Село живописно расположилось на склонах долины, среди деревьев. Чуть в стороне, затерявшись среди холмов, виднелся обломок стрелы изначальных — груда камней вокруг обширного пьедестала. Взглянув на него, Искра задумалась, кто же мог сломать такое исполинское сооружение. Точно не человек.
В опустевшей деревне царила зловещая тишина. В избах двери были раскрыты настежь, а то и просто вырваны; заборы свалены наземь. Во дворах, среди разбросанных ведер, колес, телег и прочего мусора валялась мертвая гниющая скотина. Крыши проломлены, и дранка с соломой разбросана повсюду.
— Похоже, был налет, — сказал Девятко, всматриваясь в темноту домов. — Но крови совсем нет. Была бы кровь…
— Отчего скот пал? — тараща глаза, спросил Чурбак. — И не зарублен?
— Заткнитесь все! — заорал вдруг Горыня. Он свалился с коня в придорожную траву. Полежал там с минуту, потом с трудом встал. Плюнул — длинная, тягучая слюна повисла на бороде. Вынул меч и, шатаясь, побрел вперед. — Где вы, твари? — ревел он. Меч волочился за ним, буравя острием чернозем.
Горыня подошел к калитке, ведущей в один из дворов; натужно размахнулся и ударил — послышался треск ломаемого дерева. Меч застрял — княжич попытался вынуть его, но оступился и рухнул всем телом на калитку, повалив ее и подмяв под себя.
— Где вы, твари?! Выходите на бой! Выходите! Ну же? Я приму бой! Я… я покажу всем, что я воин…
Он на четвереньках выполз на тракт.
— Я не… я не трус! Слышишь ты?! Сестренка!
Искра вздрогнула.
— Пусть так, — уже слезливо сказал он, усевшись прямо на земле. — Пусть… да. Замышляли. И много чего еще… Да, да! Но ты мне доброго слова никогда не сказала… да я и не заслужил…
«Замолчи, пожалуйста, — Искра заткнула уши, стараясь не слышать его. — Замолчи, не надо, не надо больше!»
— Выходите на бой, твари!..
Девятко, Черный Зуб и Чурбак обходили деревню. Уже был поздний вечер. Черный Зуб держал наготове боевой топор, который он называл бушоганом. Топор приковывал взгляды: рукоять из эбенового дерева, лезвие изукрашено искусно вытравленным рисунком.
— Вот этот дом, — указал Девятко. — Посмотрим, Зуб?
Они остановились перед большим срубом с двухскатной крышей, единственной уцелевшей во всей деревне. Сруб одиноко стоял на уступе, выше всех остальных домов.
— До лесу далеко, — оглядевшись, сказал Девятко. — И до ближайших домов тоже. В случае чего врага, кем бы он ни был, успеем заметить. И будем, значит, бить по нему из окон.
— А не лучше ли переночевать в лесу? — спросил Чурбак.
— Не болтай глупостей. Здесь будем.
— Странный домишко…
— Это их молельня.
— Чего?
— Коренники тут богам своим поклонялись.
Внутри было темно.
— Ничего не видно, — сказал Девятко. — Чурбак, разожги-ка факел.
Факел осветил единственное помещение, занимавшее всю внутренность сруба. Вдоль стен стояли лавки; посередине стол, также окруженный лавками. У стола лежал мертвец.
— О! Вот и первый покойничек! — усмехнулся Чурбак.
Черный Зуб осмотрел мертвеца. Им оказался тучный дядька с густой бородой. Все обратили внимание на его искаженное ужасом лицо.
— Надо бы вынести его отсюда, — сказал Девятко, — и бросить где-нибудь подальше.
— Согласен, — ответил Черный Зуб.
Они волоком потащили труп. Бросив его в овраге, повернули было назад, когда Чурбак крикнул:
— Стойте!
— Чего еще?
Чурбак пугливо заглядывал в овраг, водя перед собой факелом.
— Мне показалось, вроде мертвец закрыл глаза… Моргнул, что ль?
— Брось молоть чепуху, — сказал Девятко. — Пошли.
Горыня сидел на крыльце того самого дома, где два часа назад разбил калитку, и жадно пил воду прямо из своего шлема.
Утолив жажду, он швырнул шлем на землю.
— Где они? — спросил княжич.
— Вон, идут.
Дружина и братья-близнецы столпились у повозок. Искра стояла одна. Доброгост делал вид, что считает вспыхивающие на небе звезды. Злоба шагал в одиночестве. Изредка вынимая меч, размахивал им, словно веткой, при этом так хищно скаля зубы, что становилось страшно. Он владел шкрамашом — аларским двуручным мечом с обоюдоострым лезвием и довольно коротким клинком — всего в полтора раза больше рукояти.
