Громко хлопнула упавшая книга. Звук расплылся по необъятной царской библиотеке, потревожив, кажется, все затаенные уголки. В темные лабиринты массивных стеллажей влился едва слышный ветерок, чуть встревоживший паутину, окутавшую многочисленные толстенные фолианты. Слабый свет, пробивавшийся сквозь пыльные окна, привносил ощущение заброшенности в это полузабытое место.
И еще один шорох нарушил глубокую тишину библиотеки. Андрей закрыл книгу и протер уставшие глаза. Престарелый Нестор немощно возился в недрах своего бумажного царства. Андрей слышал его утомленное дыхание; слышал, как негнущиеся старческие пальцы шелестят пожелтевшими страницами. Он никогда не видел его. Иногда он вообще сомневался в существовании библиотекаря. Только так некстати возникавший шум да изредка мелькавшая вдали белоснежная борода напоминали ему, что тот всё же есть. Царский архивариус вел крайне замкнутый образ жизни.
Андрей, сын великого князя Воиградского Мечеслава, распрямил спину. Шея побаливала, как всегда. Это ничего, а вот если он попытается встать, его пронзит сильнейшая боль; стрелы ее молнией вонзятся в мозг, и выступят слезы, задрожат руки. Этого не избежать. Левая рука, как, впрочем, и вся левая сторона тела, останется безжизненной. И безучастной.
Хорошо. Вот сейчас. Надо только сосредоточиться. Увидеть кипящую лаву, растекающуюся по нервам. От этого можно даже получать удовольствие, если сильно постараться. Наконец он решился, но в самый последний момент запаниковал. «Где моя трость? — покрываясь холодным потом, подумал он. — Мне трость нужна! А, вон она… Нет, пока не вставай, не надо. Только не вставай».
Он стиснул рукоять трости. Андрей с облегчением вздохнул. Ожидание боли всегда гораздо хуже самой боли. Избитая истина. До того как стать калекой, он пользовался этим приемом часто и умело. Своих жертв княжич называл просто — тело. А теперь он сам стал телом. Хоть смейся, хоть плачь.
«Почему мне всегда хочется подняться в эту минуту? — размышлял Андрей. — Упаду — и буду лежать на полу, как рыба на берегу. Нестора испугаю. Хотя тогда, может быть, я наконец-то услышу его голос? А может, и самого увижу?»
Андрей откинулся на спинку кресла. «Когда-нибудь я так и останусь здесь, застывший, похолодевший, точно статуя Всеслава в саду».
В последний год Андрей увлекся чтением. Он каждый день приходил в библиотеку, и призрачный архивариус очень быстро приноровился к его вкусам и привычкам. Княжич усаживался за стол с двумя массивными медными канделябрами. Тут же стояла кружка с травяным чаем. И, конечно, Нестор подготавливал несколько томов на историческую и военную темы. Андрей читал два или три часа, после этого мудрый старик словно просыпался. Сначала это раздражало, но потом сын князя принял это как заботу: ему нельзя было долго сидеть без движения, потом он мог вообще не встать. Незаметное, ненавязчивое внимание — когда-то гордый воин, он ценил это.
Итак, почти дочитана очередная рукопись: «Путешествие в запретные страны» Лерма Динийского. Кажется, Карл Тремахский, прочитав в юности эту книгу, сошел с ума. Неудивительно. Но на Андрея подобные вещи не действуют. Вообще, он сомневался в правдивости сведений, содержащихся в книге. Черная магия, колдуны, демоны и прочая — что за чушь! Впрочем, благодаря этой чепухе Карл Кровавый и развалил величайшую за всю историю империю. Империю, которой был подвластен весь цивилизованный мир.
