всё видала наверняка
дочка прачки, дитя Чека.
У стиральной доски росла,
а все не отмоется добела.
Мойка, стирка, на вырост, в рост,
то Поцелуев, то Прачечный мост.
И – ухвати кленовый листок -
этот верткий козий мосток
через Леты летний поток.
Дочка прачки, дитя Чека,
да речка Лубянка, дочка лубка.
Контрамарка в расстрельный ряд,
эти стреляют, а те глядят
вместо театра и вместо кино:
хлеба нет, а зрелищ полно.
Кроме убиваемых и убийц -
зрительница, зритель из кровопийц.
Обсуждают, кто умер как,
вампир, упыриха и вурдалак.
“Улыбнулся и докурил”.
Аплодисменты у могил.
“Помер шикарно, на все сто”, -
делегатка в летнем пальто
от партии Красного Чулка,
дочка прачки из Чека.
Скоро ее пустой конвой
подбросит на “марусе” домой.
Неча на зеркало ей пенять
(левое на правое поменять,
швами наружу, задом наперед);
с губчека помаду сотрет,
скинет кровавые башмаки,
умоет руки после реки,
сбросит забрызганное пальтецо
и наденет свое лицо;
вот только рот все похож на пасть
и брови с бровью не совпасть.
“Выдали те, Гумилев, литеру ост-вест,
Могилевская губерния, земской уезд”.
“В яблочко, – хрипло, – видал миндал,
а ты не думал и не гадал”.
12. Форт
Эскарп с оттенком – умбры? прели? – выводит кисть, корму и ют;
из вод, из аквы-акварели чудные крепости встают.
Цепь миражей, готовых к бою, одеты камнем, поднят флаг,
за сотню лет покрыт травою их насыпной архипелаг;
Фортификации, богине и обороны, и войны,
ветхозаветной героине, их капища посвящены.
Куртины, крепи, горжа, пристань, потерны, где и в полдень ночь,