ТАЙНА ОЗЕРА ЗОЛОТОГО - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 6
– Вот это да!
– То-то. Смотри вон та овальная гора, – девушка показала рукой на далекую, серую массу, – вот она! И тоже похожая на половинку яйца, а поворот реки точно такой же!
– Точно карта какая получается!? – выпучил глаза Бориска. – Слушай, Поль, а зачем это, для чего, а!?
– Откуда ж мне знать-то, папка дал мне этот нож, сказал, что… от… отца… родного. – Она быстро отвернулась и стала пристально вглядываться в долину, точно кого-то высматривать.
– Смотри, тут какие-то крестики, звездочки, треугольнички… А вдруг это знаки, где спрятаны какие-нибудь… сокровища!
– Ага, сундуки с жемчугами и сапфирами… Здесь что, южные моря, пираты!?
– Тогда для чего такую ручку сделали!? Почему она тебе досталась!? Что ты молчишь, Поль!?
– Что ты пристал! Я то тут при чем!?
Полинка пребывала в сильном волнении. Нож оказался с тайной. Оттиск ручки представлял из себя довольно подробную рельефную карту целого района, на котором главным образом была изображена долина. Но еще более загадочно выглядели всевозможные знаки, нацарапанные то на склонах гор, то на отдельных скальных выступах, то на речках, то на болотинах. Полинка ничего не понимала. Она вертела в руках нож, ломая голову и злясь на брата.И действительно, зачем было делать такую ручку, да еще с какими-то значками!? А вдруг действительно это какие-то тайники, ну, скажем, не сокровищ, а чего-нибудь столь же ценного!?В долину спускались торопливо. Серые, голые камни быстро сменялись на цветные от причудливых разводов желто-зеленых лишайников, потом пошли замшелые, а с появлением низкорослых деревьев долина поднялась и поглотила в себя ребят.С каждым шагом Полинка чувствовала, что идти становится все труднее. Нарастало неожиданно появившееся сомнение, которое плавно перетекло в раздражение. Что-то мешало идти. Она не чувствовало того прошлого влечения, что манило ее с детства.Девушка все чаще останавливалась, садилась на подвернувшуюся валежину и вслушивалась в себя. Что-то было не так. Она боялась себе признаться, что уже давно не слышала оттуда голоса.Бориска же напротив, весь так и горел желанием поскорее взглянуть на деревеньку.Неожиданно запах дыма точно ударил ребят наотмашь, отрезвил, заставил остановиться и замереть.– Ты чувствуешь!? Почему!? Откуда!? Здесь что, люди!? – вырвалось у Полинки, и она испуганно уставилась на брата.
Бориска сам не ожидал, что эта чудесная долина кем-то уже занята.– А может пожар… после грозы!? – продолжала недоумевать девушка. На ее лице отразилось крайнее разочарование и обида. Она понимала, что говорит глупости, и от этого еще больше розовела щеками и морщилась. – Может не пойдем туда, а, Борь!?
Но Бориска не чувствовал страха как сестра. Он медленно, совсем как отец, с нарочитой усталостью опустился на камень, поставил между колен ружье и ответил коротко и твердо, как подобает мужчине:– Поглядим, куда спешить.
Полинке стало немного легче от этих слов. Она перестала оглядываться по сторонам, перевела дыхание.– А вдруг там…. – начала было Полинка, но недоговорила.
– Вот я и говорю, посмотрим, кто дымит. Может, какой охотник забрел, мало ли…
– Там беда, Борь, я чувствую, что там плохо.
– Вот и поглядим, – спокойно повторил брат.
– Жалко, что Ветки с нами больше нет, с ней спокойнее, – печально проговорила Полинка.
– Собака в лесу – первое дело, – подхватил Бориска. Ему тоже было жаль Ветку.
Сознанием они с Полинкой понимали, что их верная собака ушла умирать, пришло ее время, она состарилась и ушла с глаз. А вот сердцем оба переживали как за самого близкого и ни как не могли смириться с ее смертью.– Похоронить бы ее, Борь!?
– Да ты думаешь ее найдешь!? Собаки они в такую глуш забираются… Я, например, никогда не видел, где они умирают на воле. Да и ни от кого не слышал.
Дальше ребята шли осторожно. Углубляясь в лес, они не теряли из вида речушку, которая опять присмирела и бежала тихо, кое-где всхлипывая над упавшей поперек ее лесиной.Время от времени Бориска останавливался, замирал, прислушиваясь, вскидывал руку, давая сигнал сестре не шуметь.– Слышь!? – тихо говорил он. – Железо об железо вроде!?
