ТАЙНА ОЗЕРА ЗОЛОТОГО - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 21
– Вот.., это.., мы с Полей расписались.., – еле слышно, деревянно проговорил Павел. Потом спохватился и полез в карман за паспортами, чтобы подтвердить сказанное. Мишка, громко хихикнув, отставил ружье и поднялся.
– Слушайте, ну вы молодцы, я вас… – начал было он.
– А ну, сядь… – хоть и строго, но рассеянно проговорил отец и, насупясь, опять взялся за молоток.
– Ну так.., вот беда-то! Как это вы?! Что ж ты, Павел, отца с матерью не спросил!? – косясь на мужа, скороговоркой проговорила Елизавета Александровна. От волнения она то вытирала руки о фартук, то снова принималась за тесто, то рассыпала муку, то опять хваталась за фартук и терла руки. – Отец, может стол накрыть, а!? – осторожно проговорила она и приготовилась сворачивать стряпню.
– С чего это!? – не глядя на жену, сухо, в тон ударам молотка, проговорил Яков Лазарич.
Полинка сгорала от стыда и страха. Ей ужасно хотелось, чтобы все это было сном или происходило как бы понарошку. Она страшно боялась, что вот сейчас все рассмеются и заговорят громко разом, по уличному, что, дескать, ну все, хватит потешили нас и будет, все, теперь по домам. Ты, мол, девонька, иди себе, а Павел садись поешь и ложись спать. А то, что расписались – так, баловство, и записи в паспортах к утру исчезнут…Фанерный чемоданчик, который изладил Аркадий Полинке, когда уходил на войну, оттянул ей руку, будто был набит камнями, хотя на самом деле там лежала пара запасных трусиков, зубная щетка с порошком, кусочек мыла и маленькое застиранное полотенце – все ее приданое. Он был тяжелым и жег пальцы. Хотелось хряснуть им об пол, истерически захохотать всем в лицо и бросить гордо, что она, вроде как тоже пошутила, и катитесь все вы с горы конскими яблоками. Но что-то удерживало ее, что-то говорило «остынь», это серьезно, ох как серьезно, на всю жизнь.Тело было чужим, а сквозь монотонный звон в ушах пробивался трепетный, точно шелест листвы голос старой бабушки Хаснэ: «Все хорошо будет у тебя мань-аги, все хорошо… Не сразу, однако, не враз, но будет хорошо!..»Потом, лежа на старых шубах и телогрейках, что постелила им Елизавета Александровна на полу большой комнаты, молодые всю ночь пролежали без сна. Время от времени они принимались то плакать, то успокаивать друг друга, то, крепко обнявшись, клясться в любви и верности, а то просто прислушивались к храпу отца с Мишкой и тихому посапыванию матери. Почти полтора года этот угол комнаты будет их домом, пока не родится их первенец – дочь Валентина. Только тогда они переберутся на скрипучую, с кедровыми шишками по углам железную кровать.
Страх, который раньше шел от Черной деревеньки, а теперь от некоего таинственного, невесть откуда взявшегося озера, стремительно рос среди сельчан. Жители ближайших сел и деревень с опаской смотрели в ту сторону, куда, утопая в золоте садилось солнце. Вечером на все запоры закрывали дома и сараи. Мужчины, ложась спать, клали рядом с собой ружья.Помимо озера, люди боялись некоего лесного чудовища, которое время от времени наведывалось то в одно, то в другое село. В глаза его никто не видел, но то, что Оно вытворяло, вводило людей в ужас. Как бы они не берегли и не охраняли домашний скот, время от времени у кого-нибудь проподала либо овца, либо телка, либо куры. И пожирало это чудовище только внутренности животных, с безумной жестокостью вырывая печень, сердце или почки. И ни единого звука, ни единого следа, точно Оно просачивалось через щель и точно так же исчезало.Стерегли его ночами, ставили ловушки, капканы, прочесывали свои хозяйства, однако едва занимался новый день, как где-нибудь раздавался очередной женский вопль. Охотники кидались на крик и видели все ту же картину – еще одну изуродованную, истерзанную тушу животного… И что обидно, чуть не все мужики были охотниками, родились и выросли, можно сказать, в лесу, а ни взять негодяя, ни определить кто это, не могли…* * *Фролка был страшно горд, что Семен – единственный друг и хозяин поручил ему охранять озеро. И все было хорошо до того времени, когда появился паренек из его села, а с ним еще несколько человек. По виду, по тому как они шли, как внимательно ко всему приглядывались, Фролка понял, что пришли за ним.Легко расправившись с собакой, как самым опасным для него существом, он начал наблюдать за людьми. А натолкнувшись на страшные капканы, нутром почувствовал, как чувствуют звери, приближение беды.Люди были осторожны, особенно двое из них, в том числе и тот паренек. Хорошо бы прогнать, испугать этих, как он испугал тех, первых.Однако, испугав до безумия одного, Фролка был удивлен, что другие люди не испугались. Мало того, двое нарушили запрет, который наложил Семен, и стали копать землю. Пришлось их наказать, не мог же он ослушаться хозяина.Прозвучавшие выстрелы в спину раздосадовали Фролку, а когда в бок неожиданно ударило и невыносимо ожгло, он озлился. Огонь разгорался и жег не только бок, но и спину, бедро… Фролка то и дело хватался за этот огонь, пытаясь потушить, вызывая тем самым еще большую боль.Забыв про людей, стиснув зубы, он бросился к пещере, чтобы остудить это нестерпимое жжение в холодном ручье и отлежаться, как делают раненые звери. Торопясь, он на время опять стал человеком и, когда сделал очередной шаг, сначала услышал металлический щелчок, а потом все его тело точно длинной пальмой насквозь проколола дикая по своей силе и глубине боль. Фролка дернулся, сделав себе еще больнее и став опять зверем, взвыл, как сделал бы любой его лесной сородич.Вспышка в глазах погасла, появилась росомаха. Она недовольно вильнула пушистым хвостом, отвернулась от Фролки и заковыляла на трех лапах вверх по склону. Фролка до скрипа сжал зубы и, не обращая внимания на боль, сорвал маску, и нагнулся к ноге, которую намертво схватила железная пасть…Когда он вполз в пещеру, слабость сделала его равнодушным, но как хорошо выдрессированный пес, помня хозяйскую выучку, Фролка раскрутил черный, маслянистый шнур и стал его поджигать – именно это вбил в него Семен. Спички то ломались, то выпадали из липких от крови рук.Потом пошли видения. Перед его глазами вдруг появился тот парень из их села, что-то говорил, тыкал в него палкой…Когда Фролка очнулся, вокруг никого не было. Боль в боку и ноге стала слабее. Он легко разорвал какие-то веревки на руках, дополз до тлеющего костра, раздул уголек и поднес к шнуру, тот ожил, искристо вспыхнул, зашипел и побежал короткими рывками. Все, теперь все, он выполнил то, что строго-настрого наказывал Семен. Теперь можно и отлежаться. Он перевернулся на спину и увидел в далеком проеме «запасного выхода» росомаху – хозяйку пещеры. Зверь, не мигая, смотрел на него то строго, то жалобно, то просяще, как тогда, той осенью. «Куда она меня зовет!? Зачем!?» – думал Фролка и, превозмогая усталость и боль, пополз за ней.