Из далекого московского угла казалось, что обстановка в Европе благоприятствовала этим замыслам, хотя трудно, ох как трудно, было разглядеть оттуда хитросплетения европейской политики.
А дело выглядело так. Военная удача явно благоволила Австрии. Под ударами ее армий турки откатывались все дальше на юг, оставляя победителю Венгрию, Трансильванию, Славонию и Сербию. Венецианцы захватили Далмацию и Морею, как называли тогда южную часть Греции. Они заняли даже Афины.
Россия наконец решилась. В начале 1697 года русский посланник в Вене Кузьма Нефимов заключает с Австрией и Венецией оборонительный и наступательный союз против Турции сроком на три года. Россия становится четвертым участником Священной лиги.
Может быть, это было не лучшее время для присоединения к Священной лиге? Военные действия союзников к тому времени, как назло, потеряли былую стремительность и натиск. Неудачи стали чаще и крупнее, а война приняла затяжной характер. Вяло действовали поляки. Им не удалось завоевать Каменец с Подолией и Молдавию, на что они рассчитывали, начиная войну. В общем после побед наступила усталость. Чувствовалось, что непосредственная опасность для Европы миновала, а религиозный пыл остыл. А тут еще австрийцы. В разгар боевых операций против турок они ввязались в войну с Францией, оттянув значительную часть своих войск на западный фронт.
Что же изменилось в европейской ситуации? Из далекой Москвы все представлялось в неопределенном, а чаще в искаженном свете.
Впрочем, у Петра не было иного выбора. За его плечами уже была азовская победа. На верфях Воронежа, где стояли остовы полусотни боевых кораблей, закладывался не только русский флот, но и направление русской внешней политики на целое столетие вперед. Этим кораблям нужен был выход в Черное море. Но на их пути были Крым и Турция. В борьбе с ними Австрия, Венеция и Польша были естественными, или, как тогда считали, богоданными, союзниками. И если их боевой пыл несколько поугас, его надо разжечь, влить новые силы в антитурецкую лигу. На это и была ориентирована петровская дипломатия после Азова. Это и была цель Петровой поездки.
ГЛАВА III "ТАРАРА, ТАРАРА КРУГОМ!"
Петр ходил по венским улицам и внимательно приглядывался. Легенда, сохранившаяся в старых венских книгах, рассказывает, что каждый день он переодевался в новое платье, чтобы его не узнали.
Необычный это был город Вена. Сквозь тесноту грязных и запутанных улочек, как в любом друтм средневековом городе, каких уже немало повидал Петр, неожиданно протискивались ввысь изящные купола сверкающих золотом церквей и дворцов. А вокруг царило запустение, оставленное войной и чумой.
Всего 20 лет назад "черная смерть" в очередной раз гостила в Вене. Она унесла с собой шестую часть ее населения. Леопольд поклялся тогда, что поставит памятник в знак благодарности Богу, если он избавит город от этой беды. Леопольд выполнил обещание. На центральной площади Вены с характерным названием Грабен (могила) он воздвиг мраморную колонну в честь святой Троицы, которую австрийцы окрестили памятником чуме (она и по сей день стоит на одной из самых элегантных венских площадей - Грабен), воплощая сложную символику многих авторитетов архитектуры.
Петр любил заходить в простые гаштеты, посидеть, послушать, о чем говорят люди, выпить стакан-другой молодого вина. У самой городской стены неподалеку от Красной башни, через которую он совсем недавно въезжал в город, стоял гаштет Гриехенбейл - сам как крепостная башня с узкими, словно бойницы, окнами и остроконечной черепичной крышей*.
С раннего утра здесь шумел разноголосицей мясной рынок. Остро пахло навозом и кровью. Да так, что запах этот въелся в камни мостовой и стены домов. И даже сегодня вы еще можете почувствовать его... Визжали при-возимые на заклание жирные австрийские свиньи, тоскливо мычали степенные бело-коричневые коровы, жалобно блеяли тонконогие овцы. Их стоны и мольбу перекрывали бодрые, с шуточкой выкрики купцов, зазывавших покупателей. А к вечеру рынок затихал. Жизнь перемещалась в близлежащие гаштеты, где пили вино, хвалились выручкой и заключали сделки. И едва ли не самым популярным из этих гаштетов был Гриехенбейл. Причем своей славой он главным образом был обязан доброму Августину.