Полинка с трудом улавливала какие-то посторонние лесу звуки, но не могла, как брат определить что это и откуда.– Смотри-ка, здесь и лошади есть, – Бориска стоял над свежим, четко отпечатанным в прибрежном песке конским следом.
– А не лось!? – высказала сомнение Полинка.
– Шары-то открой, лось ей! У лося какие копыта-то, а здесь что, да и подковы поди видишь не хуже меня… Учишь ее, учишь и все одно, – не утерпел брат.
– Откуда здесь лошади!?
– Откуда дым, оттуда и лошади.
Неожиданно речушка, по которой они шли от самого перевала, метнулась вперед, понеслась, зазвенела, запрыгала с камня на камень, щедро разбрасывая вокруг зайчики. Однако, спустившись с переката, затормозила, попятилась назад, точно испугавшись чего-то, разливаясь широко и ровно.Проследив за ее поведением и заглянув дальше вперед, Полинка тоже удивилась. Там, шагах в пятидесяти сквозь листву деревьев блестела другая, более крупная река. Она текла поперек и была какой-то не такой.– Борь, смотри какая мутная, точно брага, – проговорила громко Полинка, когда они с Бориской вышли на берег новой реки.
– Погоди, вроде говорит кто!? – прервал ее брат, застыв в неудобной позе.
– Как!? Где!? – тут же зашептала сестра. – Смотри тут тропка.
Однако дальше ребята решили идти не по тропинке, а пробираться рядом, параллельно, не выпуская реку из вида. Теперь они шли вверх по новой более крупной реке.– Борь, а отчего она такая мутная, а, как ты думаешь!? – полушепотом спросила Полинка, едва поспевая за братом, – не от дождя же.
– Ясное дело не от дождя.
Впереди посветлело. Речка распалась на несколько мелких рукавов. Лес отступил. Берега расширились, появились просторные поляны, изрытые, с буграми песчаных отвалов, словно здесь копались гигантские кроты. Яснее стали слышны голоса, звуки каких-то тупых ударов, скрежет металла о камень, натужный скрип.– Давай во-он туда, там повыше, – тихо проговорил Бориска и махнул рукой в сторону едва приметной сопочки.
Сопочка оказалась небольшим скальным гребнем, который густо зарос кедровником. Скинув ружье с пайвой, Бориска привычно полез на более ветвистое дерево. Поколебавшись с минуту, полезла и Полинка. Увиденное сверху, ошеломило обоих, озадачило и раздосадовало.Ребятам открылась часть поймы реки с обширными полянами по обоим берегам. Поляны большей частью были густо изрыты. Кое-где сновали люди. Одни крутили ручки воротов, похожих на колодезные, что-то доставали, высыпали. Другие тяжело катили тачки к реке по узким деревянным трапам и там, у длинных кривых лотков сваливали. В нескольких местах горели небольшие костры, у которых тоже шевелились люди.– Смотри!.. – проговорил очень тихо Бориска и кивнул головой в сторону левого края поляны. Там, высотой в три-четыре человеческих роста, стояла грубо сколоченная вышка с одной лишь площадкой. На этой площадке вальяжно развалясь сидел человек.
– Бориска и там тоже… – Полинка кивнула в противоположную сторону.
– Все, слезаем… Осторожно, ветки не качай.
– Подожди, а где же поселочек-то!? – девушка продолжала вертеть головой.
– Он за поворотом реки, грива закрыла.
– Че они делают, а, Борь? – Полинка хоть и догадалась, но все же решила спросить брата.
– Че, че… Вот зачем им вышки с охраной!?
– А ты заметил, в основном женщины старые да ребятишки.
Бориска сел на корневище, поднял плечи и сдвинул брови. Глядя на брата, присела и Полинка.– Помнишь, как мы к папке в Ивдель ходили?
Бориска кивнул.– Только там забор был высокий да вышки с будками.
– Выходит здесь тоже лагерь открыли, только уж больно странный.
– Да-а и собак не слышно.
– Давай обойдем гриву-то да на Черную деревеньку с той стороны и глянем.