Запасной выход оказался на другом склоне скалы и Фролка, охая и жмурясь от боли, покатился вниз. Он не успел почувствовать, как дрогнула под ним земля, не заметил, как, тучно вздохнув, шевельнулась, приподнялась и, резко выдохнув из себя жизнь, осела скала, как, ломаясь на множество камней, стала рассыпаться.Где-то уже внизу, у подножия его чудом забросило за могучий кедр, где он и потерял сознание.Когда пришел в себя, ничего не понял. Вокруг валялись камни, деревья были поломаны. Но главное – больше не было скалы. Вместо нее была груда огромных камней.В боку ныло, а ногу, точнее то, что от нее осталось, тупо тыкало, словно долбил невидимый дятел.Голова опять закружилась, камни и сломанные деревья стали темнеть, размываться, когда перед Фролкой вновь появилась росомаха. И опять Фролка полз, едва сдерживая боль, полз почти до ночи, до тех пор, пока его ноздри не затрепетали от густого, настоянного на многих травах болотного духа. Опуская в темную болотную жижу остаток ноги, он будто слышал, как шипела вода от раскаленной раны, и… стало легче. Настолько легче, что он уснул.Несколько дней Фролка провел на болоте. Дятел продолжал долбить рану в ноге, но уже гораздо мягче. Бок заживал. Руки тянулись то к голубике, то к однобокой бруснике, то к страшно кислой клюкве, которыми он торопливо и жадно набивал рот. И все это время Фролка напряженно думал.Больше всего в голову лезли совсем нехорошие, страшные и дикие мысли. Мысли, от которых тошнило и голова шла кругом. Он гнал их от себя, но они вползали, просачивались в него, разъедали изнутри…«Значит, если бы росомаха не вывела его из пещеры, то… Зачем Семен этого хотел.., что плохого он сделал ему!?.. – на куски рвалась Фролкина душа. Его мутило, отнимало силы: – Зачем!? Ведь нет и не будет у Семена более преданного и надежного друга, чем Фролка! Почему хозяин хотел, чтобы его засыпали камни!? Почему!?»На пятый или шестой день Фролка попробовал подняться, встать на единственную ногу. Когда он разогнулся голова закружилась, его закачало, но длинные руки пришли на помощь и удержали его в новом для него положении… Теперь его было и вовсе не узнать. Он сгорбился, стоял на одной ноге, а пальцами рук опирался о землю. Голова окончательно ввалилась в плечи и походила на лохматую кочку, из под которой двумя желтыми огоньками сверкали глаза.Потом Фролка сделал несколько «шагов-прыжков», отталкиваясь руками, перебрасывая ногу и тело вперед. Получилось. С каждым шагом он замирал, озирался, прислушивался и принюхивался, как это делал каждый раненый зверь.Запах дыма, тянувшийся от озера, злил Фролку. Он впадал в какое-то новое для него состояние дикого, необузданного гнева. Хватал руками все, что было подле него и рвал, ломал, кромсал…, громко мычал, до боли сжимая зубы.Раны быстро заживали. Движения ноги и рук становились все более слаженными. Фролка торопился. Его торопила, толкала к озеру жажда мести, надо было поквитаться с теми оставшимися людьми, которые отобрали ногу, из-за которых пропало жилище, да и друга Семена он лишился из-за них…Седьмой день Валентин тоже проводил в новом и странном для себя состоянии. Хотя вставал как обычно, раздувал костер, ставил чайник, а вот после этого садился на берегу у самой воды и погружался в пространное созерцание. Чаще он глядел на воду без единой мысли, правда, иногда вспоминал что-то из своей короткой, но переполненной событиями жизни, пытался задумываться о будущем… А вот малейшие воспоминания последних дней он гнал от себя как надоедливых комаров, как что-то грязное, мерзкое, безобразное. По нескольку раз в день Валентин натыкался взглядом на длинный лобаз на столбах, где лежали останки погибших милиционеров, чувствовал тонкий, тошнотворный запах, который тянулся оттуда и опять нещадно корил себя.Первые два дня после трагедии он ждал чуда, чуда, которое приходит с пробуждением после тяжелого сновидения. Чуда не было. Была реальность. Страшная, необратимая, горой свалившаяся на него.В мае сорок пятого ему казалось, что он больше не увидит горя и крови, что за войну ее вылилось лет на сто вперед, что теперь все, теперь только живи да живи. И в Органы пошел, чтобы счастья в людях было больше…Но вот увидел кровь, увидел как это нелепо и недопустимо, что этого ну никак не должно быть, и его точно плетью хлестнуло, ударило по сознанию, по памяти, враз выбив фальшивую умировотворенность. Судьба еще раз скрутила Валентина и сунула его в грязь, в дикость, жестокость, отрезвила до такой степени, что жить в этой реальности расхотелось.Странно, но почти всегда в таких случаях в голову лезут сравнения. То ли для того, чтобы уберечь сознание, если оно нежное, хрупкое, не дать ему разыграться до критического состояния, после которого назад пути нет, то ли, если дух крепок, наоборот, вытащить из запасников памяти все плохое, чтобы продемонстрировать сколь много грязи в этой жизни, чтобы стало еще горше, еще больнее…Так и с Валентином. Еще не остыли трупы милиционеров, а в голову вихрем ворвались и завертелись воспоминания уже далекой давности. Обдало стужей той зимы десятилетней давности Брянском.…Немцы всем фронтом спешно отступали. Небольшой городок, куда первыми вошли разведчики, был тих и пуст. Под ногами похрустывал снег. Ни людей, ни собак, ни дыма, ни единого живого звука. Хотя ощущение недавней бурной жизни было налицо. Свежие следы от колес, полозьев, повсюду разбросанные бумаги, коробки, ящики, какие-то тряпки, почему-то подушки, обувь… Короткими перебежками разведчики прочесывали квартал за кварталом, дом за домом, пока не вышли на главную улицу. Вышли и враз все как один замерли, не веря глазам…Прошло уже десять лет, а слово «немец» для Валентина действует неизменно… Сначала он вздрагивает, потом начинают трястись пальцы, потом всего крупно колотит. И так каждый раз. Потому, что при слове «немец» перед ним поднимается из прошлого, встает во всей своей нечеловеческой жестокости одна и та же картина – широкая дорога с пышными сугробами по обочинам, а из сугробов по обе стороны до перекрестка торчат белее снега девичьи ноги, меж которых вбиты по самые донышки бутылки из под шнапса…В тот же день ближе к вечеру они догнали отставшую машину с фрицами. Вокруг грузовика возилось человек десять-двенадцать в мышиных шинелях. Они выталкивали увязшую в снегу машину. Это были пожилые немцы-обозники.И эту картину Валентин будет помнить до последнего часа.Немцев резали, как режут змей или других гадов, на мелкие куски с отвращением и зверством, резали и разбрасывали, чтобы не дай Бог, как в русских народных сказках, не срослись бы куски обратно, и зло не ожило…А потом всех рвало…После контузии та зима под Брянском стала вспоминаться Валентину чаще. Может еще и поэтому он никак не решался жениться.