Сколько всего он прочитал? Десять? Нет, больше. «Деяния Тута Эйкского» Теодора Кельма; «Жизнь Адриана Великого», огромная и тяжеленная книга; «Всеслав и алары» — сей труд, говорят, принадлежал перу достославного Нестора; «Мифы и легенды Севера» — очень интересное сочинение еще одного марнийца, Юрма Кавгунского… Но больше всего Андрея впечатлили «Хроники Двенгана» неизвестного автора, в которых подробно описывались завоевательные войны Двенгана, предтечи Треары. Приводились любопытные сведения о легендарных полководцах двенган: Гуулеi и Бакуине.
Ладно, хватит. Пора идти на ужин к отцу. Андрей уже три раза переворачивал песочные часы.
Андрей ковылял по пролету, соединявшему библиотеку с царским дворцом. Это был изящный переход, расположенный на высоте пары десятков саженейii. Такие же чудо-мосты вели из дворца в Храм Триединого Бога и в Боярский Дом. Сам дворец, находившийся в центре Кремля, как паук в паутине, величаво возносил свои многочисленные шпили вверх, бросая, казалось, вызов самому небу.
«Сколько же рабов сложили здесь свои кости, интересно знать? — думал княжич, глядя на стены, отделанные шеломским мрамором. — Сколько жизней потребовалось отдать только для того, чтобы дед потешил своё самолюбие? И к чему все привело? Знал бы дед, что сие великолепие — единственное, что осталось у нас сегодня. Наш Кремль в чертовом треарийском стиле, божество, коим впору детей пугать, а вокруг, куда ни кинь, незасеянные поля и обнищавшие крестьяне…»
Андрей с трудом волочил сухую, как хуштинская колбаса, ногу. Мимо пробежала крыса. Когда же прекратится эта дрожь? «Мне бы сейчас лечь спать. Но батюшка, видите ли, привык ужинать в обществе сыновей». Андрею так хотелось присесть, но здесь, на этом треклятом мосту, продуваемом всеми ветрами, можно так и остаться. «Пусть меня доставляют туда и обратно на чем-нибудь вроде носилок. Сам виноват. Если бы…»
Андрей решительно двинулся вперед. «Должен же когда-нибудь кончиться этот коридор?» — досадовал он.
Воспоминания всегда были с ним.
Три года назад карательный поход в местечко под названием Пёстрая Холка превратился в увеселительную поездку. Цель дружины, возглавляемой им лично, состояла в подавлении крестьянских волнений, разгоревшихся в той ныне подконтрольной дубичскому отщепенцу Военегу земле. Дружина и он сам беспрерывно пьянствовали, насиловали и убивали.
И вот наступила та роковая ночь. Андрей смутно помнил ее лицо: веснушчатое, перепуганное. Он вскользь ударил девочку рукой в перчатке с металлическими шипами, оставив на щеке ряд глубоких борозд.
А дальше — пьяная ночь, узкая полоска месяца, покосившиеся избы, снег. Тени… Пронзительная боль. Тишина и холод.
Его нашли утром в снегу — полумертвого, окоченевшего, с вилами, воткнутыми в левый бок.
Андрей старался забыть, вычеркнуть тот день из жизни, но снова и снова слышал тот сиплый, дрожащий от ярости голос: «Это тебе за дочь, демон! За дочь! Да сгинет весь твой род!»
В обеденном зале всегда стоял затхлый запах, не перебиваемый даже ароматами блюд. «Запах тлена и смерти, — подумал Андрей. — Всюду тлен. Даже здесь». За спиной противно заскрипели высокие, в два человеческих роста, двери. Заходящее солнце освещало расписные сводчатые стены с облупившейся и потускневшей краской. Однако искусно выведенные художником хрестоматийные подвиги Всеславаiii и Божидараiv всё еще не потеряли былого лоска.
— Ну вот, наконец-то и мой сын. — Великий князь Мечеслав, моложавый, подтянутый, поднялся и указал на пустующее кресло. — Присаживайся, дорогой. Я сегодня велел постелить ковровые дорожки, а то мрамор ведь черт знает какой скользкий. Ой! Прошу прощения за ругательство, ваше святейшество.
Человек, к которому обратился великий князь, был стар, невысок ростом и очень подвижен. Одет был в просторную рясу красно-бело-черных цветов.