В самом начале войны в вооруженную охрану ивдельских лагерей стали посылать гражданских людей. Через местные поселковые советы окрестных деревень собирали бывалых и ранее служивых. Их ставили дежурить на вышках. С Лысой Сопки таких было всего двое – Наймушин Иван Терентьевич да Майданов Прокопий Николаевич, поскольку оба воевали еще в Первую с Германией, да недавно с финской вернулись.Дежурить приходилось по две недели. Отдежурил, неделю отдохнул дома и опять на две недели. Чтобы добраться до лагеря, надо было тридцать километров отмахать да с гаком и это только до Ивделя, а там еще сколько-то…Раз в две недели дежурства Дарья собирала узелок с едой, и отправляла Полинку с Бориской к отцу. Дорога была не столько трудная, сколько опасная. Лагеря были не обустроены и недоукомплектованы стрелками, поэтому заключенные часто совершали побеги и бродили по окрестным лесам и дорогам.Придя к отцу, ребята нередко оставались ночевать прямо на его вышке, завернувшись в тулупы, если не так было холодно. С вышки и насмотрелись они на тех, кого Власть лишила свободы. На их образ жизни и поведение.Далеко обойдя изрытые поляны, Полинка с Бориской вышли к реке. Быстро сбросив обувку, они пошли вброд по длинному, мелкому перекату. Шум воды и веселая игра солнечных зайчиков на крупной ряби немного расслабили их, и они, шлепая по нагретой за день воде, безмятежно побрели, забыв об опасности, пугая прозрачных хариусов.
Часть 2Ближе к вечеру пошел снег. Первые снежинки редкие, будто случайные летели вразброс, чуть под углом к деревьям. Одни, так и не долетев до земли, запутывались в густых ветвях, другие летели дальше и лишь перед самой землей, ловко проскользнув мимо голых кустарников, укладывались в пышные сугробы, замирали, обретая покой до окончания зимы.Проследив за полетом первых снежинок и точно позавидовав им, снег буквально повалил. Он обрушился плотной, почти сплошной массой. Однако огромные хлопья не спешили, опускались плавно, затягивая чарующее время полета – свой главный момент жизни. Стоило только присмотреться к ним повнимательнее, открывался целый мир радости и печали, смеха и слез, детской шалости и степенной зрелости.Снежинки толкались, обнимались, сплетались своими роскошными ажурными узорами, не переставая, шептались и хихикали, то вдруг отрывались, перелетая одна к другой. Они будто не догадывались о своей обреченности. А может как раз и знали, поэтому и спешили пожить, пообщаться, поиграть, покрасоваться нарядами, полетом. И прежде чем улечься в сугробы, они издавали слабый прощальный вздох.Павлу казалось, что он слышит этот тихий, печальный шорох укладывающихся повсюду снежинок. Этот шорох поглотил все вокруг. Полет снежинок очаровывал, увлекал человека, отрывал от земных забот, превращал его в одну из своих частичек. Казалось, выстрели сейчас над ухом – услышит ли!?Еле проступающие из-за живой снежной пелены ближайшие деревья, как мираж мелко трепетали и отдалялись все дальше и дальше от Павла. Время замедлилось, а потом и вовсе остановилось. Покинули мысли, чувства. Он вдруг стал легкий, прозрачный, он летал со снежинками, уворачивался, кружил, раздавал комплименты и вновь кружил…Но вот легкий озноб колко пробежал по спине и вернул Павла на землю, заставил стряхнуть опьянение. Тотчас напомнила о себе котомка, ремень ружья, вернулось легкое, тревожное чувство…Павел оглядел себя. Он был завален снегом, точно врос в него. Утонули даже высоко вздернутые носы лыж, вместо шубенок – маленькие сугробики…Заметно потемнело. Пора было двигаться дальше, точнее найти подходящую сухару и становиться на ночлег. С этими мыслями он оторвался от снежной сказки и пошел в глубь леса.Он был рад, что вот так нечаянно пришлось передохнуть. День выдался тяжелым. Частые подъемы и спуски основательно измотали его.Пока нашел сухую лесину, пока валил ее, утаптывал снег, ломал лапник на постель, совсем стемнело. Снегопад закончился так же внезапно, как и начался.