Девятко со спутниками оповестил о себе свистом. Дружина оживилась. Горыня поднял голову, рыгнул, схватившись за живот. При этом у него выступили слезы — то ли от боли, то ли еще от чего.
— Ну что? Готовы? — спросил Девятко. — Идем, что ли? Там на выступе терем — неплохое место для укрытия.
— Эй ты! — рявкнул Горыня, обращаясь к нему. — Иди-ка сюда…
Девятко остановился в двух шагах.
— Ближе, — прохрипел княжич.
Десятник сделал еще шаг вперед.
— Что я вижу? — взглянув исподлобья на него, спросил Горыня. — Ты что, князь? Командуешь тут, что ли? Что молчишь?
Девятко не ответил. Горыня вскочил; пошатнулся и ухватился, удерживая равновесие, за десятника; не без труда выпрямился, притянул его за ворот и посмотрел в глаза.
— Нагло смотришь, пес, — прошипел он. — Нагло. Хочешь показать всем, какое я говно? Так?
Послышался свист — и придорожная березка, шелестя листьями, плавно завалилась. Злоба откровенно враждебно поглядывал в сторону княжича.
Горыня посмотрел вокруг, задержал свой взгляд на Злобе, потом оттолкнул Девятко в сторону.
Искра вновь почувствовала, как кровь приливает к лицу. Она пыталась понять, каково сейчас ее любимому «дядьке» — но десятник, кажется, ничуть не переживал. Кажется… Ее повело к нему, но Буяна, положив руку девушке на плечо, твердо сказала:
— Не надо, княжна. Пусть разбираются сами.
Искра взглянула на служанку. Серьезное смуглое лицо, карие глаза излучают спокойствие. Было в облике Буяны что-то неприступное, даже величественное.
— Хорошо.
И все же Искра, пристально наблюдая за «дядькой», за его напускным равнодушием рассмотрела испуг, затаившийся в сузившихся зрачках. Что-то ей напомнил этот взгляд…
«Да! — неожиданно осенило девушку. — Ведь так смотрят… пленные, невольники».
— Веди, умник, — скривив губы и продолжая коситься на Злобу, скомандовал Горыня.
Девятко, не сказав ни слова, перепрыгнул через обломки загородки и скрылся за спинами воинов.
Отряд подъехал к молельному дому. Стояла такая тишина, что казалось, будто стук копыт разбудит сейчас всех демонов, спрятавшихся в Шагре.
Внизу по Жертвеннику стлался странный сизый туман. Он медленно окутывал ближайшие избы и конюшни.
Воины спешились. Распрягли лошадей и отвели их, вместе с боевыми конями, в небольшую, отдельно стоящую рощицу за домом, где и привязали. Повозки сдвинули вместе перед входом, образовав нечто вродезаграждения.
Туман подступал все ближе.
— Что за чудо такое? — глядя на него, спросил Чурбак.
— Кто его знает? — ответил Девятко. — Спроси у Леща.
— Лещ! Скажи-ка, видал что-либо подобное?
Лещ, несмотря на сумерки, заметил на своей начищенной до блеска булаве пятно ржавчины и сердито тер ее рукавом.
— Нет, — ответил он.
Деревянный настил жалобно заскрипел под сапогами. Горыня окинул взглядом помещение.
— Сойдет, — сухо бросил он, устало сел на лавку и привалился спиной к стене. — Разворачивайтесь. Даст бог, переночуем…
Туман подкатился к подножию утеса, на котором находился молельный дом коренников.
Черный Зуб стоял на пороге, прислонившись к дверному косяку. К воину, поеживаясь, подошла Искра.
Черный Зуб обернулся и вежливо улыбнулся.
— Эхо, — сказал он.
— Да, я заметила. Чертов пересмешник. Что-то здесь оно особенно сильное.
— Ночь будет тяжелой, — добавил Зуб после паузы.
— Почему?
— Взгляни сама.
Искра прищурилась, подошла поближе к фургонам — и увидела движущиеся в синеватой дымке тени. Расслышала какие-то звуки, похожие на бормотанье.
Искра всматривалась во мрак ночи со всевозрастающим страхом. Никто не спал, кроме Горыни.
Стук катящихся камней. Возня. Глухой ропот.
И они вышли — отовсюду — из леса, из деревни. Их было много. Сотня, если не больше. Они шатались, падали, вставали, ползли. Издавали звуки, похожие на мычание. В ноздри ударил одуряющий трупный запах.
— Это мертвецы? — спросил Чурбак.
— Глупый вопрос, паря, — ответил Злоба. Он вынул из ножен шкрамаш, поднес его к зажженной свече на столе, с видом знатока плюнул на большой палец и осторожно провел им по лезвию. Глаза великана при этом хищно блеснули.
— Ну вот и дождались, — сказал он. — Всегда легче биться с врагом, которого видно, даже если он уже мертв. К бою, ребяты.