— Ничего, государь. — Священник вежливо улыбнулся, но тут же нахмурился. — Бог простит, бог всё прощает…
— Знаю, знаю, — поспешил прервать его Мечеслав, усаживаясь. — Андрей, ты как? Вижу, вижу, неважно… А мы вот тоже читаем. Берем с тебя пример.
Поодаль стоял худощавый человек с лицом в оспинах. Он держал увесистую книгу в свином переплете.
— Читай же, Матвей, — махнул рукой Мечеслав.
— Слушок до меня дошел… — начал Андрей, со стоном усевшись.
— Ты о свадебке? — натянуто улыбнувшись, спросил Мечеслав. — Ну как же… время пришло. Как и договаривались с венежанским князем.
— Отец! Ты же знаешь, как я отношусь к этому… союзу.
— Андрюша! Может, не будем сейчас об этом? — Тонкие пальцы Мечеслава постучали по столу. — Сынок мой, ваше преосвященство, нервничает. Скоро ведь знакомство с невестой…
— По слухам, эти венеги сущие дикари, — угрюмо сказал Андрей. — Это, конечно, хорошо. Только вот эта бестия… как ее?
— М-м-м… Искра? Да, кажется, Искра, — подсказал Мечеслав.
— Вот-вот. Что я буду с ней делать?
— Это уже тебе решать.
— Смеешься?
Мечеслав против воли улыбнулся. Священник, а вернее, принципар Великой Триединой церкви Клеомен придирчиво изучал запеченного с яблоками гуся.
— Ты же понимаешь… — донимал Андрей.
— Хватит, сын мой. — Мечеслав слегка хлопнул ладонью по столу. — Поговорим потом. Итак, друзья, выпьем и послушаем Матвея.
— Я прямо скажу, отец. Плевать я хотел на нее…
— Давай не будем, сын мой. Ну не при госте же. В самом-то деле! Успокойся! Уже все решено. Успокойся. Такой вечер… Читай же, Матвей!
— Великий князь Блажен, — прочистив горло, начал Матвей, — собравши войско и присоединивши к нему союзников — алар и вустов — двинулся быстрым шагом к городу Лух. Там имелся брод чрез реку Горынь. Его Величество намеревались переправиться чрез оную реку и выйти на равнины, где можно было широко встать и принять бой. Но противник опередил: легионы Тута из Эйкаv уже затаились средь пригородных садов. Воинство славного нашего повелителя, попав в засаду, билось насмерть, но гнусная измена алар и вустов склонила чашу весов в пользу противника. Увидев, что силы неравны, князь велел трубить отход; сердце его преисполнилось печали. Вересы отступали, теснимые неприятелем, к коему примкнули также и вероломные дубичи. Спустя два дня тремахи, изрядно потрепав наше войско, повернули назад. Тут Эйкский вступил в Пронту с величайшей помпой. Ему были оказаны всяческие почести, горожане призвали его на царствование. Но он не успел взойти на престол, так как был коварно умерщвлён завистниками…
— Надо же, какой был человек! — сказал Мечеслав. — А ведь Тут — выходец из низов. Его отец был рыбаком, насколько я знаю. Но… там говорится, будто батюшка печалился, так? А по-моему, батюшка отнюдь не печалился. Батюшка был в ярости. Чьи строки это? Кто написал?
— Акун, наш послушник, — ответил Клеомен. — Очень мудрый старец. Между прочим, участвовал в той битве при Лухе. И вы правы, Акун как-то сказывал, что Блажен, да пребудет в мире его прах, рубил головы боярские так, что сам весь забрызгался кровью. Но писать об этом, сами понимаете, не стоит. Ведь преподобный Блажен…
— …свят и непорочен, — закатив глаза, закончил князь. — Вернул нас в лоно истинной веры после стольких лет хождения во тьме. Знаем.