Костер горел жарко, но экономно. Лес черной стеной сомкнулся вокруг человека, зажал его, затерял в своей бесконечности. Такое время любит каждый охотник: спокойно, под уютное потрескивание костра мысленно пробегаешь весь пройденный день, подсчитываешь припасы еды, снаряжения, планируешь дела на завтра.Павла никак не покидала картина увиденного снегопада. «Странно, – размышлял он, ставя на огонь котелок со снежной крупкой, – может где-то за этими горами, которые с каждым днем становятся все ближе, ждет, дожидается злой и могучий ветер, который налетит, разметет эти хрупкие снежинки, перекрутит, переломает их нежный узор, зашвырнет в кусты, низины, придавит, утрамбует, превратит в гудящий наст. Со временем они кристаллизуются, по весне растают и превратятся в капельки, ручейки, реки, моря… А потом вновь повторится круг их превращений. И так каждый год. Может и с нами, людьми так же!?»Вода в котелке закипела. Павел встал, сунул в кипяток заячью ногу, посолил и, сев поудобнее, плавно переключился на начало прошедшего дня, на его тревожное утро.Именно утром, а точнее, когда переходил замерзший ручей, и произошло с ним то, что потом весь последующий день, как гвоздь в подметке, не давало покоя.Он опять увидел низинку. Съехал в нее и замер. Под ногами глуховато ворчала то ли речушка, то ли ручей. Ее мягкий, жалобный голосок немного растрогал Павла, как недавний снегопад. В нем слышалось что-то летнее, домашнее, уютное. Речушка жаловалась на затянувшуюся зиму, тесноту и скуку. Был бы конец дня Павел с удовольствием заночевал по соседству с ней, и они наговорились бы вдоволь. Но день только начался.И вот тогда-то он и почувствовал, как ему на плечи словно положили что-то мягкое и тяжелое. Под ногами продолжал приятно ворковать ручей, а плечи дрогнули и прогнулись под тяжестью… взгляда. Кто-то недобро на него смотрел. Павел оглянулся. Никого. Вокруг сонные, равнодушные ели.Павел торопливо поднялся на другой берег низинки и вновь огляделся. Все было тихо и спокойно.Он помнил, что тяжелый взгляд еще долго его преследовал, заставлял оглядываться, нервничать. Даже частые подъемы и спуски за день не смогли укачать его настороженность.Сначала он грешил на росомаху. Только она могла так давить своим взглядом. Тем более, что с ним и раньше было нечто подобное. Такое со многими охотниками происходит. Но росомаха едва почует, что человек ее раскрыл, уходит и уже не появляется. Здесь все не так.Сейчас, сидя на лапнике и вглядываясь в жар костра, Павлу пришла совершенно странная и в чем-то даже дикая мысль – за ним следят. Словно из густой пелены снегопада стали появляться сначала робкие, но затем все более и более убедительные ощущения, что за ним весь день кто-то шел.Тотчас проснулись и более ранние ощущения, которым он прежде не придал значения, а сейчас тщательно перебирал в памяти. И появились они вчера, когда он перевалил длинный, горбатый отрог. Именно тогда произошло с ним что-то непонятное. Точно он переступил какую-то невидимую черту, порог, будто попал в сильное электрическое поле… Тогда и испытал легкий страх, неизвестно отчего возникший. И ночью плохо спал, сны были рваными, тревожными.В котелке начало постреливать и противно запахло горелым мясом.– Фу, че-ерт! – Павел вскочил, подцепил сучком душку котелка, снял его с огня и сунул в снег. Тот бурно и громко зашипел, защелкал и тут же угас, продолжая источать противный запах.
Без особого аппетита, кое-как перекусив, Павел продолжил размышления: «Тогда кто же это!? Что ему надо!? Весь день тащится за мной, выслеживает, не покурить, ни костра разжечь, не выстрелить, хотя кто его знает, что он ест и как охотится, курит ли!? Ни звука, ни следов!? Не летает же!? А может, воображение у меня разыгралось!? Тогда с чего!? Всего-то пятый день в тайге…»– Ну что ж, – уже вслух проговорил Павел, – раз прошлую ночь со мной ничего не произошло, почему произойдет на эту!?