Горыня застыл у окна.
— Позволь сказать, княже, — пробасил Злоба, встав за его спиной.
— Да… — вяло выдавил Горыня.
— Побьемся, княже. Увидишь, станет легче.
Горыня взглянул на десятника снизу вверх и нервно кивнул. «Боится, подлец», — злорадно подумала Искра.
Однако княжна и сама боялась не меньше. Она вжалась в угол и не двигалась. От вони ее начало подташнивать.
— Вот, — Буяна протянула ей платок и два листа мелиссы. — Вложи в платок траву и повяжи на лицо. Не знаю, поможет ли, но все лучше, чем ничего.
— Спасибо, — прошептала Искра. — А ты?
— Я стерплю, — сказала служанка.
Искра завязала платок, но облегчения ей это не принесло. Мучительно не хватало воздуха, а аромат мелиссы, смешавшись со смрадом, источаемым мертвецами, стал неприятен. Девушка сорвала платок, жадно вдохнула воздух, после чего все вокруг поплыло. Но она не упала в обморок — в чувство ее привела Буяна, влепившая звонкую пощечину.
— Сейчас не время, госпожа, — сказала она.
— Все, мне уже лучше. — Искра стиснула зубы и твердо решила держаться до последнего.
Между тем дружина готовилась к бою. Горыня наконец-то очнулся, встряхнул головой и приказал десятникам разворачивать оборону; сам же вытащил меч и встал у окна.
— Так! — гремел Злоба, — Эй, братцы! Вставайте против окон и колите мертвяков!
— Не так надо, — сказал Девятко, покусывая лезшие в рот усы. Свой длинный массивный двуручник он положил на плечо. — Мне кажется, надо отрубать им конечности: головы, руки…
— Дельно говоришь, воевода, — согласился Злоба. — Они ведь мертвяки, их не заколешь, как какого-нибудь степняка. Рубите ихние сгнившие репы, ребяты!
Воины заняли позиции. Мертвяки были уже совсем близко.
— А ты, Лещ, — усмехнулся великан, глядя на старого воина с булавой. — Придется тебе искупаться в их ошметках. А как же иначе? Булавой-то башку не срубишь.
— Без твоего мудрствования обойдусь, — поплевав на широкие мозолистые ладони, парировал Лещ. — Приноровлюсь.
— Девицы, — обратился Девятко к девушкам. — Будете помогать раненым, ежели таковые будут. Но держите наготове оружие. У тебя, Буяна, есть что-нибудь?
— Есть, меч, — ответила Буяна и почему-то покраснела. Она сняла вязаную накидку и повернулась. За спиной, на ремне, перекинутом через плечо, висел короткий меч в ножнах, похожий на меч ее хозяйки.
— Откуда он у тебя? — недоуменно вопросила Искра.
— Мне Гуннар… то есть Черный Зуб подарил. — Буяна виновато глянула на княжну и отвела глаза.
Искра улыбнулась.
— Я и не знала, что его зовут Гуннар, — сказала она.
— Добро, — кивнул Девяткои обернулся. — Так… понеслась!
Мертвяки окружили дом со всех сторон. Они толкали друг друга, тыкались в стены, царапая бревна; лезли в окна, двери. Землистые перекошенные лица, перемазанные глиной лохмотья, руки с содранными до мяса пальцами — и ужасная, всепоглощающая вонь.
Дружинники без устали взмахивали мечами, стараясь обезглавить мертвяков, и, надо сказать, их гниющие тела хорошо поддавались, — отрубленные конечности падали, как скошенная трава. Во двор никто не вышел, боясь быть окруженным и покусанным (Девятко с Лещом предупредили, что укус мертвяка смертелен), но у четырех окон (все они смотрели во двор) и одной двери все воины не умещались. Потому отряд разделился — одни сражались, другие готовы были, в случае надобности, заменить раненых.
Через несколько минут у дома выросла груда окровавленных, скользких от гнили, крови и раскиданных кишок тел. К несчастью, зарубленные трупы не успокаивались. Вся куча шевелилась, в головах лязгали зубы и вгрызались в валявшиеся рядом тела, в землю, во что попало; руки, волоча за собой порванные нити вен, как будто ползли в бой, и их приходилось отбрасывать пинками назад. К тому же трупы все прибывали. Некоторые окружили повозки и толпились около них, ничего не делая.
Кровь лилась через порог в избу, и воины скользили. Горыню пошатывало, пот стекал по его телу так сильно, что, казалось, будто княжич облился водой. Но он старательно бился, не подменяясь; выбирал цель и рубил наверняка. Лещ и правда весь забрызгался кровью, ошметками тел и щепками; резные накладки, украшавшие окно и подоконник, превратились в вымазанные кровью и расквашенные булавой клочья. Черный Зуб и Злоба стояли плечом к плечу напротив двери. Каждый управлялся оружием искусно и даже изящно, что говорило о немалом боевом опыте. Отсеченные части тел падали на залитый кровью пол с сочным мокрым шлепком.
