У нее был глуховатый голос, словно она говорила в нос, но в этом не было гнусавости, а было что-то такое, от чего у меня холодела спина. Впрочем, может быть, это было от речной сырости. Кампа в конце октября была не самым теплым местом для прогулок.
В последний раз я был здесь прошлой осенью, когда Дарья сказала, что хорошо бы нам видеть друг друга как можно реже. И вообще жить в разных домах. Разных районах города. Разных странах. А еще лучше, на разных материках.
Мы стояли над Чертовкой и смотрели на мельничное колесо. Мы смотрели как оно величаво вращается, целиком занятое собой, как оно мелет черную осеннюю воду, и молчали.
- Сколько вы здесь? - спросила Стефания.
- Пять лет, - сказал я.
- Привыкли?
- К этому нельзя привыкнуть, - сказал я. - Можно только смириться. В частности, и с тем, что нельзя привыкнуть.
Шум воды, падающей с колеса, заглушал шорохи листьев, которые сыпались с единственного дерева у моста.
Стефания стояла, опершись на парапет.
У нее была короткая стрижка. Правая прядь русых волос длиннее, чем левая. Она закрывала ей часть лба.
- Вы мне хотели что-то сказать, - напомнил я.
- Вы много знаете, - сказала Стефания. - Очень много. Вы, наверное, ничего не успели сделать?
- Я? - спросил я. - Где?
- Дома.
- Ах, дома, - сказал я. - Вы что имеете в виду?
- Что вы вообще делали?
- А вы?
Стефания обхватила себя руками за плечи.
- Я жила, - сказала она. - Думала.
- Я тоже, - сказал я. - Думал.
- Прозой или стихами? - спросила она, глядя на мельничное колесо.
Я засмеялся.
- Все-таки вы ведьма, Стефания, - сказал я.
Она резко повернула голову. У нее были зеленые кошачьи глаза. А мне казалось, что они голубые.
- Я не ведьма, - сказала она на родном языке. - Нэйсем чародейнице.
- Да что вы, Стефания? - спросил я.
Она снова смотрела на колесо.
- Стихами, да?
- Стихами тоже, сказал я.
- Ну прочитайте что-нибудь.
- Стихи на чужом языке трудно воспринимать, - сказал я. - Да еще с голоса.
- Не бойтесь, - сказала она. - Я пойму.
- Я жив, пока я жив, - сказал я, - пока я жид. Это понятно?
Она кивнула, глядя на черную воду.
- Что же вам здесь может быть понятно? - спросил я. - Ведь "жид" по-чешски и "жид" по-русски это разные люди.
- То есть? - спросила Стефания.
- Чешский "жид" это русский "еврей", - сказал я, - а русский "жид" это чешский "жидак", это вам понятно?
- Нет, - сказала Стефания.
- Ладно, - сказал я. - В России я всю жизнь был "жидом". Эмигрировал, чтобы не слышать это слово. И попал в страну, где "жид" это официальное название еврея. Ну не смешно ли, а?
- Действительно, смешно, - сказала Стефания.
- Не вижу в этом ничего смешного, - сказал я.
Мы помолчали.
- Слишком большое значение вы этому придаете, - сказала Стефания.
- Чему этому? - спросил я.
- Еврейской теме, - сказала Стефания.
- Ну конечно, - сказал я.
- Прочтите лучше стихи, - сказала Стефания. - Я пойму, честно.
Я посмотрел на нее. Я почувствовал, что уже устал. Еще до всех этих дурацких объяснений. Если бы все это мне снилось, я бы уже завыл. Но мне это не снилось.
Я прочел десятилетней давности строчки. Теперь уж все равно было, кому их читать.