В природе два чуда – миг рождения и миг смерти. И в каждый такой миг она ведет себя по особенному.В свой последний вечер, сидя у догорающего костра, Валентин не заметил, как напряглась, зазвенела уставшая от людского зверства долина, как внезапно задул сильный ветер, и все вокруг закачалось, зашептало, заговорило об опасности. Заворочалось озеро, выбрасывая волны все дальше и дальше на берег, пытаясь дотянуться до ног человека и тоже предупредить о надвигающейся беде. Огонь, вопреки ветру, заворачивал свое лохматое тело, норовя ущипнуть, оторвать человека от тяжелых дум. Однако, судьба есть судьба…Нелепая, уродливая тень существа с длинными руками и одноногим туловищем затрепетала на фоне опушки леса и стала расти по мере приближения ее хозяина к костру. Миг чуда надвигался. Долина сделала еще одну отчаянную попытку предупредить человека, она впустила в себя черные, тяжелые тучи, которые, едва перевалив через хребет, обрушили на землю ливень холодный, осенний…Когда первые капли дождя ударили по лицу Валентина и зашипели в костре, он вздрогнул, очнулся от дум и удивился, что уже темно, что костер почти прогорел, что пора готовиться еще к одной ночевке.Неожиданная вспышка молнии отбросила темноту и высветила долину. У Валентина перехватило дух от увиденного. Всегда тихая, величественная и спокойная долина вдруг вздыбилась!.. Скалы приблизились и нависли над ним. Озеро было в пене, оно кипело исполинским чаном, выбрасывая из себя огромные фонтаны… Дрожащие от страха деревья и кусты легли на землю… «Что это!?» – Валентин вскочил на ноги. Такое бывает только один раз в жизни!.. И это бывает как раз в тот момент, когда… Во вновь наступившей темноте, под вой и свист он все же услышал звериный рык и скрежет зубов позади себя… Еще успел подумать, что хорошо бы пригнуться, и рука привычно отстегнула клапан кабуры и легла на рукоятку нагана, и даже попыталась его вытащить, но шею обхватила и сжала холодная будто из железа клешня и, рванув с чудовищной силой, опалила огнем. Валентин еще успел удивиться, услышав хруст собственных позвонков…На этот раз Фролка долго не унимался, он все рвал и рвал тело человека, вымещая злобу. Наткнувшись на свои железные лапы, он со злорадством надел их на руки и с большим остервенением принялся орудовать уже ими. Он злился на все. Грозно мыча, он злился на небо, на молнии, которые слепили его, страшили своими вспышками. Бросив, наконец, истерзанное тело, прыгая на одной ноге, он грозил страшными лапами черным тучам, дождю, грозил всем на свете, за то, что он и не человек, как все, и… не зверь!
Выйдя на кедровую гриву, Семен, как обычно, отпустил носильщиков – двух парней из Мостовой, которых не первый раз нанимал на перенос грузов до кедровой, и начал ждать Фролку. Прождав три дня, Механик почувствовал неладное. Приближались первые заморозки. Вершины гор побелели, и снег не сегодня завтра мог пойти уже и здесь, внизу.Семен занервничал. Неожиданное отсутствие Фролки и приближение зимы настораживали Механика. Обстоятельства были не на его стороне, надо было действовать.Хорошенько замаскировав ящики с аммоналом, Механик отправился в горы. Он не стал испытывать судьбу и пошел в обход заваленного ущелья. Перевал преодолевал по снегу. Этот первый снег ослепил и удивил Семена, разбудив какие-то давно забытые чувства. Механик отвлекся, щурясь и прикрывая глаза ладонью, рассеянно глядел вдаль на озолотившуюся долину, на отражение в озере белоснежных горных пиков, пронзительного неба. Смотрел под ноги на свежие следы птиц и зверей, которые успели оставить свои отпечатки. Он не был охотником, поэтому совершенно равнодушно скользнул взглядом по каким-то нелепым следам, причислив их раненому лосю или что-то в этом роде… Передохнув и налюбовавшись видами, начал спускаться в долину.Вот тут-то и началось. С каждым шагом он все более остро стал чувствовать тревогу. Она не походила на ту, что была на кедровой гриве. Механик спускался в долину точно в водные глубины. С каждым шагом тревога все сильнее сжимала его грудь, затрудняла дыхание. Дойдя до озера, Семен с трудом втягивал в себя воздух. Впервые долина была ему чужой и колючей, она словно не пускала его в себя, выдавливала, гнала прочь.Оглядывая побережье, ему казалось, что от каждого дерева, куста, камня исходит опасность. Механик замирал, внимательно вслушиваясь в тишину, продолжая задыхаться и недоумевать. Становилось все более невыносимо… Вокруг было много следов, останки шалаша, какого-то странного сооружения на двух столбах-опорах, много золы в бывшем костровище…Тревога звенела перетянутой струной. Ее нудный, монотонный звук разносился по всему озеру и отражался далеким эхом.К вечеру Семен добрался до скалы, точнее к тому месту, где должна была стоять скала с диагональной трещиной. Добрался, глянул и обомлел!Он стоял, ничего не понимая. Груда камней со свежими сколами потрясла его настолько, что он перестал чувствовать себя, в голове было глухо и тихо, как в пустой бочке! Оборвался звон, не стало тревоги… Механик стоял и бессмысленно смотрел на эти обломки, ничего не понимая…Потом пришло удивление, которое сменилось растерянностью, потом резко скрутило живот, затошнило и горько, как с перепою, вырвало…Механик медленно опустился на колени, задрал голову, зажмурился и… захохотал!.. Он мотал головой, бил руками о землю, о колени и хохотал, хохотал, хохотал…– Падла!.. Ур-род!.. – сквозь истерический хохот вырывалось из него. – Тварь лесная!..
Семен клял Фролку за безмозглость!.. Клял себя за свой же приказ об уничтожение аммонала, если вдруг кто-то выследит пещеру!.. Клял судьбу, которая лишила его золотой мечты… Все, теперь все…Механик еще долго со смехом и слезами орал на всю округу, проклиная все на свете и в первую очередь Фролку…Эх, если Семен хотя бы на мгновение остановился и взглянул под низкие пихтовые ветви в десятке шагов от себя, то возможно что-то еще можно было изменить или попытаться это сделать. А так, он продолжал хохотать сквозь слезы и почем зря клясть своего напарника.Когда он, наконец, затих, испустив из себя весь запас злобы и отчаяния, справа, совсем рядом что-то знакомо звякнуло. Повернув голову на звук, Механик услышал, как, ломко потрескивая, зашевелились, поднимаясь вместе с шапкой, собственные волосы. Дыхание остановилось, сердце замерло, а душа сжалась в комочек… Перед Сеней-Механиком предстало крайне странное существо, отдаленно напоминающее прежнего Фролку. Опираясь обеими руками о землю, Оно стояло на одной ноге и не сводило с Семена глаз – двух немигающих желтых дырок…«Вот.., вот где конец!» – тонкой жилкой забилось в виске Механика.– М-м-ы! – резко выкрикнул бывший напарник и тряхнул лохматой головой.