— Вот именно. — Священник рассердился и задергался. — И не надо насмешничать, ваше величество. Вы бы вспомнили, кто должен бы быть на моем месте? Кому наследовал священный трон храма нашего ваш батюшка? Но, несмотря на это, принципар я.
— А я скажу вам, преподобный Клеомен, — парировал Мечеслав. — Лев, вот кто должен был быть и на великокняжеском троне, и на священном. Лев — или убитые им Игнатий, Глеб, Василько и Антоний. Я уж не говорю о Романе, умершем во младенчестве. А я — и самый младший, и самый нелюбимый. Не зря ведь я Мечеслав: батюшка презирал вересские имена.
— Что вы такое говорите, ваше величество! — воскликнул Клеомен. — Все эти слухи о братоубийстве! Как вы можете?!
— А что, не так было?
— Не знаю, что ответить. Грешно об этом за столом…
— Вот и не будем ссориться, ваше святейшество. На носу праздник. Первый урожай…
— Которого нет, — подметил Андрей, морщась от ноющей боли в левой ноге. Она, в отличие от руки, как-то работала, но при этом постоянно болела. — Что же мы будем класть на алтари? Крапиву вместо снопов пшеницы? А может, пустые миски горожан, в знак скорби и голода? При этом все вместе дружно вознесем хвалу господу за милость и поклонимся всем трем его ипостасям…
Клеомен с перемазанными жиром губами застыл, не дожевав.
— М-да… — Мечеслав озабоченно погладил окладистую бородку. — Все так, все так. Мы в окружении. Везде враги, всюду.
Андрей отдался гневу. Его раздражало нытье отца, бесило притворное благочестие вертлявого лицемерного святоши, столь активно уплетавшего гуся. Пусть послушают.
— Давайте подведем итог, — сказал Андрей, пристально и нахально уставившись на священника, — насколько это было возможно с лицом, искаженным гримасой боли. — Как известно, тремахский император Аптомах Старыйvi лет триста назад решил ввести новую веру взамен устаревшей. Их старые боги: бог Земли Каян, бог Небес, Молний и Грома Даит и бог Смерти Прах — были объединены в одного бога: единого, неосязаемого, непостижимого, коего, значит, можно понять и почувствовать его благодатную силу через три всем известные сущности. Отец Милосердный, Отец Карающий и Отец Земной. Иньяр, Мизера и Терра.
Клеомен успокоился, скрестил руки на груди и внимательно слушал. Мечеслав украдкой посмеивался.
— Все вы знаете, — продолжал княжич, — что Аптомах, ничтоже сумняшеся, объявил тремахов богоизбранным народом, все остальные же, стало быть, превратились в изгоев и рабов и, что естественно, подверглись гонениям и истреблению.
— Какой же, однако, вы… умный. — Клеомен явно хотел сказать что-то другое, но вовремя сдержался.
— Вижу, вам нравится мой рассказ. Так продолжалось много лет. За это время в империи произошел церковный раскол, так как продолжать в том же духе означало уложить себя в могилу. Новая церковь простерла милость бога над всеми подвластными тремахам народами.
— Но ведь это правда, ваше святейшество, — сказал Мечеслав, успокаивающе похлопав принципара по руке. — После смерти Аптомаха империя начала терять свою власть. Вспомните предка нашего Всеслава, который просто люто ненавидел тремахов. И виной этому была, смею заметить, именно благословенная церковь Триединого бога вкупе с Молниями Девы-воительницы.
Клеомен ничего не ответил, продолжая хмуриться, и, покусывая губы, что-то бормотать себе под нос.
— Слава богам, — последнее слово Андрей выделил, — безумец Карл окончательно добил этого давно гниющего зверя — Треару. Мир избавился наконец-то от своей не в меру заботливой мамаши. Живут тремахи потихоньку на задворках, и хорошо бы, только вот у нас под боком уродился новый Аптомах — имя же ему Блажен. Всеслав, верно, перевернулся в могиле — такого потомка заиметь! Блажен сжег памятники нашим исконным вересским богам и вернул трехликое чудище. Даже создал отряд «божьих воителей» — все как у тремахов! И все возрадовались! Разорил добрый древний Дубич, разорил и еще много кого. Те же алары или равногорские кланы до сих пор скрежещут зубами при любом упоминании о Воиграде… В конце концов, видно, возомнив себя новым Адрианом-завоевателем, Блажен напал на умирающую Треару — своего кумира и учителя. И получил по шапке, после чего все растерял.
