Март в Новой Англии отличается особым коварством. Зима вроде только-только закончилась, но ему отлично удается притвориться настоящей весной. В воскресенье вовсю светило солнце, термометр показывал больше десяти градусов, а кое-где на растопыривших голые ветки деревьях даже набухли почки. Однако снежная буря из Канады уже обрушилась на штат Мэн и не думала прекращать свое наступление. Подождите-ка денек-другой. И тогда получите сполна.
Уэсли старалась вести себя как ни в чем не бывало. Она улыбалась и жала руку друзьям Шерри, прощаясь с ними на парковке у церкви. Они все называли ее сестрой. Но, несмотря на их любовь, в глубине души она по-прежнему чувствовала саднящую боль. Они так радовались самим себе — спасенным и очищенным от скверны. И ни один из них не понимал, какую ношу ей приходится нести.
— Я собираюсь сегодня в «Шаттук», хочешь пойти?
— А что такое «Шаттук»? — поинтересовалась Уэсли, пока подруга выруливала из переполненной парковки на Блю-Хилл-авеню.
— Это больница. Моя мама работала там перед смертью.
— А тебе туда зачем?
Шерри посмотрела на Уэсли и покачала головой:
— Проведать больных. Одиноких. Которых никто не навещает.
— О! — Уэсли стало стыдно за свой вопрос. И заодно за следующий, чуть не слетевший с ее губ: «И почему вам, ребята, нужно быть такими правильными?»
— Ну что, идешь?
— Мм, не знаю. Мне столько надо сегодня прочитать.
— Уэсли, — начала Шерри самым что ни на есть материнским тоном, — если ты хотя бы в течение нескольких минут подумаешь о ком-нибудь, кроме себя, то сильно удивишься, обнаружив, как ничтожны твои проблемы.
Уэсли ничего не ответила. Она не знала, что тут сказать. Кроме одного: ей собственные проблемы ничтожными не казались. Но какой смысл спорить с Шерри? Она еще не остыла после проповеди.
— Ладно, может, ненадолго.
— Прекрасно. Поехали поедим.
Шерри прибавила громкость на проигрывателе компакт-дисков и принялась подпевать исполнительнице госпелов Фриде Баттл.
Через несколько минут они вошли в ресторан негритянской кухни «Боб зе шефе» — единственное приличное заведение в «белом» районе, принадлежащее чернокожему. Возможно, именно благодаря этому ресторану Бостон вызывал доверие у чернокожих, приезжающих из других частей страны. Меню такое, что слюнки текут; заводной джаз-банд; шведский стол… И все-таки три четверти присутствующих на воскресном бранче — белые. Ну а что с этим сделаешь? Бостон есть Бостон.
Им повезло со столиком — прямо возле музыкантов.
— А ударник ничего себе! — заметила Шерри, стараясь перекричать латиноамериканские ритмы.
Уэсли сделала большие глаза. Она и не заметила. Девушка положила себе овощей, омлет и пару блинчиков. Ее подруга взяла то же самое.
— Какие мы хорошие, да? — Шерри наморщила нос, сравнив свой скромный выбор с горами куриных крылышек, макарон с сыром и других холестериновых вкусностей на тарелках других посетителей.
— Нам и надо быть хорошими. Забег уже через несколько недель.
С приближением марафона волнение Уэсли сменилось страхом. Она так много тренировалась — последние пять месяцев пробегала по восемьдесят километров в неделю, — а теперь чувствовала только усталость. Из-за тренировок или из-за Дункана? Она не знала. Она лишь видела, что энтузиазм по поводу ее первого марафона в Бостоне с каждым днем тает.
— О-о! — вздохнула Шерри. — Я бы так хотела макарон с сыром и немножко крылышек.
— Давай. Я тебя не держу.
Они направились к своему столику.
— Тебе там понравится. Знаю, картина может показаться угнетающей, но ты удивишься. Некоторые их них могут рассказать кое-что интересное.