Семен сделал глубокий вздох. Включилось и начало отчаянно отстукивать последние мгновения жизни сердце Сени-Механика…– М-м-ы! – вновь резко взревело чудовище и подалось вперед.
Механик попятился. Забыв, что за спиной ружье, он по уголовной привычке выхватил из-за голенища нож.Фролка, увидев нож, зашевелил когтями-пальцами и опять дважды промычал резко и угрожающе.Механик продолжал пятиться, лихорадочно обдумывая положение, пока не уперся стволом ружья в сломанное дерево. Вспомнив об оружии, Семен быстро скинул его со спины и, наведя на Фролку, нажал на спусковую скобу. Крючок упруго провалился в глубину… Выстрела не было. Был бы Механик охотником, он прежде взвел курок. А так…Фролка начал следить за Семеном от перевала. Он внимательно приглядывался к своему бывшему хозяину и другу. Видел как тот осторожничает, как часто оглядывается, вслушивается, опасливо ведет себя, спускаясь в долину. За спиной бывшего хозяина было ружье, чего ранее не бывало. Значит, думал Фролка, это против него.Но в какие-то моменты Фролке начинало вдруг казаться, что он зря подозревает Семена, может гора случайно развалилась, может друг Семен и не виноват!?Когда его бывший хозяин, выйдя к развалинам, начал смеяться и громко выкрикивать слова, которыми Фролку обзывали с самого детства, парень не выдержал и вышел из своего укрытия. Он хотел показать себя, показать, что Семен зря радуется, что Фролка на самом деле жив… Но увидев в глазах бывшего друга страх, он опять стал сомневаться. Он даже захотел, чтобы Семен встал с колен, задорно рассмеялся и, подойдя к нему, хлопнул по плечу и что-нибудь сказал. Тогда он, Фролка станет относиться к нему по-прежнему. Но вместо этого бывший друг вытащил нож и направил его в сторону Фролки. Нет.., значит Семен хотел его смерти… Он, как и все люди, хитрый и желает Фролку убить. А Фролка хочет жить. Это росомахе трудно добывать еду на трех лапах, а он – Фролка, будет еще долго жить…Фролка не боялся ножа, но когда Семен – его бывший друг снял ружье и направил в его сторону, тело само сработало. Коротким движением он оттолкнулся от земли и, прежде чем замешкавшийся противник взвел-таки курок, сумел дотянуться до его шеи и слегка чиркануть по ней одним коготком. Это было мгновение. Семен вздрогнул, выпрямился, бросив ружье, попытался вскинуть руки, чтобы перехватить страшную рану, но так и замер. Голова слегка запрокинулась, и первый черный фонтанчик брызнул из приоткрывшейся щели, затем второй, третий…Фролку наотмашь ударил запах крови, раздул ноздри, выдавил слюну, качнул небо, камни… Он больше ничего не видел и не хотел ни видеть, ни знать. Запах выбил из него все остатки человека и толкнул к Семену, вернее к его шее, к которой Фролка прильнул, всасывая в себя горячую, густую и солоноватую… жизнь Сени-Механика.
Преодолев последние метры перевала и взойдя на его острый гребень, Павел с Бориской замерли на месте. Раскинувшаяся по другую сторону хребтовины долина снова поразила их своеим величием, красотой и… печалью. Вся эта гигантская чаша, похожая на маленькую планету, была седой. Седой от скопившегося в ней горя, седой от звенящего страха и, наконец, от первого снега, укрывшего ее точно пуховым платком-паутинкой.Павел с Бориской боялись пошевелиться, они смотрели на это траурное великолепие с печальным и в то же время трепетным восторгом, как перед созерцанием таинства смерти. И чем долше они смотрели на эту глубокую, вытянутую в эллипс долину, тем сильнее и навязчивее она напоминала им гигантскую глазницу с остекленевшим, подернутым снежной пеленой глазом-озером!..Спустившись с перевала и пройдя озеро по молоденькому льду, они остановились на том самом месте, где и произошли последние трагедии. В быстро наступающих сумерках они соорудили небольшое укрытие из веток и развели костер. За все время, как они пришли в долину, они не обмолвились ни единым словом. Со стороны могло показаться, что эти молодые люди либо глухие, либо находятся в ссоре. Однако, Павел давно привык к молчаливости Бориски. Он делал все так, как если бы был в лесу совсем один. Набрав в котелки снега, он поставил их на огонь и стал раскладывать на лапнике свой знатный спальник. Его не удивляло поведение Бориски, который то и дело прислушивался да поглядывал по сторонам. В лесу не принято задавать пусых вопросов. Раз кто-то ведет себя так, значит так надо. Захочет поделиться, поделится.Молча поужинав, каждый занялся своими делами. Павел взялся за устройство надьи – костра на ночь, а Бориска продолжил свои наблюдения. Паренек далеко обошел их шалашик, часто останавливаясь, подолгу вглядываясь в темноту и делая какие-то знаки на фиолетовом снегу, шел дальше. Сделав круг, подходил к костру, присаживался на корточки, подолгу смотрел в огонь, затем поднимался и опять делал обход.Павлу казалось, что он только-только лег, а Бориска уже будил его, бесжалостно тряся весь спальник. Было еще темно. Разогрев вчерашнее варево и плотно перекусив, ребята собрались и продолжили свой обход долины.– Он здесь, Павел, – были первые слова Бориски за прошедшие сутки. – Я его чую. От него, как от росомахи, исходит что-то такое, от чего становится тут, – он поводил ладонью по груди, – нехорошо, неспокойно. Вчера я сделал пометки и все они указывают туда, – паренек махнул рукой в сторону Хул-вы. – Но мы сначала сходим к развалившейся скале…
– Зачем? – после затянувшейся паузы спросил Павел.
– Не знаю, но думаю, что надо еще раз взглянуть на нее. Может, какие следочки будут…
У запорошенных снегом огромных каменьев кроме заячьих следов ничего интересного на первый взгляд не было.– Ты зайди слева и как упрешься в остаток скалы, так и вертайся, а я туда, – Бориска махнул рукой в противоположную сторону, – посмотрю, что-там сороки так растрещались.
Однако, не успел Павел пройти и половину пути, как Бориска его тихо окликнул.– Стой, ближе не подходи! – проговорил паренек, когда Павел вернулся. И не оборачиваясь тихо добавил: – Кажется здесь еще одна жертва этого чудовища.
Вокруг бойко трещали сороки, перепрыгивая с ветки на ветку, а вороны важно и молчаливо чистили клювы.– Вот смотри, – снятой лыжей Бориска подцепил и с трудом вытащил из утоптанного птицами снега часть обглоданного скелета.
