся — и тут же получил удар в висок.
Позади его армия взревела во всю мощь десяти с половиной тысяч глоток, и среди них отчетливо выделился басистый раскат Тумура.
Эллак удержался на ногах, правая рука опустилась, меч прочертил по песку и окунулся в журчащий ручей. Потом юнец поднял на Унэга взгляд, полный дикой ненависти. «Этот парень никогда еще не проигрывал, — понял тот, заглянув ему в глаза. — Никогда».
— Ну, чего смотришь? — хрипло бросил Унэг и, отойдя на пару шагов назад, встал в защитную стойку.
Эллак вошел в воду, Унэг хладнокровно последовал за ним. Они сверлили друг друга взглядами, и пауза затянулась, это ощущалось по нависшей над долиной гробовой тишине. Только надвигавшаяся буря рычала где-то вдали, грозя в ближайшие часы обрушиться на них, подобно разгневанному божеству.
Эллак, кажется, размышлял. Он понимал, что разбудил в противнике зверя. Он попробовал ослепить Унэга хлопком по воде, но она стекла по его каменному лицу, как дождь по скале. Затянувшаяся пауза нервировала юношу. Унэг, напротив, наполнялся спокойствием. Дух Воина снова с ним, со всей расчетливостью, быстротой, контролем над эмоциями, разумом, окружающим. Эллак умрет — и не может быть иначе. Дух Воина непобедим.
Взлетели брызги воды, засверкали мечи. Оба двигались очень быстро, и никто не мог понять, кто одерживает верх. Эллак нападал с остервенением, Унэг парировал все удары, но и его жалящие, коварные контрвыпады не достигали цели. Эллак-младший был действительно невероятно хорошим воином. Но на стороне Унэга — выносливость, терпение, опыт. А Эллак когда-нибудь обязательно выдохнется или попросту занервничает, ошибется — такова молодость.
Между тем бой продолжался, и Эллак не подавал признаков усталости. Его взор все так же горел огнем всепоглощающей ненависти, движения ни на секунду не замедлялись, а Дух Воина все больше удивлялся, наблюдая откуда-то издали…
И неизвестно, кто одержал бы верх, если б не совершенно неожиданная развязка.
В самый разгар схватки не остывающий, не ошибающийся, дьявольский Эллак, сын Эллака, вдруг согнулся в приступе кашля. Мгновенно перешедший в наступление Унэг остановился — меч застыл в волоске от горла юноши, из носа и рта которого бурно пошла кровь. Потом парень упал на колени, выронил меч, упал лицом в воду. Вынырнул, шумно вдохнул, снова закашлялся, выплевывая крупные сгустки крови. Выполз на берег.
— Не радуйся, — сказал он, вытирая рукавом алые потеки. Глаза были багровыми, лицо распухло. — Я еще не умер. Где мой меч? Дай его мне.
Унэг подал меч юноше. Эллак встал, тяжело опираясь о головку рукояти.
— Продолжаем, — прошептал он. — Я хочу умереть от клинка, а не…
Юноша зашатался.
— Ну давай!!! — зарычал он, в отчаянии замахнувшись на противника враз отяжелевшим мечом.
Унэг понял, насколько Эллак жаждет этого.
И с сожалением вонзил в него меч.
Унэг поднял Эллака на руки, перенес через ручей и положил на землю неподалеку от вражеского войска. Прикрыл ему глаза. Два кровавых ручейка продолжали вытекать из носа.
Это не победа.
— Прими его душу, Туджеми, вознеси в свой чертог, — прошептал он. — Он заслужил.
Он запрыгнул на коня и еще раз — последний — взглянул на поверженного юношу.