Князь замолчал. Клеомен, казалось, готов был заплакать.
— Результат правления деда очевиден: мы в окружении ненавидящих нас соседей, причем таких же вересов, как и мы, — упрямо продолжал Андрей, уставившись на пустую тарелку. — У нас нет ничего, кроме Кремля, за пределами которого нищета. Даже во дворце нашем пустота, даже слуг не хватает. Все бегут. В тот же Дубич.
Клеомен встал. Руки его дрожали.
— Я… я скажу вам одно, — срывающимся голосом воскликнул он. — Что бы вы ни говорили, я искренне верю в моего бога. Я не повинен ни в одной смерти, и на моих руках нет крови.
По морщинистой щеке потекла слеза.
— Вы, ваше высочество, во многом правы, признаю́ это, — продолжил он. — Наш народ на краю гибели. Только, боюсь, ваш гнев вызван не страданиями народа, а уязвленным самолюбием. Ваше величество, разрешите откланяться.
С этими словами Клеомен удалился.
— Посидишь еще? — спросил сына отец, прервав затянувшееся молчание.
— Конечно, — невесело ответил Андрей.
— Ты можешь идти, Матвей, — сказал чтецу Мечеслав. — И вели принести свечи, темно уже.
Матвей низко поклонился и, сунув книгу под мышку, ушел.
— Зачем ты так с Клеоменом? — небрежно откинувшись в кресле, поинтересовался Мечеслав.
— Не знаю. Накипело. Ты еще со своей Искрой…
Явился хромоногий слуга, насвистывая что-то, отдаленно напоминавшее песню. Поставил на стол канделябр, уронив при этом полотенце, висевшее на плече.
— Избавься от них, отец, — сказал вдруг Андрей. — Разгони священников. Ведь они дармоеды, ничего более. Верни нашу старую веру.
— Эх, сын мой. — Мечеслав поднялся, задумчиво прошелся по залу. — Давно ли ты стал такой начитанный? Где же ты был раньше?
Слуга ворчливо спросил:
— Со стола убирать, ваше величество, иль как?
— Потом. Оставь нас.
— Как вам будет угодно, ваше величество.
Мечеслав открыл окно. Ветер пронесся по залу, поднимая тополиный пух, скопившийся в углах.
— Я так не могу, — сказал Мечеслав. — Ты хочешь вернуть старых богов? Ястреба, бога Светлого Неба, Сову, бога Ночи? Не слишком ли? У нас есть бог — Триединый. Пойми, стоит мне поднять руку на храм, народ разгневается. У них нет больше другого бога. Ястреб остался в сказках.
Андрей слушал, водя пальцем по ободу бокала.
— Но всё же я сделал многое, — продолжал князь. — Надеюсь, во всяком случае. Я отказался от священного трона. Упразднил «божьих воителей». Заключил союз с Волчьим Станом. Хотя они, конечно же, нам мало чем помогут, но всё же. С равногорцами, надеюсь, у нас больше проблем не будет.
— Откуда ты знаешь?
— Знаю, поверь. — Мечеслав сел рядом с сыном, налил себе и ему вина. — У меня есть верные слуги, хорошо поработавшие в тех краях. И еще, — прибавил он, отпив вина, — на свадьбе будут присутствовать оба дубичских брата — Борис и Военег.
— Не может быть. — Андрей взглянул на отца. — Ты пригласил сюда дубичских псов? Прямо в загон с овцами… — княжич горько усмехнулся.