Даже без головы, ног и рук можно было легко догадаться, что это остатки человека. Бориска присел. Он внимательно рассматривал каждое ребро, каждый позвонок.– Пошарь осторожно вон там, – Бориска указал Павлу на узкую щель между камнями.
Павел снял лыжи. Через минуту они уже вдвоем прощупывали податливый снег. Сороки почти успокоились, часть из них разлетелась, а вороны наоборот нахохлились и замерли, настроившись на длительное ожидание. Они знали, что люди рано или поздно уйдут, а еда останется.– Сапог!.. Где-то должен быть второй, – Бориска поднял смятый плоский предмет, отряхнул от снега. – Хороший… размером… – он нагнулся и приставил подошву к своей ноге, – да, сорок первый… Надо голову искать, голову. Он ее, судя по всему, куда-то забросил с глаз…, со своих желтых глаз…
Минут через десять напряженного поиска Павел наткнулся на тяжелый ком, залепленный снегом, и, катнув его лыжей, вздрогнул всем телом…– Есть… голова, Борька!
– Да-а, этого я не знаю и… никогда не видел.., – задумчиво проговорил паренек, глядя на очищенную от снега голову. В отличии от Бориски Павел не мог сказать, видел ли он когда-то этого человека или нет. Глубоко выеденные черные глазницы, страшный безгубый оскал редких зубов, среди которых желтельким тусклым огоньком заметно выделялась золотая фикса, да жиденькие, бесцветные волосенки, перепачканные побуревшей кровью ничего ему не говорили о данной личности.
Чтобы лучше рассмотреть со всех сторон, Павел дотянулся до головы и перекатил ее на затылок.– Ну ка, ну ка, постой, – вдруг зашептал Бориска, – о, да это же, – он снова присел на корточки, – это же.., это же никак Полинкин кулон!?
Он протянул руку и, поковырявшись ногтями в подмороженной, запекшейся черноте остатка шеи, отодрал какую-то ломкую то ли веревочку, то ли цепочку с тяжеленьким темным предметом в виде сердечка.– Вот, – проговорил Бориска загадочно, – это и есть Полинкин кулон с белокурой девой, я его хорошо запомнил. Этот дьявол половину цепочки срезал своими железными клешнями! А это, – он кивнул на кости, – стало быть и есть тот самый Полинкин обидчик – «Механик», как она его назвала. И фикса, и цепочка, и пегие волосы, и по размеру ноги небольшого роста.., – все как она и сказывала.
Через минуту Павел любовался маленьким портретом молодой женщины необыкновенной красоты. В ней все было необычно – и глаза с легкой смешинкой, и обнаженные плечи, и шелковистые локоны пшеничных волос, и украшения…– Да-а, вот это и есть ваша Анна-Унна!?
– Нет, Павел, это ее мама, баронесса Мария Флинкенберг!..
Спрятав кулон, ребята вновь приступили к поиску останцев некоего «Механика». Бориска не сомневался, что это Фролкиных рук дело, больше некому. Следы и на шее, и на костях точно такие же, как и у милиционеров, и у Валентина. Была найдена рука, вернее кисть, и ружье. Ружье было сломано, им били о камень, судя по тому, что от него остался только погнутый ствол.– Да-а, рассердил этот Механик Фролку, сильно рассердил, – с удовлетворением в голосе проговорил Боиска и тут же деловито и утомленно добавил: – Ну все, Павел, на этом пошабашим.
-Погоди, Борис, что-то я не пойму, – у Павла в голове точно стоял и не проходил какой-то стопор. Никак не укладывалось что-то главное, что-то ему недоступное. – А где… остальное-то!?
– Что остальное? – не сразу сообразил Бориска.
– Ну, это…, руки, ноги? Их то Он куда дел!?
– Как куда!? С собой взял.
– Зачем!? – Павел почувствовал как леденеет. Стопор сорвало и весь ужас осознанного вырвался и перешел в сильный озноб, который ледяной лавиной прошелся от затылка до поясницы. Он только теперь понял и представил, что будет делать, а точнее уже сделал этот сумасшедший Фролка с остатками тела.
– На одной-то ноге… он сейчас что угодно есть будет. Может и к этим косточкам еще вернется!?
– Так может устроим засаду!? – оживился Павел.
– Что ты, какую засаду, он нас еще с перевала почуял, а ты говоришь засаду. Мы его только в погоне и можем взять. Но он прекрасно понимает, что снег его выдаст, что по следу мы его враз… Поэтому найти его надо, найти его лежку, найти, поднять и взять. И отлеживается эта тварь скорее всего не на холоде… А вот где!? У меня тоже чутье, и оно указывает на верховья Хул-вы. На его месте я бы отыскал пещерку навроде той, что у него была. Не одна же она была в этих горах, далеко не одна, – повторил он в задумчивости и, встав на лыжи, покатил вниз.
Бориска чувствовал, что Павлу хотелось еще о чем-то спросить, но что он мог сказать, если ему самому не совсем было понятно, как этот человеко-зверь передвигается на одной ноге да еще убивает людей. А говорить попусту только время терять. Надо найти это Зло, найти и добыть, как добывают волков или росомах.День уже заканчивался, когда они вышли к болоту. Это было странное и необычное болото. Обширное, с обилием черных пятен незамерзающих «окон», бугристое и мохнатое от кочек оно слегка парило и источало характерный запах. Посередине его распластанного тела высился островок со скалами.– Смотри, на старинный заморский замок похоже, – чтобы хоть как-то нарушить длительное молчание, проговорил Павел, кивнув на щетинку скал, что вызывающе взметнулись на маленьком островке. Однако Бориска промолчал. Он был погружен в то, что внимательно осматривал каждый звериный след на подходах к болоту.
– Здесь заночуем, – наконец, утвердительно проговорил Бориска. – Ты устраивайся, а я, пока светло, оббегу, посмотрю, как туда можно пройти, – он кивнул в сторону островка. – Были бы голицы болотные, а не эти, – он потопал своими короткими, подбитыми камусом лыжами, – мы бы… Ну ладно, я побежал.
Было уже совсем темно, когда Бориска вернулся. Поел, помыл посуду, устроился у огня и только тогда поделился результатами своей разведки.– Он там! – огорошил он Павла первой же фразой.
– Где!? – Павел вскочил. – Ты его видел.., следы!?
– Он там, и мы его завтра возьмем, – уверенно добавил Бориска. – Тут, чуть в стороне свежая гать, кто-то летом ее выстлал. По ней и попробуем завтра пройти. Ты посиди часика два-три, я посплю. Устал что-то. Только ты, Павел, это, в огонь много не смотри, эта бестия страшно хитрая.., – он кивнул в сторону островка.
– Борь, я все хочу спросить, как это ты его чувствуешь!? – не удержался Павел и задал свояку главный вопрос, который его измучил.