Уэсли машинально кивала, пока Шерри говорила о «Шаттук хоспитал» и несчастных одиноких пациентах. Естественно, Шерри ходила туда из христианского сострадания. Однако Уэсли знала: в то же самое время Шерри-репортер выискивает в больнице какую-нибудь душераздирающую историю, чтобы украсить своим именем первую полосу газеты, в которой она работает. Но это вполне естественно.
У дверей было очень много народу, однако краем глаза Уэсли заметила, как в ресторан вошли Уильям с Меган. Девушка уставилась в тарелку в надежде остаться незамеченной. Они не разговаривали с того самого дня, когда он предупредил ее о Дункане. Уэсли еще не была готова снова с ним встретиться. Особенно когда рядом эта безупречная Меган.
— Давай-ка побыстрее. И пойдем, мне не терпится.
— Правда? — просияла Шерри. — Ладно. Я вообще-то уже наелась.
Направляясь к выходу, Уэсли чувствовала на себе взгляд Уильяма. Но даже не взглянула в его сторону. Придурок несчастный! Ей очень хотелось подойти и сказать ему пару ласковых за то, что он разрушил их отношения с Дунканом. Но Уэсли решила: ничего хорошего из этого не выйдет. Не было никакой уверенности в том, что она не расплачется и не устроит сцены. Но уж здороваться она точно не собиралась. Он для нее просто пустое место. По крайней мере, ей хотелось, чтобы он так думал. Девушка быстро вышла, так и не обернувшись.
Первое впечатление от «Лемюэль Шаттук хоспитал» — ветхость и запах старости. Он не шел ни в какое сравнение с блистающим стерильной чистотой Северо-Западным медицинским центром, в котором двадцать лет проработала мама Уэсли. Больные в креслах-каталках сидели у входа и смотрели на величественные дубы, царственно раскинувшие кроны над Франклин-парком, с его оживленным городским зоопарком и одним из лучших в стране открытым полем для гольфа.
И какой разительный контраст: одурманенные наркотиками, смертельно больные, всеми покинутые пациенты старой, мрачной городской больницы, а напротив — радостные теннисисты, любители бега, семьи, оттягивающиеся на природе этим идиллическим, почти весенним воскресным утром в залитом солнцем девственном парке.
— Куда мы идем? — спросила Уэсли.
Ее мутило от больничного запаха, еще не переваренный бранч просился обратно.
— Десятый этаж. Последний. — Шерри взглянула на нее и сощурила глаза. — Ты в порядке?
— Да, все отлично.
— Ты привыкнешь к запаху.
Уэсли не хотела признаваться, что больше не собирается приходить сюда.
Странно, но в отделении пахло не так жутко, как в холле. Здесь было другое: ужасный шум. Несколько телевизоров работало на разных каналах. Кто-то из пациентов смотрел весенние тренировки бейсболистов, а остальные — всё подряд, что только мог предложить телеэфир.
— Привет, Шерри! — окликнула их с поста медсестер крупная дама карибского происхождения, одетая в белую форму.
— Привет, Мириам! — ответила Шерри.
— Как дела, красавица? Ты сегодня потрясающе выглядишь! Из церкви идешь?
Уэсли узнала барбадосский диалект.
— Это Уэсли, — представила ее подруга, и Уэсли протянула руку.
Мириам обняла ее так, что кости затрещали, и сказала:
— Приятно познакомиться, Уэсли. Ты откуда родом? Судя по лицу — с островов.
— Да, мой отец с Барбадоса, — сказала Уэсли, смущенная такой фамильярностью.
— С Барбадоса! И я тоже! А из какой части?
— Ну, приятно было с тобой повидаться, Мириам, — сказала Шерри, взяв Уэсли под руку, — но нам надо к Холли.
— Конечно. Она сегодня слегка не в духе. Вот обрадуется, что к ней пришли.
