Вечером Андрей зашел к отцу. Мечеслав два дня безвылазно провел в опочивальне, сидя в любимом кресле, обитом синим бархатом.
— Хандра, — сказал Андрей. — Так бывает. Уж я это знаю. Я тоже сокрушался и скажу тебе, что это не выход. Так ты только повредишь себе. Да, повредишь, — повторил он, тихо постучав тростью по полу и искоса взглянув на отца. — Я ведь хотел покончить с собой.
Мечеслав не ответил. Казалось, он вообще не слышал.
— Скажи что-нибудь, — попросил сын.
— Не беспокойся обо мне, Андрей, — наконец проговорил отец. — Я в порядке. Я просто размышляю. Дай мне еще день.
— Не понимаю, чего ты сокрушаешься? Она давно тебе не жена. И не мать, если уж на то пошло. Терпеть ее не мог.
— Оставь меня, прошу.
— Хорошо, — ответил сын и ушел.
Так прошла ночь и наступил день. Мечеслав ждал. Три дня он сидел, мысленно проворачивая всю свою никчемную жизнь. Он всегда был шутом. Он был мягким, как воск, был нежным, податливым, словно юная девушка. Всех прощал и не замечал ухмыляющихся взглядов, не слышал шепота за спиной. Он был кем угодно — слугой собственных братьев, объектом насмешек, диковинной птицей в золотой клетке и, в последнюю очередь, — князем и отцом. Вряд ли кто-то по-настоящему любил его.
Искра, эта диковатая девушка — такое впечатление венежанка произвела при первой встрече, — со свойственной ей прямолинейностью сказала то, что он и так знал. Но как она произнесла эти слова! Горячо и жестоко, пронзив нестерпимой болью. Искра сорвала с него маску. Она постучалась в самую душу.
Ему страстно хотелось увидеть ее. Он думал о ней. Думал о сокрытой внутри нее мудрости, вспоминал ее чудесный облик. Он хотел сказать ей, что он не такой, что с этой поры все изменится, только… поверит ли она ему? Оправдываться перед ней — все равно что расписываться в собственной слабости.
Мечеслав метался в мыслях, словно мальчишка. И ведь, как сорокапятилетний мужчина, понимал это, но не мог устоять — слишком уж притягательны были эти мечты. В Искре немыслимым образом сочетались неприступность, волевой характер и сладость юной девы. Дикарство, и некая тонкость, и затаившаяся где-то глубоко ошеломительная, влекущая чувственность. Он терял голову, вспоминая ее обнаженную шею, руки, глаза.
Он, сорокапятилетний мужчина.
Искра, Искра, Искра…
— Влюбился? — голос ночной гостьи поверг Мечеслава в шок. Он закричал и схватился за сердце.
На кровати сидела старуха. Всклокоченные седины, крючковатый нос и маленькие, смеющиеся глаза.
— Ну что? — спросила она. — Хотел меня видеть?
— Я знал, что ты демон, — с опаской поглядывая на нее, сказал Мечеслав.
— Разве я похожа на демона?
— Это не имеет значения. Ты — демон.
— Правильно, не имеет. Это просто каприз. Ты знаешь, как хорошо быть тем, кем захочешь? За десять лет свободы я еще не насладилась этим. Хочешь, поиграем? Я могу стать ею…
— Поди прочь, нечисть!
— …И ты возьмешь меня. — Мечеслав увидел Искру. Нагую.
— Оставь меня в покое! — крикнул Мечеслав и бросил в демона кресло. — Будь проклят тот день, когда я призвал тебя!
Кресло, выбив стекло, вылетело в окно.
— Уйди, прошу тебя, — стиснув кулаки, крикнул в пустоту Мечеслав. — Я не твой. Ты и сама понимаешь!
В который раз Искра корила себя за грубость. «Зачем я так обошлась с несчастным стариком? Зачем? Что я за бестия такая? Надо извиниться».
В тот день она засиделась в парке допоздна. Она плела венки и развешивала их на ветвях. Возвращаться во дворец не хотелось. Ночь была теплая, и у княжны мелькнула шальная мысль остаться в парке ночевать. «Нет, это безумие, — решила она. — Не стоит сходить с ума». Но еще немножко посидеть было можно, ибо ночью гораздо интересней скучать, нежели днем. День, проведенный в Кремле, тяготил, одолевал дурными, сумасбродными мыслями. «Как тяжело здесь, в этих пышных хоромах, — думала она. — Отчего?»