Бориска долго молчал, раскладывая свою постель, и, как Павлу показалось, обдумывая ответ. Наконец, подсел к огню и, глядя на угли, тихо заговорил:– Вы, городские… другие, не как мы… Вы не верите в то, во что верим мы, ну бывает и наоборот, конечно… Когда родился и вырос в лесу, то начинаешь слышать не только ушами и видеть… Мой отец, например, стреляет на звук лучше и точнее, чем я целясь. Он был снайпером на финской, там и…, а то бы его… А однажды, когда меня мама еще в себе носила, вышла она, значит, вечером за дровами, и у поленницы на нее росомаха напала. Она с сумьяха прыгнула. У мамы платок шерстяной был наверчен на шее, вот в него то зверь и вцепился. Росомаха рвет его, а мама не растерялась, развернулась и давай биться о поленницу спиной. Тут Серега, мой брат на шум выскочил… Росомаха оказалась старой и совсем худой, может болела чем, ее даже собаки есть не стали.
Бориска поднялся с корточек, отошел на несколько шагов по нужде, а когда вернулся и залез в свой спальник с ухмылкой добавил:– Мож, это мне как-то передалось, только чую я эту зар-разу, далеко чую. Меня всего корежит и затылок ломит, когда она где-то рядом… В это трудно поверить, но что есть, то есть, что я тут сделаю! – Бориска громко, фальшиво зевнул и повернулся спиной к костру, а стало быть и к Павлу.
– Ладно, давай отдыхай, спи!
Бориска уснул мгновенно. А Павел подбросил дров, ухмыльнулся и все же расположился спиной к костру, лицом к болоту. Перед ним раскинулась темнота, из которой черным вздыбленным гребнем проступали островные скалы. Где-то в этих скалах прятался человеко-зверь Фролка. Он его не видел, но по рассказам Бориски прекрасно представлял, что это за чудище. Однако, думать хотелось о хорошем и сладком: о Полинке, о скором переезде в свой уголок – во вторую половину калашниковского дома, старенького, зато напротив родительского. Хотелось мечтать о постройке своего, нового, большого…Вдруг что-то шевельнулось там, по другую сторону болота! Шевельнулось раз, другой… Павел даже встал в полный рост, чтобы получше разглядеть. Но от напряжения глаза стали слезиться, и он так ничего и не успел рассмотреть.«Показалось…» – он снова присел на свернутый спальник. Но едва сел, как в темноте теперь что-то мокро шлепнулось, точно жердью о воду, и опять стало тихо. «Ну и что, подниму Бориску, что изменится!? Если там действительно обосновался этот одноногий, то куда ему деваться!? Если он и видит наш костер и чувствует, что пришли за ним, что он сделает на одной ноге, не понимаю, не перепрыгнет же…» – так вяло рассуждая сам с собой, Павел стал потихоньку клевать носом. Сидеть на теплом спальнике было хорошо, костер приятно грел спину, да и погода была на редкость мягкой. «Может пора Бориску поднимать?» – время от времени думал Павел, но из жалости к пареньку, который не спал предыдущую ночь, не решался. Ему еще несколько раз казалось какое-то шевеление на другой стороне болота, слышались приглушенные звуки, но Павел уже не соскакивал, не вглядывался в темноту, веки вместе с телом тяжелели, и не в силах больше сопротивляться он провалился в сон.Как ни странно, Павлу снились танцующие скалы, те самые скалы с черными, кривляющимися тенями, на которые он когда-то набрел. В этот раз, прыгая в такт каким-то хлюпающим звукам, скалы шли, надвигались прямо на Павла, с явным желанием подмять, раздавить, втоптать маленького человека в мерзлую землю. Надо бежать, но вязкий, тягучий снег обволок ноги и не давал никакой возможности двигаться. Мало того, с каждой попыткой выбраться из снега, Павел все глубже проваливался в него. А скалы уже рядом, они наклонились, нависли, с них сахарными струйками сыпался снег, а с карнизов то и дело срывались белоснежные глыбы и тяжело ухали, вызывая фонтаны снежных брызг прямо перед Павлом. Когда на поверхности остались только руки и голова, не в силах больше сопротивляться Павел закричал…Проснувшись от собственного крика, он некоторое время приходил в себя. Это «переключение», тянувшееся всего несколько секунд, закончилось раздирающим тишину двойным громом над самым ухом… Сквозь звон в голове Павел все же услышал, как справа клацнул металл, как выскочившие гильзы зашипели в снегу, как в нос ударил кислый запах сгоревшего пороха, как снова один, другой щелчок и опять два грома над самым ухом… Только после этого Павел глянул туда, куда брызгали снопики огня, куда уперлись два спаренных ствола Борискиного ружья. Там, куда Павел пялился почти всю ночь, неуклюже прыгало какое-то живое существо. «Медведь!» – первое, что пришло ему в голову, но его тут же подбросило, заставило схватить свое ружье и так же пустить, почти не целясь, несколько зарядов.Только один из двенадцати тяжелых свинцовых жаканов, которые со страшной силой унеслись в темноту, достиг прыгающей цели, вырвал у нее клок кожи да слегка чиркнул по кости.С молчаливым ожесточением ребята ждали рассвета. Бориска ходил по зыбкому, заснеженному берегу болота и молча клял себя почем зря. Снова случилось то же, что и в ту страшную ночь их дежурства с Валентином… Ведь он знал, знал, что эта тварь сунется, что ей просто некуда деваться. Волки, когда обложены, идут на прорыв! И Фролка должен был рискнуть, что, собственно, почти и сделал. Нет, Павла он не осуждал, понимал, что тот хотел как лучше. Да и как без сна две ночи подряд!?А Павла трясло. Он сидел у потухшего костра, обхватив голову руками, смотрел в редкие, розоватые всполохи в золе и скрипел зубами. Его всего ломало, ломало от злобы на себя, от бессилия в случившейся ситуации. Он едва сдерживался, чтобы не броситься на ту сторону болота и приволочь это тучело за волосы… Значит сон «в руку». Если бы еще несколько мгновений… Тогда все.., тогда!Наконец, рассвело.– Давай так, – начал спокойно Бориска, – пока день набирает силу, я обойду болото, кто его знает, что у Него на уме… А ты глаз не спускай с острова. Сколько у тебя осталось патронов?..
– Да хватает…
– И потом, – Бориска поднял голову, посмотрел на небо, обежал глазами вершины хребтов, – снег, однако, пойдет… Ближе к полудню и пойдет, надо торопиться.