Вслед за Шерри Уэсли вошла в крошечную отдельную палату. Стены были абсолютно голыми, но у двери стояли четыре пластмассовые вазы с цветами. Еще две — на столике справа от кровати. И одна ваза — слева.
— Привет, Холли! — мягко поздоровалась Шерри и сделала знак подруге подойти поближе.
Уэсли никогда не видела такой худой женщины, разве только на подиуме.
— Шерри, хорошо, что зашла. — Голос пациентки был сильным и уверенным. Она производила впечатление женщины хорошо образованной, некогда очень красивой и знающей себе цену. — Кто это с тобой? — Она посмотрела на Уэсли и улыбнулась.
Хотя улыбкой это было трудно назвать: просто на лице натянулась кожа и показались желтые гнилые зубы, торчащие из выступающих десен. Жидкие волосы пациентки были затянуты, как предположила Уэсли, в хвост.
Уэсли протянула руку, однако Холли даже не попыталась пожать ее.
— Плохой день? — спросила Шерри.
Холли глухо закашлялась:
— Не такой уж плохой по сравнению с ночью. Просто небольшая слабость. — Она закрыла глаза.
— Послушай, Холли. Хочу, чтобы ты познакомилась с Уэсли поближе. А я пойду поздороваюсь с Сесиль.
Уэсли уже открыла рот, чтобы сказать «нет», и возмущенно схватила подругу за руку. Шерри пристально посмотрела на нее, вырвала руку и вышла из палаты.
Уэсли хотелось убежать. Холли все еще не открывала глаз. Может, она уснула? Под одеялом со штампом «Департамент здоровья Массачусетса» лежал обтянутый кожей скелет. Телевизор в палате был настроен на канал Си-эн-эн. На столике стояли фотографии. С одной из них широко улыбалась симпатичная, изящная девушка, наверное дочка. Ее волосы были коротко подстрижены и выкрашены в каштановый цвет. Прическа подчеркивала карамельную нежность кожи и глубину огромных карих глаз. Улыбка девушки демонстрировала красивые крупные белые зубы.
— Нравится? — Холли снова смотрела на Уэсли.
— Да, хорошенькая. Ваша дочка?
Холли засмеялась и опять зашлась в кашле.
— Может, позвать кого-нибудь? — заволновалась Уэсли.
Однако больная отмахнулась, показав, чтобы Уэсли не беспокоилась.
— Я в порядке. — Холли откашлялась. — Это я.
— Кто? — не поняла Уэсли.
— На фотографии. — Холли с победоносным видом смотрела на растерянную гостью. — Пять лет назад.
— Мне так жаль, — покачала головой Уэсли.
— Не надо жалеть. Мне не жаль, что я была так хороша.
Они обе рассмеялись. Холли закашлялась, но на этот раз приступ был недолгим.
Уэсли хотелось спросить, что случилось. Появилась одна идея, однако она ее отбросила. И конечно, не хотелось обижать Холли.
— У меня нет детей, подруга. Мне всего тридцать два.
Уэсли раскрыла рот от изумления.
— Пожалуйста, не надо соболезнований, — Холли закрыла глаза, и Уэсли промолчала.
— У вас все хорошо? — Уэсли не на шутку заволновалась, потому что прошла минута, а Холли не открывала глаз.
Женщина кивнула.
Уэсли уже собиралась позвать медсестру, когда Холли снова посмотрела на нее.
— У меня иногда бывают сильные боли, — объяснила она. — Сегодня еще терпимо, а вот ночью я так вопила, на всю больницу.
— Холли! Почему… Что с тобой?
— У меня СПИД.
Уэсли с трудом удержала слова сочувствия. Хотя, конечно, она сочувствовала Холли. Ей хотелось обнять женщину. Хотелось плакать. И еще ей хотелось уйти отсюда.
— Я, в общем-то, умираю. Не смотри на меня так, дорогая. Обо мне есть кому позаботиться. Я уладила свои отношения с Богом. — На лице Холли появилась уверенная, некогда ослепительная улыбка.