— К выгоде нашей, понимаешь? — ответил Мечеслав, не замечая, как отреагировал сын. — Теперь всё переменится…
— Если переменится, то только в худшую сторону, — отрезал Андрей. — О чем ты только думал, отец? Зачем ты их пригласил?
— Сдружимся.
— Чего?
— Я хочу начать торговать, — объяснил Мечеслав. — Заверить Бориса в том, что торговый путь через наш город снова может быть открыт. Только представь себе: древний тракт, соединяющий Вередор и Марн, снова заполнится караванами, купцами… И что для этого нужно? Дать гарантии, что мы никому не угрожаем. И всё.
— Борис и так прекрасно знает, что мы никому не угрожаем.
— Насколько я знаю, в Дубиче до сих пор поминают моего батюшку недобрым словом. Я принесу извинения. А ещё венежанская княжна.
— Она-то чем нам поможет?
— Не понимаешь?
— Нет.
— У меня есть отличная идея… — Мечеслав выдержал, как ему казалось, эффектную паузу и сказал: — Что, если нам объединиться? Создать союз вересских княжеств, наподобие Союза Пяти Городов? Думаю, всем идея должна прийтись по душе…
В ответ Андрей рассмеялся.
— Что ты смеешься?
— Это нереально.
— Почему?
— Да потому. Слишком ты наивен. Зачем Борису платить за вещь, которую можно взять и так?
Мечеслав округлил глаза.
— Брось, — сказал он. — Что ты такое болтаешь?
— А ты порассуждай.
Мечеслав призадумался.
— К тому же, — прошептал Андрей, наклонившись к отцу, — ты забыл о Военеге. Я правильно понял — он тоже будет?
— Должен. В письме от него прямо так и сказано.
Андрей вздохнул.
— Помоги мне встать. Я пойду спать.
— Может, закончишь мысль? Чего я должен опасаться? Законы гостеприимства…
— Как же ты наивен, отец… Лучше бы ты не упразднял «божьих воителей».
Мечеслав шел, пошатываясь, в свои покои. В голове шумело. Он обратил внимание на паутину, облепившую плотной липкой массой почерневшую от старости и сырости картину с изображенным на ней венценосным предком, имя которого он позабыл, да, в общем-то, никогда и не знал. Рядом горел факел, вставленный в насквозь проржавевший обод. Князь покачал головой. Как же здесь темно и сыро! Ему бы те возможности, которыми обладал его деятельный родитель, он построил бы совсем другой замок. Не эту темницу.
Впереди маячил свет, пробивавшийся через приоткрытую дверь. «Менелая не спит, — подумал он. — Пожалуй, проведаю».
В горнице его супруги княгини Менелаи горело множество свечей, капавших воском прямо на мебель, — около трех десятков, больших и маленьких, в подсвечниках, в чашах. Всюду валялись склянки, ложки, деревянные и тряпичные игрушки, разноцветное тряпье. На стенах висели пышные гобелены, дар шамранских купцов ко дню свадьбы. В углу — ложе с шелковым балдахином, возле — нарядная кроватка.
Менелая — тощая женщина с жидкими седыми волосами и зелеными, как у младшего сына, глазами, вскочила с ложа. Растрепанная, в расшнурованной сверху сорочке. Увидев дряблую шею супруги, Мечеслав поморщился и отвернулся.
— Молчи, молчи! — прошептала она. — Дитя разбудишь.
Мечеслав, глубоко вздохнув, поцеловал ее в лоб.
— Ты сегодня кроху не видел, — суетясь, сказала Менелая. — Подойди же, посмотри на дочку.
Он хотел возразить, но передумал. Схватив супруга, Менелая подвела его к пустой кроватке.
— Видишь? — умиленно пробормотала она. — Какая красавица! Похожа на тебя. Не уходи, посиди, пока она спит.
— Нет. Пожалуй, я пойду, — отстранился Мечеслав. — Еще надо встретиться кое с кем. Спокойной ночи, — неловко прибавил он, уходя.