Искра никогда в жизни не видела и не слышала ничего ужаснее. Проклятия воинов, глухой утробный рык мертвецов, чавканье разрезаемой плоти, хлюпанье сапог в лужах крови, скрежет ногтей, скребущих по стенам…
Она сидела на коленях рядом с Миленом. Парень приподнимался, стонал и с отчаянием смотрел на товарищей; сердцем и разумом он пребывал в бою. Девушка похлопывала парня по ладони и успокаивала его, хотя сама нуждалась в утешении гораздо больше. Она молилась. Молилась богу Высеню и Матери-Хранительнице, молилась истово, дрожа всем телом и припоминая все знакомые обрядовые песни, что распевали старухи в канун дня Рыбака или в день летнего Солнцеворота. Она никогда не делала ничего подобного, но теперь, на пороге смерти, чувствовала, что только бог, о существовании которого она никогда и не задумывалась, сможет оградить от беды и спасти.
Она просила у него прощения за все свои проступки. Просила за брата, за отца…
Спустя, может быть, час — никто не мог сказать точно, сколько времени прошло — битва прекратилась так же внезапно, как и началась. Гора поверженных мертвецов не подавала никаких признаков жизни. Но воины не расслаблялись.
— Ну что?! — рявкнул во тьму ночи Злоба. — Наелись, слизняки?
— Все целы? — осведомился Горыня, вытирая платком лоснящееся от пота и крови лицо.
— Кажется, все, — осмотревшись, ответил Девятко.
— Кто-то идет, — сказал Черный Зуб. Он воткнул секиру в дощатый пол и пристально смотрел во двор.
Шел мертвец, неуверенно волоча ноги и издавая странные шипящие звуки. Он вошел в круг сумрачного света, отбрасываемого лучиной через дверь, и Чурбак, отличавшийся острым зрением, узнал уже знакомого им покойника с бородой веером.
— Гляньте, трупак, — тот, кого мы в овраг кинули!
Бородач остановился, поводил плечами, повертел головой; рот его чудно открывался и резко захлопывался, словно печная заслонка. Судя по всему, бородач хотел что-то сказать, но изо рта его вылетало нечто, весьма отдаленно напоминающее слова:
— Аамн… амн! Вав! Вааа… амн! Прррв…
Так мертвец простоял несколько минут. Казалось, что он непослушная марионетка, которую невидимый кукловод дергает за нити, стараясь заставить хорошо сыграть свою роль.
— Долго еще этот скоморох будет кривляться? — поинтересовался Чурбак. — Может, пустить ему стрелу в глаз?
— А что толку? — спросил в ответ Злоба. — Подойдет поближе, Лещ размажет гаденыша по стенке, и дело с концом.
— Запах!!! — бородач выкрикнул это слово так отчетливо, неожиданно и громко, что все вздрогнули и невольно попятились. — Запах! Запах! Запах! Запах! Запах, запах, запах, запах, за-а-апах!!!
Прокричав напоследок это загадочное слово во всю мощь своей мертвой глотки, бородач упал навзничь; голова при этом оторвалась и покатилась по земле.
На некоторое время воцарилась почти гробовая тишина. Лишь слабое дуновение ветра, чуть шевелившего листья, нарушало ее.
Первым заговорил Черный Зуб.
— Запах… — задумчиво протянул он. — Ведь он сказал «запах», я правильно понял? Но что-то мне подсказывает, что речь шла не об этом. — Зуб с отвращением плюнул на темную массу за дверью. Сочащаяся кровь поблескивала.
— Что-то мне подсказывает, — сказал Девятко, — что с нами хотел поговорить не он, не бородач.
— А кто? — спросил Злоба.
— А не тот ли демон с ребенком?
— Тикать надо отсюда, мужики! — заверещал Чурбак, чуть не плача. — Тикать, пока не поздно!
— Заткнись, — прикрикнул на него Злоба.
— Так! — подал голос Горыня. — Уходим, немедля. Парни, откиньте это говно от входа… Потом за конями, если они еще живы. Надеюсь, что живы…
К счастью, все кони остались целы и невредимы, но очень напуганы. Они брыкались и шарахались от людей. Воинам стоило больших трудов успокоить их и привести во двор.
Через полчаса все было готово: повозки проверены на предмет целостности и запряжены, воины выстроились, держа наготове оружие, четыре человека держали в руках зажженные факелы.
— Спать не будем, — говорил Горыня. — Будем идти и идти, пока не упадем. Пора покинуть этот прокля́тый лес. У меня он уже печенках сидит.