— Не знаю, что сказать, — прошептала Уэсли.
— Все нормально. Практически никто не знает. Но я рада, что ты пришла с Шерри. Вообще-то, у меня и семьи-то нормальной нет. Перед тем как оказаться здесь, я жила на улице.
— Но почему? На фотографии ты такая счастливая! — Уэсли слишком поздно спохватилась, как наивен ее вопрос и как похож на укор.
Холли закрыла глаза и на какое-то время отключилась. Уэсли смотрела новости и ждала, когда женщина снова придет в себя.
— Мой муж. Он был само совершенство. Он дал мне все: просторный дом в Милтоне, красивые машины, путешествия, бриллианты, несколько десятков любовниц и — СПИД.
Уэсли зажала рот рукой. У нее сердце разрывалось на части, пока Холли рассказывала ей свою историю о рыцаре в сияющих доспехах, который превратился в ангела смерти.
Холли Нивз была студенткой юридического факультета Северо-Восточного университета, когда познакомилась со своим будущим мужем. Он тоже учился на ее факультете. Они тут же влюбились друг в друга и всего через несколько месяцев поженились. Первые четыре месяца жили душа в душу, а потом начались измены. Холли получила место в небольшой юридической фирме. Она с головой ушла в работу и не обращала внимания на загулы мужа.
Перед друзьями и его родственниками они изображали счастливую пару. Оба были умны, успешны. В награду за тяжелый труд они покупали себе дорогие игрушки.
— Он повторял везде и всюду: его Холли заслуживает только самого лучшего. — Женщина горько улыбнулась. — Наверное, я мирилась с его изменами, потому что он постоянно покупал мне подарки. Я даже перестала задавать вопросы, когда он не приходил ночевать или когда ему по домашнему телефону звонили девицы и обзывали меня.
Так продолжалось четыре года. А затем его состояние серьезно ухудшилось, и он не мог уже скрывать свою болезнь от жены. Через год и у нее начались внезапные приступы опоясывающего лишая. А потом он умер. Его родственники оплатили похороны и тут же забыли о ней.
Холли ушла с работы, когда уже не в силах была выносить позор и слабость. Дом и машины забрали за неуплату. За три года без работы она продала все, что могла.
Теперь медицинской страховки у нее больше нет. Коллеги давно про нее забыли. Родственники мужа делают вид, что ее не существует. И вот она здесь одна сражается с раком, который разъедает ее тело, и умирает.
— Почему ты не вернулась к своим родственникам? — спросила Уэсли.
— Меня воспитала бабушка. Она умерла, когда мне исполнилось двадцать три. За год до того, как я вышла замуж. А где моя мать, я не знаю. — Холли взяла пульт и переключила телевизор на канал «Интертеймент». — Сейчас начнутся «Правдивые голливудские истории». Моя любимая программа.
— Да ты что! И моя!
— Ты чем-то на меня похожа, — сказала Холли, снова закашлявшись.
— Да? И чем?
— Ты такая милая и наивная.
— Наивная? — Уэсли рассмеялась, хотя сомневалась, нравится ли ей то, что совершенно незнакомый человек считает ее наивной.
— Не обижайся.
— Я не обижаюсь, — соврала Уэсли. — Но почему ты так думаешь?
— Просто смотрю на тебя. И вижу. — Холли снова улыбнулась: хотела, наверное, показать Уэсли, что она не имеет в виду ничего плохого. — Так жить опасно. Ради любви. Ты встречаешь не того парня, и он, моя дорогая, пользуется тобой на всю катушку. Любовь не то, что ты думаешь. У меня было все: фейерверки и рыцарь на белом коне. И посмотри, куда это меня привело. — Холли не отводила глаз от Уэсли.