— Ты всегда убегаешь, — скривив тонкие синюшные губы, сказала Менелая. — Почему ты нас не любишь? Ни разу подарочка не принес…
«Пусть себе ревет, — думал Мечеслав, с облегчением вдыхая затхлый воздух коридора. — Что с ней произошло? Если бы, допустим, неудачное разрешение от тягости или еще чего… так ведь ничего. На ровном месте. Хотя… на ровном ли?»
Приблизившись к своим покоям, он остановился.
«Грех на мне. А она ведь чувствует. Что же она, не женщина, что ли? Грех… и дети мои за него расплачиваются».
Он шагнул и снова остановился. Прислушался.
«Она пришла. Она там. Вот — сердце-то как застучало».
Мечеслав вошел и уселся в глубокое кресло, обитое синим бархатом. В открытое окно светили звезды. Тонкая занавесь развевалась.
— Ты здесь, — сказал Мечеслав. — Выходи.
Из угла, покрытого мраком, вышла девушка. На шее — золотой медальон, изображающий птицу. Волнистые темные волосы, чувственные губы. Черные глаза. Вместе с тем было в облике ночной гостьи нечто противоестественное.
Девушка преклонила колено и поцеловала руку князя.
— Я не ждал тебя, — устало сказал Мечеслав.
— Ты знал, что я приду, — ответила девушка, не выпуская его руки. — Ты опять боишься меня?
Мечеслав промолчал, стараясь не смотреть в глаза ночной гостье.
— Иди ко мне, — произнесла она. — Чего ты ждешь?
— Не могу, — еле слышно ответил он. — Моя жена вот уже третий год баюкает невидимое дитя, один сын искалечен, другой играет в игрушки… — Его пальцы впились в подлокотники. — А я забавляюсь с любовницей! Да какой! Я боюсь встречи с тобой — и жду… как про́клятый.
По лицу девушки пробежала едва видимая тень.
— Часто я думаю, что тебя, кроме любви, ничего не интересует, — продолжил Мечеслав, упершись в колени и обхватив голову. — Мне кажется, что, любя меня, ты пьешь мою жизнь, точно комар — кровь. За все эти годы я так и не узнал тебя. Более того, я постарел, а ты так же молода, как и тогда, десять лет назад.
Мечеслав схватил незнакомку за плечи и посмотрел ей в глаза.
— Кто ты? — спросил он. — Откуда ты? Ответь хоть раз, найди в себе силы.
Девушка загадочно улыбнулась.
— Я задал вопрос. Не молчи.
— Позволь мне хотя бы обнять тебя. Всего на миг.
Мечеслав отодвинулся, но девушка всё же приникла к нему, поцеловала в шею…
И у Мечеслава закружилась голова. Он ответил на порыв, ответил поневоле, влекомый неясной силой, возникающей всегда, когда она находилась рядом. Он не мог сопротивляться, забывал все слова. Хотелось плакать, хотелось кричать, радоваться. Хотелось всецело отдаться запретной любви.
Призрачный свет луны лег на пол, повторяя контуры окна.
Незнакомка спала, положив голову князю на грудь. А Мечеслав не спал. Он размышлял, почему же опять так получилось. Может быть, ночная гостья — это демон-искуситель, являющийся к нему во снах?
Нонет, она настоящая, спит, так доверчиво прильнув к Мечеславу. Ее волосы щекочут лицо.
— Проснись, — прошептал Мечеслав. — Тебе пора вставать.
— Да, слышу, — сонно ответила незнакомка.
— Расскажи мне, что там?
Девушка села, потянувшись и протерев глаза.
— В Хордреве и в Курчене, — прямо начала она, — как и во всех Равногорских княжествах, по лесам ходят слухи… Слушай, у тебя есть выпить что-нибудь?
— Вон там, справа от окна, — Мечеслав нетерпеливо взмахнул рукой. — Продолжай.
Девушка прыгнула, как кошка, и безошибочно нашла кувшин с водой, стоявший на столе у окна.
— Как ты всё находишь во тьме? — вглядываясь в полумрак, поинтересовался Мечеслав. — Ты ведь не человек, верно?