Так она и сидела, одолеваемая грустными мыслями, когда позади кто-то чихнул. Она обернулась и среди кустов разглядела неясную тень. Человек, следивший за ней, понял, что его заметили, и убежал. Искра побежала вслед, но таинственный незнакомец успел скрыться.
Подходя к дворцу, девушка, размышлявшая над тем, кем бы мог быть тот соглядатай, ощутила на себе пристальный взор. Подняв голову, она увидела стоявшего у окна Мечеслава. На мгновение девушка испугалась — пару часов назад из его окна вылетело кресло. Он так тяжело переживал разрыв с супругой? Верилось в это с трудом. Что-то подсказывало, что царя терзает нечто другое.
В сумерках Искра не рассмотрела выражения его лица, но почувствовала… интерес. Невидимый взгляд словно обжигал. Она побежала в свои покои.
Утром Искра пришла в храм. Там было пусто, если не считать двух монахов, одним из которых оказался Клеарх, менявший прогоревшие свечи на новые.
— Я бы хотела поговорить с… — Искра запнулась, припоминая официальное обращение к принципару.
— С его святейшеством? — подсказал Клеарх.
— Да.
— А его нет. Он уехал за город, в Гудлебскую обитель. Там послушники собрали небольшой урожай, и его святейшество лично решил провести подобающие этому случаю празднества. Мы очень зависим от урожая, ибо он нас кормит.
— Понятно, — сказала она. — Тогда я пойду.
Клеарх кивнул, глядя на девушку во все свои суматошные глаза. В руках он держал коробку со свечами. Искра натянуто улыбнулась ему и пошла обратно.
— Вы не волнуйтесь! — сказал он ей вслед. — Его святейшество на вас не обижается. На правду… не обижаются.
Искра поплелась к скамейке, той, которую ей показал Мечеслав. Ей стало еще тяжелее после визита в храм. Так больше не могло продолжаться. Здесь плохо. Здесь очень плохо! Уехать бы домой!
Она не заметила, как подошла к скамейке, не заметила, как присела. Слезы покатились по лицу.
— Где же ты, дядька? — плакала она. — Как бы ты пригодился мне сейчас. Ты был мне отцом, самым родным, единственным другом в этом тяжелом пути сюда. Почему именно ты умер? Почему же?!
Венки увяли и выглядели так, словно их вываляли в грязи. Искра тупо смотрела на них — слезы застыли на щеках, — потом вскочила и со злостью смахнула их с ветвей на землю.
Она не знала, сколько прошло времени. Просто сидела, уставившись в одну точку, и проигнорировала появление Мечеслава, даже не взглянула на него.
— Это вы вчера следили за мной? — сурово спросила она.
— Из окна? Конечно же я. — Мечеслав старался говорить бодрым тоном, но это плохо у него получалось.
— Нет. Не из окна.
Мечеслав ничего не ответил. Девушка, не понимая, почему он молчит, повернула голову и заметила, что князь обеспокоен.
— Что такое? — спросила Искра. — Вы знаете, кто это был?
— Искра, — начал он и запнулся. Потом глубоко вздохнул, словно собираясь с силами, и повторил: — Искра!
— Говорите же!
— Только выслушай меня! Хорошо? До конца!
— Хорошо.
— Эх, что там! — воскликнул он. — Искра! — Он опустился перед ней на колени, хотел было взять ее за руки, но передумал, вскочил и, наконец, сказал: — Искра, я люблю тебя. Я люблю тебя, слышишь? — Он потряс оторопевшую девушку за плечи. — Я люблю тебя, Искра, люблю всей душой! Ну, что ты молчишь?
— Да вы с ума сошли! — ошеломленно сказала Искра.
— Нисколько! Я в здравом уме! Понимаю, ты удивлена, но тем не менее я люблю тебя. Я хочу, чтобы ты стала моей женой.
Искра медленно покачала головой.
— Как это? — точно в трансе, проговорила она. — Как, вашей женой? Как такое может быть? Вы издеваетесь? Может быть, вам нравится сводить меня с ума?!
И она зарыдала.
— Не надо. — Мечеслав осторожно прижал девушку к себе. — Не плачь. Пойдем, я отведу тебя домой. Извини, я выбрал плохой момент. Но я не отдам тебя никому. Я буду с тобой. Я приложу все силы и покорю тебя… и плевать я хотел, что об этом скажут люди. Андрею ты не нужна, да и вряд ли кому-то еще, ведь так?
Искра, всхлипывая, с надеждой посмотрела на Мечеслава.