От спокойного поведения свояка-напарника Павлу стало еще муторнее на душе. Надо было реабилитироваться. Поэтому, когда Бориска, долго маяча в кочкастом побережье, наконец, скрылся из вида, Павел закинул за спину ружье, взял в руки шест и пошел к гати. Нет, у него не было мысли взять Фролку. В одиночку хотелось помочь делу, разведать этот шаткий путь до прихода Бориски, сократить время.Павел не боялся болот. Подойдя к началу гати, он внимательно осмотрел предстоящий путь на сколько глаз хватало. Мохнатые, присыпанные пушистым снегом кочки выглядели миролюбиво и надежно. По ним неровно и неравномерно были проложены жерди. Часть этого сомнительного сооружения была в черной жиже, часть покрыта снегом. Однако, не углядев в этом особой опасности, Павел смело шагнул на них. Под ногами смачно чавкнуло, и жерди податливо ушли в пористую почву, вызвав плавную волну, которая лениво колыхнула спящее болото. «Ишь ты!.. Как живое!..» – по спине пробежал легкий озноб. Но это лишь подогрело самолюбие Павла, и он сделал второй шаг, третий… От его шагов дремавшее болото зашевелилось, уставилось на человека своими бездонными «окнами» с напряжением и терпеливостью охотника. А человек шел. Со стороны казалось, что от шага к шагу он идет все смелее и решительнее, хотя затея в одиночку разведать путь на остров Павлу уже казалась легкомысленной, неумной и смертельно опасной. Но отступить назад он уже не мог.Павел продвигался осторожно. Прошло довольно много времени, когда он достиг того места, где и жерди и кочки были истоптаны. На кочках и на жердях был примят и запачкан черной жижей снег. Эта свеже взбаломученная жижа вперемежку со снегом была повсюду. Здесь Павел пошел смелее, поскольку дорога, как ему думалось, была уже опробована ночью Фролкой. И сердце его радостно заколотилось, когда до Островка оставалось совсем ничего – каких-нибудь полсотни шагов. Ну хоть в чем-то он принес пользу! «Бориска обрадуется… Обрадуется, хотя вида не подаст», – думал о свояке Павел, делая очередной шаг. Он так и не понял, почему расступились жерди, которые казались особенно надежными в этом месте, почему они так легко ушли в жижу, разделившись на коротенькие обрубки!? Охотно расступилась, радостно всхлипнув вонючей мокротой, трясина, впуская в себя человека!И все же болото – это не вода, куда уходишь враз и с головой. Павел был уже по пояс в вязкой черной каше, и миллион иголок впились, обжигая в тело, когда он каким-то чудом успел-таки сорвать со спины ружье и выстрелить. И все, больше ему не нужно было ружье, теперь оно только мешало, тянуло его дальше в черную бездну. Погрузившись по грудь, шалея от страха и ледяного холода, Павел хватался за короткие куски жердей, которые тотчас тонули, ухватился за ближайшую кочку с тоненькой корочкой льда вокруг, но и она стала медленно уходить в жижу. Уходила, но не давала тонуть и Павлу. Обрадовшись, он подналег на нее, сделал попытку выбраться самостоятельно, но кочка пошла вниз быстрее, увлекая за собой и Павла. Мгновенной вспышкой мелькнул перед глазами фрагмент сна, все того же сна, который теперь оказался полностью «в руку»! Только сейчас был не снег, а болотная трясина, черная жижа, которая при каждом движении тела, втягивала и втягивала его в себя.Как ни боролось сознание с собственным телом, никак не могло его угомонить, успокоить, не дать двигать ногами и руками, замереть и продлить погружение. Тело не слушалось, оно спасало себя, инстинктивно двигалось, искало опору, пыталось освободиться от этих страшных пут и… все глубже погружалось в тошнотворную, ледяную жижу. Павел тонул, уходил в болотные хляби, причем, именно в том месте, где в начале осени сорок второго утонул его пленитель Жора, по кличке «Патефон». Потонул с сычевским золотом в полпуда… Он был где-то под ногами Павла.– Держи! – неожиданно, почти над самым ухом прокричал Бориска. Лежа на большой кочке, он протягивал Павлу свое ружье. С огромным трудом, захлебываясь жижей, Павел все же сумел цепко ухватиться за приклад. То ли он резко дернул, то ли Бориска не ожидал рывка, только спаренные стволы вдруг легко выскользнули из мокрых рук паренька, и Павел с головой ушел в жижу. Вскочив, Бориска схватился за длинную жердь, которая была под ним, и прежде, чем голова Павла опять появилась над поверхностью, конец этой жерди был уже рядом с ним.
– Я же говорил… Он – хитрый, – проговорил Бориска. Костер вошел в силу. Развешанная одежда Павла неимоверно парила, источая болотный смрад. – Фролка, думаю, не хотел нас убивать, он подменил жерди, переложил их на другое место. Вот и все.., и снова обманул. – Паренек деловито поправлял развешенные на палках штаны, рубаху, свитер… – Ну и вонища!
Павел лежал в теплом спальнике и все меньше слышал и понимал Бориску. Он пьянел. После того, как паренек вытащил его из болота, раздел, растер, одел в сухое, заставил выпить весь запас водки и залезть в теплый спальник, Павел медленно отключался. Ему все больше казалось, что все это приснилось, и он продолжает дальше спать, потому что такого не могло с ним произойти… И через минуту он уже громко захрапел.А Бориска между тем продолжал хлопотать. Время от времени замирал, подолгу глядя на другую сторону болота. «Как же так!? – размышлял он. – Почему не получается!? Или мне не везет. Ну не повезло раз, ну другой.., сколько-же можно!?.. И времени-то больше нет выслеживать и ловить Его, и ружья-то утопили, и через пять дней надо быть в городском военкомате. Опоздаю – припишут дезертирство…»Бориска снова взглянул на островок: «Да-а, но как Он зиму переживет… с одной-то ногой!?.. Или помрет, или вернется в поселок. Но опять же как вернется!?»Он смотрел на хищные скалы без особой злобы и неприязни, смотрел, как смотрел когда-то его отец Прокопий на Рыжебокого, который сумел победить далеко не последнего охотника в здешних краях. Так и Бориска смотрел на припорошенный снегом островок посередине болота и думал, как же он еще молод и неопытен, как самоуверен и упрям и еще о многом и многом другом…Он думал, а снег тихо, осторожно укладывался пушистыми хлопьями, укрывал последствия их неуклюжей и неудачной охоты на странного и страшного человека-зверя, желтоглазого Фролку.* * *Еще дальше убежало время. Бориска вернулся, отслужив положенное. Вернулся совсем мужиком на вид. Армия дала ему возраст. А это такая штука, которая закаляет мужчину, дает зрелость, выучку, мудрость и привычки.Как бы ни была тяжелой и напряженной служба, о доме Бориска вспоминал ежедневно. Теплые и емкие письма сестры-Полинки приносили с собой аромат дома, запахи леса, шум листвы и шепот снежинок, вкус маминой стряпни и… легкую тревогу за недоделанные дела, а попросту долги. У него был уговор с сестрой – писать так, как есть: и о слухах, и о сплетнях, и вообще обо всем, что хоть как-то касается озера и особенно Фролки, буть он неладен. Писма приходили, но в конце каждого Полинка неизменно добавляла: «…о «Ф» ничего не слышно, озеро молчит…»Страх таинственной долины, а теперь еще и озера надежно вселился в людей и не собирался покидать их головы. Тайна озера обрастала все новыми, порой невероятными слухами и домыслами. Люди боялись не только ходить в сторону гор, но даже смотреть туда, думать и говорить на эту тему.