Девушка кивнула:
— Я знаю, о чем ты. Я только что пережила разрыв и…
Холли закрыла глаза, и Уэсли замолчала, оставив умирающую наедине с болью. Через несколько минут вошла медсестра.
— Пусть поспит, — сказала она Уэсли.
Выезжая на Коламбия-роуд, Шерри взглянула на подругу:
— Ты что-то притихла. Как все прошло?
— Я просто не могу выкинуть Холли из головы. Она такая умная, такая молодая, такая…
— Да. Печально. Но жизнь есть жизнь. Она все-таки держится молодцом.
Уэсли почувствовала, как в уголках глаз закипают слезы:
— Так ужасно знать, что она умрет. Понимаешь, она могла бы быть моей приятельницей или коллегой по работе.
— Уэсли, посмотри на вещи с другой стороны. — Шерри погладила подругу по ноге. — С Холли все в порядке. Да, знаю, тебе так не кажется, но это правда. Ей сейчас очень больно, но когда она умрет, вся боль исчезнет. Она отправится на небеса. Невозможно понять, почему с ней такое случилось. Один Господь знает, это Его Промысел. У него для всякого есть план, и каждому выпадают боль и страдание, счастье и успех. Холли была когда-то счастлива. Она снова станет счастливой, когда перейдет в мир иной.
— Я просто не…
— Не пытайся понять, — оборвала подругу Шерри. — Нам не дано.
Болезнь Холли потрясла Уэсли. Это не статистические данные, которые вызывают легкое беспокойство, однако создают впечатление, будто болезнь — это что-то, от тебя очень далекое. А тут — живой человек, умирающий от СПИДа, и это было слишком очевидно, слишком реально. Как может Шерри так спокойно рассуждать, недоумевала Уэсли.
— Ты в первый раз увидела… э-э… по-настоящему больного человека? — спросила Шерри, словно прочитав ее мысли.
— Да. Никогда раньше… Поверить не могу… СПИД… что он делает с людьми.
Шерри вздохнула:
— Да! Именно это он и делает с людьми.
Уэсли уловила гневные нотки в голосе подруги.
— Шерри, иногда я ощущаю себя самым наивным человеком в мире. Ты понимаешь меня? И Холли так считает. Она тоже сказала, что я наивная.
— Ну-у, — Шерри приподняла одну бровь, — я бы не назвала тебя наивной. Тебе просто нравится видеть только то, что хочется.’ Это не хорошо и не плохо. Возможно, так работает твой защитный механизм.
Уэсли задумалась над ее словами.
— Просто до сих пор мне не приходилось встречаться с такими, как Холли. Меня интересовала только работа, семья. И Майкл. А потом Дункан.
— Ты сама выбрала этот путь. Я тоже однажды выбрала свой: пошла на общественных началах работать в больницу. Там-то я и насмотрелась на таких, как Холли. Мы с ней не на улице познакомились и не в клубе. Она такая же сестренка, как ты или я. — Шерри помолчала немного. — Тебе вовсе не обязательно видеть уродство, если не хочешь. Можешь просто закрыть глаза и притвориться, что в твоем мирке нет изъянов. Но я… я хочу видеть хорошее, плохое и уродливое. Мир огромен, он намного больше, чем я и ты. И Дункан. — Шерри взглянула на Уэсли. — И я хочу билет в первый ряд, чтобы ничего не пропустить.
Разговор не прошел для Уэсли даром. Как долго не замечала она ничего, кроме себя самой.
И этот путь был ровным и безопасным. Наверное, Холли так же думала о своей жизни и она не хотела видеть грязи, живя с человеком, который сначала любил ее и баловал, а потом предал и обрек на смерть. Уродство присосалось к коже Уэсли, как пиявка, и не отпускало весь день. Она думала о Холли: как в свои тридцать два она лежит на больничной койке, такая слабая и беспомощная. Шерри права. Она слишком долго закрывала глаза, чтобы не замечать уродства прямо перед собой. Нужно извлечь для себя урок. Нужно.