— Ну, успокоилась? — ласково спросил он. — Да, наверное, я не вовремя. Ты тоскуешь по дому, но это ничего. Будь со мной. Подумай, Искра. Я хочу, чтобы мы были вместе. Вместе мы все переменим. Я не буду торопить тебя. Да, вообще-то, получилось все как-то не так. Не очень-то и складно я говорил, да? Впервые в жизни признался в любви, и так коряво. Не по-княжески, — добавил он с вымученным смехом.
Искра посмотрела на голубое небо, на летящих высоко птиц.
— Оставьте меня, — сказала она неожиданно.
Мечеслав подождал, глядя в ее блестящие от слез глаза, словно надеясь найти там ответ. Не дождавшись, сказал:
— Хорошо.
И удалился. Твердой походкой.
Месяц — большой срок. Так и подумала Искра. Целый месяц взаперти, здесь, в проклятом Кремле. Она упрямо отвергала ухаживания Мечеслава, не желая признаваться самой себе, что он ей нравится. Все уже знали, что князь сделал венежанской княжне предложение и радовались этому: затворника Андрея никто не любил. Но Искра отмалчивалась.
Мечеслав, напротив, изменился. Он стал гораздо более властным и жестким — былая ветреность и манерность испарились, точно страшный сон. Выздоровев — если можно так назвать его четырехдневное отшельничество, — князь созвал совет, на который пригласил Горыню с десятниками, бояр, воевод и Клеомена. Там он заявил, что собирается пополнить воиградское войско.
— Казна пуста, — сказал он. — И нет дохода. Нет урожая. Нет и дорожных податей: марнийские купцы из-за чертовой нечисти, поселившейся в лесу, и Военеговых разбойников боятся идти по Торговому тракту. Одному богу известно, каким образом они попадают в Вередор и южные страны — и попадают ли. Но ваши кошельки, бояре и церковники, полны. Я знаю это.
Поднявшийся гул негодования он перенес спокойно.
— Олег, — заявил Мечеслав не терпящим возражений тоном, — завтра отправится набирать людей в дружину. Он должен собрать не меньше двух сотен, а чтобы люди не думали и поменьше сомневались, Авксент будет лично отсыпать сребряки и даже золото, коли на то пошло. Надеюсь, Горыня ему поможет. Ваша задача, господа, обеспечить моего советника нужной суммой. Вот этот человек, — Мечеслав указал на Злобу со шкрамашем в руках, — убьет любого, посмевшего утаить от Авксента хоть медяк. Вас это тоже касается, господин принципар. Раскошеливайтесь и засуньте ваше благочестие куда подальше.
Несмотря на все старания, нужное количество набрать не удалось. Чуть больше сотни, и на них больно было смотреть.
Жуткий сон вернулся и повторился во всех деталях: вонючий сарай, мертвецы в капюшонах, мерзко вопящие уродцы, черное небо, по которому прокатывались оранжевые всполохи, отбрасываемые неизвестным светочем, похороненным где-то в недрах исполинских руин, жертвенник…
К ней приближалось нечто, чьи тяжелые шаги буквально сотрясали землю. Уродцы, пригнувшись, пятились, царапая длинными черными когтями брусчатку, их лица искажались гримасой безграничного ужаса — чувство, неведомое никому из живых. Этот ужас вобрал в себя обожание, ненависть, страх — все вместе, доведенное до одуряющего экстаза.
Нечто приближалось, и его шаги уже отдавались болью в висках. Но… может, это не шаги? Искра прислушалась к себе. Это… это же шепот. Шепот тысяч и тысяч голосов.
Потом девушка поняла, что осталась одна. И Он смотрел на нее.
Он был живым — когда-то живым. Он жил тем, что пил чужие жизни, пил чужие чувства, страхи, пил плоть и кровь, душу. Его невозможно было описать, ибо невозможно описать всё. Он походил на туман, в котором проступали мириады чьих-то лиц.
Он был непостижим, и великолепен, и страшен.
Искра ощущала, как лица смотрят на нее, оценивают ее прелести, прикасаются к ней…
Жуткий вой оглушил, ослепил ее. Он лился, изменяясь и переливаясь, лился — Искра тщетно вырывалась из пут — и в конце концов сформировался в одно торжествующее слово:
— Царица!