Уже на следующий день после возвращения домой Бориска стал собираться в горы. Ему не терпелось убедиться, что там, на их озере действительно стало спокойно, как писала Полинка, что оно больше не угрожает, что там на самом деле безопасно. Но это надо было увидеть. И еще, пожалуй, главное, сердце Бориски устало от тяжести – вины, как он считал, в гибели милиционеров и Валентина…Едва рассвело, Бориска уже был в лесу. Тайга обрушилась на него и поглотила, едва он вошел в ее полумрак, загомонила, зашуршала, зашептала своими бесчисленными звуками, то ли жалуясь, то ли упрекая за длительное отсутствие. Она набросилась своими запахами, закружила голову. Потянулась к нему, цепляясь, царапаясь своими руками–ветками, заигрывая, то и дело ставя подножки, и кореньями, и сплетенной травой полезла в лицо липкой паутиной…Свидание с лесом получилось трогательным. Бориска припадал то к багульнику, то утыкался носом в мох, то растирал в пальцах иголочки пихты и жадно вдыхал в себя полузабытый острый аромат. Как песню слушал трескотню кедровок, поцокивание белок. Вздрагивал на шумные шарахания косачей, которых умело поднимала верткая Няра, молоденькая сука, которую он взял с собой, однако, рука не спешила хвататься за ружье, не хотелось прерывать лесной гомон.Бориска пошел по той же дороге, по которой они прошли когда-то с Полинкой. И ночевал в той же избушке. Горько и снисходительно ухмыльнулся, вспомнив свое резкое взросление от пережитого когда-то здесь страха.На следующее утро он с нетерпением ждал встречу с долиной. «Вот сейчас.., вот сейчас…» – думал он, продвигаясь по узкому, мрачному ущелью. Но как бы он не готовился, долина распахнулась неожиданно. Она ударила Бориску обилием света, ошеломила богатством цвета, раздольем, обнажив себя во всем своем волшебном блеске. У Бориски перехватило дух и повлажнели глаза. Он стоял не в силах двигаться дальше: «Вот она – Полинкина страна, ее родина…» Раз за разом его взгляд извилисто проносился по ниточкам речушек и ручьев, взлетал на скальные останцы, нырял в темные расщелины, скользил по зеркалу озера… Многое было знакомо. Наконец, он вздрогнул от мелькнувшей мысли – нет ощущения тревоги! Нет, он не забыл и никогда не забудет сколько здесь, в этой долине было пролито крови, сколько было зверства и страха, тревог и отчаяния… Он не забыл и последнее, трехгодичной давности посещение долины вместе с Павлом. Тогда им казалось, что горе, затопившее долину до вершин окружающих ее хребтов, никогда не вытечет, не выветрится из этой чаши… На этот раз было другое ощущение. Теперь он чувствовал тепло и умиротворение. «А где, покажите место на Земле, где бы не проливалась кровь, а люди бы не тонули в горе, где бы отчаяние не душило, не рвало на части сознание и последнюю надежду на чудо!?» – думал Бориска, оправдывая свои мысли доморощенной философией!В этот раз он внимательно обошел озеро. Снова обратил внимание на крестики, которыми были помечены крупные камни у берега. Тогда, той осенью им с Павлом показалось, что это какие-то знаки, но кому и зачем?.. Теперь же Бориска подсчитал, что их всего четыре, и они как бы делят озеро на четыре почти равные части… Нанесенные белой краской, размерами в ладонь они были хорошо видны, хотя и потемнели за три года.Целый день Бориска ладил болотные голицы – длинные, широкие лыжи из ели. На них он легко и быстро одолел болото. Островок встретил его таким миром и покоем, что выбравшись на сухое место, он рухнул, распластался, провалился в пропитанную солнцем, звенящую от кузнечиков, оводов и комаров траву. И без малейшего страха закрыл глаза. Тревоги не было.Так и оказалось. Обследовав островок и пещеру, которая начиналась плоской щелью, затем переходила в просторный грот и тут же через высоченную ступень в два человеческих роста уходила куда-то далеко под землю, Бориска задумался. Он не обнаружил никаких признаков Фролки. Очень старые угли, которым было не менее десятка лет, куски старой бересты да несколько полугнилых кореньев – все, что было в гроте. Спускаться же с крутого и отвесного уступа он не стал. Лестница – длинное бревно с зарубками едва виднелась внизу, то ли кто-то его сбросил, то ли само упало…«Так где же Фролка!? – который раз задавал себе вопрос Бориска. Если он погиб той осенью, то следов должно быть предостаточно… Но их нет! Утонул в болоте!? На него не похоже! Он бы это болото и без ног «перешел». Перебрался поближе к жилью!? Обязательно проявилась бы его сущность, было бы слышно о пропаже скота, собак, людей, наконец… Что еще остается!? Но в долине его давно нет!»С тем Бориска и вернулся. Вернулся хмурым и задумчивым… Где-то в самой глубине его сознания малюсенькой песчинкой ворочалось сомнение. Иногда это сомнение враз вырастало, превращаясь в глыбу, когда до Бориски доходили слухи о пропаже в той или иной деревеньке скота или кто-то из подростков заблудился и пропал в лесу. Тогда он со всех ног мчался туда, выяснял причины, сутками рыскал вокруг, но так ни с чем и возвращался. Ни единой зацепки, ни единого следочка.Прошло немало времени, когда Бориску по каким-то делам занесло в далекий поселочек лесозаготовителей. Новенькие постройки желтели медовой свежестью и источали такой запах древесины, от которого у каждого, кто хорошо знаком с топором и рубанком начинали чесаться руки, хотелось взяться за инструмент и погнать щепу или стружку, ощутить податливость древесного тела, полюбоваться смоляными слезинками…Подходя к новенькому магазину, Бориска обратил внимание на некое существо, недобро взирающее из-под высокого крыльца. Это нечто напоминало бесформенную кучу тряпья с соответствующими запахами затхлости, человеческой грязи и перегара. Бориска отметил и грубо сработанные костыли, что валялись подле и пустые консервные банки, и смятые картонные коробки, и фантики от конфет, то есть все то, что обычно сопровождает сельские магазины. Он легко вбежал на крыльцо, нырнул в широкую дверь и лишь, когда увидел на одном из прилавков тускло поблескивающие полумесяцы серпов, его точно из ведра окатили…– Кто… это!? Кто у Вас… там… на улице…, под крыльцом!? – медленно, раздельными словами произнес Бориска, прижав продавщицу горящим взглядом к полкам с продуктами.
– Как кто!? – пожала плечами довольно миловидная женщина. – Ты о «Му-Му» что ли спрашиваешь!? – добавила она немного испуганно.
– Почему… Му-Му!? – Бориска весь сжался как перед прыжком. – Что значит… Му-Му!?
В прохладном полумраке магазина зазвенело напряжение.– Ну, потому-что… – продавщица потемнела лицом, сделала глотательное движение и договорила: – Потому что он глухонемой. Как в этих… сказках Бажова… про Му-Му и… Степана…
– Герасима, – по инерции поправил Бориска, – и не Бажова, а… А у него что, ноги нет!?..