Помните, любезный читатель, свое детство? Сказки Андерсена... Грустная принцесса склонилась к котелку, обвешанному бубенчиками, которые названивали старинную мелодию: "Ах, мой милый Августин!.. Все прошло, прошло, прошло!"
Я не поверил своим глазам, когда в одной из старинных хроник наткнулся на строчки, сообщавшие, что Августин был вполне реальной фигурой. Он жил в Вене во второй половине ХVII века. Но от сказочного Августина в нем ничего не было. Только, пожалуй, мелодия...
Его звали Маркс Августин. Он играл на волынке, развлекая гостей Гриехенбейла и напевая куплеты, зачастую непристойного содержания, которые тут же сам и сочинял. Каждый куплет он сдабривал глотком молодого австрийского вина и припевом, который позднее войдет в историю: "Ach du lieber Augustin!.. Alles ist hin".
Так было и в 1679 году, когда "черная смерть" гуляла по Вене. Как рассказывают, в один из тех дней, пьяный, как обычно, он не добрался до дома, а свалился в незасыпанную общую могилу и заснул в ней среди груды мертвых тел. Утром, как ни в чем не бывало, он выбрался из могилы и пошел в Гриехенбейл петь свои песенки.
Умер он год спустя после пребывания Петра в Вене в возрасте 62 лет. Запись в приходской церкви, где он был похоронен, свидетельствует, что он умер "в то время, когда пил вино".
У меня нет доказательств, что эти два человека встречались. Но невозможно представить, что Петр, бродя по Вене, не заходил в Гриехенбейл и не слушал куплеты доброго Августина.
* * *
Успешное свидание с императором распахнуло перед Петром двери венских дворцов.
Он ходит на балы, посетил арсенал, библиотеку, кунсткамеру. Вероятно, в связи с этим осмотром в расходной книге появилась запись: "Взял второй великий посол на раздачу цесаревым служителям, которые великим послам на цесарском дворе показывали разные вещи, 300 золотых".
А 23 июня по случаю тезоименитства Леопольда Петр бьи приглашен в оперу. Император слыл большим любителем музыки и даже сам грешил сочинительством, которое придворные объявляли божественным. Представление давалось уже в знакомом нам дворце Фаворита в большой, примыкающей к галерее так называемой длинной зале. Там собралась вся императорская семья. Иностранные дипломаты присутствовали на спектакле инкогнито. Для них в конце залы была сооружена особая ложа. Приглашены были и русские послы: впереди сидели Лефорт, Головин и Возницын, а за ними несколько дворян, среди которых ростом выделялся Петр. По желанию царя все они были одеты в немецкие одежды.
Спектакль был долгим - он продолжался более четырех часов. Утомленный нестерпимой жарой и духотой, Петр часто выходил из ложи в галерею, где ему подносили венгерские и другие вина. "Кажется, ему понравилась опера", - доносил испанский посол. А относительно танцев царь сказал, что они очень отличаются от московских, потому что там танцуют только ногами, а здесь также производят движения руками и головой.
Возвратившись домой из театра, Петр тотчас объявил графу Чернини о своем желании посетить на следующий день императрицу Элеонору-Магдалину. Однако императрица колебалась с ответом. Третья жена Леопольда была женщиной тихой, кроткой, всегда послушной мужу. Она сторонилась государственных дел, не терпела пышности и церемоний, вела замкнутый, почти монастырский образ жизни, усердно посещая церковные службы и всецело отдаваясь семье и воспитанию дочерей. Исключение она делала только для своих многочисленных братьев. Ради устройства их карьеры она пускала в ход все свое влияние. Ничто другое ее не интересовало.
Но император решил пойти навстречу пожеланиям Петра. Был наскоро выработан церемониал свидания: царь возьмет с собой только одного Лефорта, а императрица выйдет к нему с принцессами в сопровождении обер-гофмейстерины и придворных дам. Местом свидания была назначена Зеркальная зала, рядом с императорской опочивальней.