Он — Тысячеликий — отец Тьмы, сын Хаоса, постепенно принимал вид человека. Вот он превратился в монстра, истекающего потоками слизи, окруженного ореолом черных жужжащих точек, затем лицо его побелело, и вскоре, пройдя сквозь череду бесконечных кошмарных превращений, перед девушкой предстал молодой человек. Он опустил на нее руку, с силой сжал лоно и, поцеловав в живот, со странной улыбкой повторил:
— Царица! Ты еще послужишь мне, не так ли?
Искра проснулась, а вернее, очнулась и обнаружила себя в углу, завернутую в одеяло. Страшный сон не выходил из головы, ее трясло, и она еще долго не могла успокоиться и прийти в себя.
Стояла глубокая ночь. Тишина. Темнота, усиленная пережитым во сне кошмаром, давила так, что девушка боялась пошевелиться. Долгие одинокие ночи, проводимые во дворце, плохо действовали на нее. Она с детства привыкла спать либо с любимой нянькой, либо с сестрой Младой, либо с подругами… с Буяной, наконец. Ей всегда хотелось, чтобы кто-нибудь был рядом, пусть за стеной, но чтобы был. Она легко засыпала под переливчатые голоса служанок, под шумные песни подгулявших горожан, под степенные речи вельмож, с коими Вятко любил засиживаться допоздна в саду, за кувшинчиком бражки, прямо под окнами ее опочивальни.
Здесь ничего этого не было. Дворец, такой великолепный, оказался холодным, словно могильный склеп. Да еще эти кошмары…
В тот момент ей показалось, что эта ночь — именно эта и никакая другая — убьет ее. И утро не принесет радости, и поэтому жить, просто жить незачем. Пусть провалятся к Дуву все, кто решил ее судьбу. Она обманет их. Обманет. Как поступил воевода Бой, когда наутро осознал, что в пьяном угаре зарезал собственного сына? Утопился!
«Нет-нет, — с ужасом подумала Искра. — Что за мысли такие? Никогда…»
— Никогда! — закричала она и вскочила с места. — Это твои проделки, Тысячеликий? Тебе нужна моя плоть, моя душа? Не дождешься!
«Но что же я сделаю? Брошусь в объятья Мечеслава?» В данный момент мысль о Мечеславе показалась девушке такой спасительной. Он ведь любит ее. И он весьма привлекателен.
Нет.
Нет?
Может быть, не зря ночь — время любви. Ночью к нам приходят самые смелые фантазии, ночью мы совершенно теряем голову и предаемся безумным мечтам — таким мечтам, о которых днем вспоминаем со стыдом. Особенно если их питает страх и безысходность. Зачем себя обманывать, ведь она по ночам не раз забывалась в грезах о нем. Зачем упрямиться? Зачем ломать жизнь и оплакивать свою судьбу, подобно этому святоше Клеомену? Она сама говорила царю о несгибаемом духе венежан. Где же этот дух? Быть сильной — не значит быть справедливой. Она совершит это, а на остальное ей наплевать.
Искра надела восточный халат и вышла в коридор. Там властвовала непроглядная тьма. Но княжна не хотела зажигать свечу, чтобы не привлекать внимания. Идя на цыпочках, по стенке, неприятно холодной и влажной, девушка добралась до зала. Там также оказалось темно и, к счастью, пусто — привратница отсутствовала, скорей всего, где-нибудь спала.
Постепенно глаза привыкли к темноте, но это мало ободрило Искру — она поняла, что не знает, в каком из трех оставшихся коридоров находятся покои Мечеслава. Девушка смутно помнила, что в ту роковую ночь, когда погиб ребенок Анеи, князь пришел откуда-то справа. Искра посмотрела туда — в той стороне зияли чернотой два коридора.
Искра зашла в один из них и остановилась. Тут царил промозглый холод, здесь точно никто не живет. Она вошла в другой, и… сердце ее бешено заколотилось.
Мечеслав был где-то рядом. Не чуя под собой ног, она шла, обхватив плечи руками, и все сильней и сильней волновалась, должно быть, точно так же, как и он, когда признавался ей в любви. Она боялась, и сама себе казалась сошедшей с ума.
Дверь его была чуть-чуть приоткрыта, и через щель пробивался свет. Искра остановилась, ее знобило, но не от холода. Она сделала еще шаг, но потом развернулась и тихонько побежала назад.
«Нет!» — упрямо подумала она, остановившись. Назад пути нет. Она сделает это.
Дверь медленно открылась. Мечеслав, сидевший в отремонтированном кресле, при параде — в подлатнике, сапогах, — с книгой на коленях, вскочил.
Книга, зашелестев страницами, упала.
На пороге, прислонившись к косяку, стояла робко улыбавшаяся Искра.