Девушка обернулась.
— С чего ты это взял? Здесь не так темно.
— Ладно, не будем. Продолжай, что там, у равногорцев?
— Ничего хорошего. Ходят слухи о нечисти, заполонившей лес. В одном глухом местечке на берегу Лесной нашли деревню с мертвецами. Еще рассказывают о тенях, живущих во тьме, о жутких криках…
— Что еще?
— Князь вустичей Кирьян повесился недавно, а перед смертью сказал, что скоро тьма накроет всю землю, от края до края.
Мечеслав поежился.
— Не похоже на него. Кирьян был лишен предрассудков.
— Вот именно, — согласилась девушка. — Поэтому сын князя… забыла имя… вроде Корочан? Он обвинил в его смерти соседей, курченей.
— Хорошо, пусть грызутся. — Мечеслав потянулся. — Что еще скажешь?
— Венеги едут. Но им угрожает опасность. Вышли людей навстречу.
— Какая опасность? Что, все та же? Нечисть?
— Искра — она очень даже ничего… — задумчиво сказала незнакомка.
— И ты хочешь сказать мне после этого, что ты обычный человек? — повысил голос Мечеслав. — Отвечай!
И услышал в ответ смех.
— Друг мой, — ответила ночная гостья, — у меня есть тайна, которую я раскрыть тебе пока не могу. Но я человек. Поверь.
— Вот как? — после неловкой паузы пробормотал Мечеслав.
Девушка быстро оделась. Звякнул, повиснув на шее, медальон.
— Прощай.
— Иди. Смотри не попадись на глаза кому-нибудь. Надеюсь, больше не свидимся. Перестань искушать меня.
Ночная гостья подошла к окну. На миг князю померещилось, что на голове любовницы появились рога. Мечеслав закрыл глаза, а когда открыл их, наступило утро.
i Гуул, или Хуур (год рождения неизвестен, ориентировочно середина 70-х годов до имп. эпохи — 23 до имп. эпохи) — легендарный двенганский полководец, завоеватель, вождь хуртов.
ii Пара десятков саженей — около 25 метров.
iii ВсеславII (469–495, годы княжения 483–495) — вересский князь, страстный борец за независимость, непримиримый враг империи. Нанес несколько чувствительных поражений ее войскам. Погиб в сражении.
iv Божидар (474–516, годы княжения 495–514) — брат Всеслава II и его наследник на княжеском престоле. Продолжил политику брата, но не так успешно. В 514 году был взят в плен и казнен в Павсеме.
v Тут Эйкский (801–847) — полководец, первый после Карла Кровавого и Времени Безвластия и последний император Треары (с осени 846 по весну 847 года). После его низвержения империя окончательно распалась на множество стран. Вел много войн с Блаженом Воиградским, отцом Мечеслава.
vi Аптомах Старый (381–468), создатель религии Триединства. Провозгласил тремахов богоизбранным народом и повел крайне агрессивную и репрессивную внешнюю политику. В течение ста лет (с 432 года, когда был провозглашен манифест Аптомаха) церковные иерархи маниакально искореняли всякое инакомыслие с помощью особого военизированного подразделения — бейсондеров, или Молний Девы-воительницы. Это привело к росту напряженности во всех регионах империи, особенно сильно волновались вересские регионы и Алария. Кроме того, росло недовольство и в самой столице. Все это привело к провозглашению (в 527 году) новой мирной церковной политики. Император Бад на десятом вселенском соборе объявил об упразднении института бейсондеров и о пропаганде вероучения среди покоренных народов. Это послужило причиной раскола. В течение последующих двух десятилетий империю сотрясала война между ортодоксами и обновленцами. На момент описываемых событий Триединство — ведущая религия в Стейнорде, Воиграде, Союзе Пяти Королевств, Шеломе и в Треаре — крохотном государстве-принципархате (во главе его стоят церковные власти). Приверженцев Триединства называют триплехами.