Петр согласился на все эти условия. Но с первого же шага нарушил их, захватив с собой не только Лефорта, но также Головина и Возницына. Граф Чернини успел уведомить императора об этой перемене. Поколебавшись, тот счел нужным увеличить свиту своей жены, приказав вице-канцлеру графу Кауницу находиться при императрице.
Итак, свидание состоялось. Императрица и принцессы, окруженные придворными дамами, стояли посреди залы, когда было доложено о прибытии царя. Элеонора-Магдалина тотчас пошла навстречу Петру и ласково его приветствовала, а затем возвратилась на прежнее место. В разговоре с дамами Петр держался совершенно свободно. Он говорил по-русски, а они отвечали по-немецки. Лефорт был переводчиком. Петр спрашивал принцесс, сколько им лет, хвалил их красоту. Элеонора-Магдалина справилась о здоровье сестры своей - русской царицы*, и этим вопросом Петр остался доволен. После этого царь раскланялся и удалился. Вот и все.
А еще он покорил австрийцев тем, что великодушно сократил наполовину платежи в три тысячи флоринов, которые император хотел выплачивать на содержание русского посольства в Вене. Нет, нет, протестовал Петр, эта сумма слишком велика для "дорогого брата", которому приходится нести тяготы затяжной войны с турками.
Австрийцы, немало наслышавшись о буйном нраве Петра, едва верили своим глазам, что этот скромный, застенчивый молодой человек и есть русский царь.
* * *
Дружелюбие, а главное, любопытство Петра, о которых в Вене ходили легенды, имели совершенно неожиданные последствия. Вена вообще падка на слухи. А тут из сообщений цесарского посла в Лондоне стало известно, что Петр, находясь в Англии, будто бы показал недостаточную приверженность православию и даже интересовался другими религиями. Иезуиты тотчас же начали строить планы: не удастся ли обратить в католичество царя, а вслед за ним и его подданных. Это была чистой воды чепуха. Петр был искренним, хотя, может быть, и не слишком строгим поборником православия.
Но личный советник императора иезуитский священник отец Вольф верил, что он сможет воссоединить православную и католическую церкви, разумеется, под главенством папы римского. Поэтому приезд царя в Вену отец Вольф рассматривал как знамение свыше или, по крайней мере, как стечение обстоятельств, благоприятствуюших осуществлению его замыслов. Тем более что сам царь, кажется, был готов к этому. Гуляя по Вене, он интересовался храмами. Заходил и в кирху иезуитов на Университетской площади. Она явно заинтересовала его.
В этом не было ничего удивительного. Построенная в стиле барокко, только-только начавшем входить здесь в моду, она всех поражала тогда своей необычной красотой.
На смену мрачным, как крепости, средневековым домам приходили округлые и пышные, похожие на знаменитые венские торты со взбитыми сливками, здания. Они могли символизировать все что угодно, но для Габсбургов, для католической церкви это был символ триумфа.
Именно по этой причине архитектура барокко с ее вычурностью и театральностью определила на грядущие столетия лицо Вены. Барокко - это радость, рвущаяся сквозь стены: нет больше турецкой угрозы, нависшей с Востока, корни ненавистном лютеранства вырваны с австрийской земли, и Бог спас народ Австрии от "черной смерти".
Между прочим, стиль барокко завезли в Вену иезуиты. В зтом городе они вообще пользовались большим влиянием, причем не только в религиозных или политических делах. Многие историки, например, считают, что своей известной любовью к театру венцы во многом обязаны иезуитам. Это они начали ставить драматические спектакли на сценах австрийской столицы, прославляя божественные чудеса.
Еще более наглядно это влияние можно увидеть в архитектуре барокко.
Взять ту же кирху иезуитов на Университетской площади, построенную в 1627-1631 годах. Она и сейчас стоит в Вене почти в том виде, как ее когда-то увидел Петр. Входишь через низенькую дверь, и невольно отступаешь назад - перед тобой огромное, наполненное радужным светом пространство, окруженное колоннами, спиралью закручивающимися к потолку, словно гигантские танцующие змеи. Да и весь интерьер не как в церкви, а скорее как в театре: золотые листья, обрамляющие изящные рамы в простенках, парящие трубы над залитым солнцем алтарем. И только потом, уже приглядевшись, начинаешь понимать, что все зто, как в театре, не настоящее. Роскошные танцующие колонны не из мрамора, а из раскрашенного гипса. Купола, свободно парящего в высоте, нет - это всего лишь оптическая иллюзия, создаваемая сложным рельефом потолка.
Вот так же, наверное, и Петр разглядывал эту диковинную церковь, когда к нему незаметно подошел отец Вольф и завел разговор - интересный и содержательный.
Трудно сказать, сколько раз встречался Петр с отцом Вольфом, но встречался не раз, начиная уже с первых дней пребывания в Вене. Об одной такой встрече сохранились довольно подробные свидетельства. Случилось это в день именин Петра 29 июня 1698 г.
Накануне вечером, как и положено в канун дня святых апостолов Петра и Павла, царь с послами присутствовал на всенощной, а утром - на литургии в посольской походной церкви. В одной из зал дворца Кенигсека был раскинут алтарь-шатер, уставленный богатой церковной утварью. Служил литургию русский священник Иоанн Поборский. Все шло как положено, хотя и в чужой стороне, но по русским православным обычаям. Однако то, что произошло потом, обычаям старины уже не соответствовало. После православного богослужения Петр с послами прошел в другую половину дома, где находиласъ домашняя католическая церковь. Там отец Вольф произнес проповедь на смеси славянских языков, проводя параллель между царем Петром и апостолом Петром. В "Статейном списке" так описывается этот эпизод:
"А по молебне были в костеле, который был на посольском дворе, и в том костеле после мессы сказывал поучение по-словенски езувит Вулф и объявлял приклады, дабы господь бог яко апостолу Петру дал ключи, так бы дал великому государю, его царскому величеству, взять ключи и отверсть турскую область и ею обладать".
Но в некоторых иностранных источниках эта фраза трактуется по-другому. Ключи-де будут отданы во второй раз новому Петру, который сможет открыть другую дверь. Какую - не ясно, но намек понять можно.
Впрочем, сам отец Вольф вспоминал обо всем этом весьма уклончиво. В 1703 году в одном из писем он написал следующие строки о пребывании царя в Вене.
"Я вошел в такую милость этого государя, что он желал, чтобы я постоянно находился при нем, и пригласил меня произнести в праздник св. Петра и Павла в своем и всех своих присутствии проповедь, которую, перемешивая чешский, моравский и польский языки, я так составил, что милостью христовой и великий князь, и другие все ее поняли и остались ею очень довольны, ибо князь сам удостоил несколько раз высказывать о ней свое суждение".
Но царь был не столь благочестив, как могло показаться из всех этих эпизодов. Вечером в тот же день в честь именинника был дан большой праздник. Происходил он во дворце Кенигсека, где собралось от 500 до 1000 человек. Венская знать - дамы и кавалеры - явилась в пышных нарядах, как на придворный бал. Праздник начался серенадами, исполнявшимися итальянскими певцами под аккомпанемент цесарских камер-музыкантов. Затем, когда смерклось, царь со всеми гостями отправился на берег речки Вены в роскошно убранный дом и зажег ракетой великолепный фейерверк. Под залпы двенадцати орудий на темном венском небе разноцветными огнями вспыхнули буквы "VZPA", означавшие "Vivat Zar Petrus Alexiowicz". Празднество закончилось балом, продолжавшимся до рассвета, причем и сам именинник танцевал до упаду.
Хотя некоторые иностранные послы сообщили, что царь не испытывал радости от столь большого скопления незнакомых ему людей, у самого Петра, по-видимому, осталось от празднества самое приятное впечатление. В приписке к письму Виниусу, сделанной рукой Петра, говорилось:
"На день светыхъ апостолъ была у насъ гостей мужеска и женска пола болше 1000 чел., и были до света, и безпрестанно употребляли тарара тарара къругомъ, ис которыхъ иныя и свадбы сыграли въ саду. Изъ Вены, июля 2 den 1б98".
Вот такие дела происходили во дворце Кенигсека*.