И он спокойно, как ему казалось, стал готовиться ко сну. Подтащил два длинных обрубка сухары для устройства надьи, натянул кусок брезента с наветренной стороны, нижний край привалил снегом и раскатал спальный мешок. А спальник у него был знатный. Легкий и очень теплый. В любой холод как на печке.Этот спальник подарил Павлу сосед Сашка Шульгин или «Хно-хно». «Хно-хно» – кличка. У Сашки была заячья губа, и когда он говорил, все слова начинались с хрипящих звуков и походили на гнусавое хрюканье.В детстве все доверчивые и незлые. Мальчик привык и не обижался. Он даже имя свое почти забыл и откликался не иначе, как на кличку. Но подрастая, стал осознавать, что совсем не похож на остальных людей. Наросла обида. Перешла в злость. Стал юношей – стало невыносимо. Был момент, когда в отчаянии чуть руки на себя не наложил. Спасла, как ни странно, зона. Банальная уличная драка. Силенок не хватило, побежал за ружьем. Пальнул вверх, а срок все равно получил. Вернулся раздавленный да еще с туберкулезом. Мать померла. Жил один. Все время в лесу пропадал. А как болезнь совсем прижала, устроился к геологам контору сторожить. Ловил бездомных собак петлями, да тем и лечился. Ближе Павел с Сашкой сошлись уже после зоны. В тайгу, на озера часто вместе. Павел жалел соседа. Вот перед самой смертью Хно-хно и подарил ему свой спальник. Причем совершенно новый, сшитый собственноручно и не из собачьих шкур, как поначалу показалось Павлу, а из волчьих.Залезая в свою мохнатую постель ночью или выбираясь из нее под утро, как было не помянуть добрым словом Сашку Шульгина или Хно-хно.Сегодня Павел о нем не вспоминал. Мысли как давеча хоровод снежинок тесно мельтешили в его голове. Перебирая в памяти ощущения дня, он опять и опять возвращался к тому ручью. Крепло убеждение, что он попал на какую-то заповедную территорию, где его присутствие явно не желательно, поскольку за ним скрытно наблюдают, но на контакт не выходят. «Что же это за территория!? – ворочаясь в спальном мешке, думал Павел. Ему даже стало казаться, что он слышит еле заметное гудение, как от далекой трансформаторной будки. – Где же он тогда этот источник опасности!? И каков наблюдатель или наблюдатели!?»Удивительным было то, что Павел не ошибался. Перевалив отрог, он действительно перешел некую границу… А в то утро, когда он так умиленно слушал жалобы ручья, из густого ельника на него, не мигая, смотрели темные, чуть раскосые глаза молодого вогула.Невысокий, хорошо сложенный парень, немногим старше самого Павла, смотрел остро, подмечая малейшие детали в нежданном госте. Его черная изношенная сорочка поверх малицы и темные кисы хорошо сливались с деревьями. В своей странной одежде он мало походил на обычного охотника. Что-то бесконечно древнее было и в его скуластом бронзовом лице.Непоседливая, любопытная синица, присев было на заснеженную ветку прямо над головой замеревшего вогула, испугалась и тут же вновь взлетела. Ветка качнулась, обрушив рой снежинок на смоляные волосы парня, на лицо, застревая в густых бровях, ресницах… Ни один мускул не дрогнул. Глаза словно застыли. Они были напряжены и продолжали внимательно прощупывать незваного гостя.Снег просыпался и на могучие плечи парня, и на длинный, с прогибом по середине лук, и на деревянный ящик-колчан.Тоненько свистнув, синица опять уселась в метре от человека. Она не могла поверить, что человек стал настолько неподвижен. Она крутилась, перелетая с ветки на ветку, разглядывая его со всех сторон, поглядывая на блестящую ажурную пряжку пояса, гирлянду медвежьих и волчьих клыков, плоские деревянные ножны на кожаной подвеске. Синица вертелась и мирно посвистывала, продолжая осыпать снег то с одной ветки, то с другой.Едва Павел поднялся на другой берег и скрылся за бугристыми сугробами, бесшумная, черная тень выскользнула из ельника, перекатилась через низину и тотчас растворилась. Все ее движения были удивительно слаженны, экономны, ни суеты, ни спешки. Плавные и пластичные они напоминали полет большой птицы.Вогул наблюдал за Павлом далеко не постоянно, как тому казалось. Он словно угадывал его направление, появлялся, всматривался в гостя и исчезал. Его настораживало поведение русского, который не охотился и не блудил. Шел умело. Было видно, что знает, куда и зачем идет. Вот это и настораживало вогула. Сюда не должны заходить или проезжать мимо без ведома старика-Яксы даже его сородичи, а не то что чужие, тем более русские охотники. «Ему нельзя видеть Ялпинг-Нер (молебный камень), даже приближаться к нему… – думал молодой вогул, наблюдая за непрошеным гостем. – Ладно, завтра покажет…»Павлу впервые не спалось в лесу. Лапник, уложенный как обычно, давил то в одном, то в другом месте своими жесткими ветками. Приходилось крутиться, искать удобное положение.Надья горела ровно, в самый раз. Редкие, золотистые искорки взмывали вверх и сразу таяли. День выдался трудный, тяжелый, а не спалось. Сон боролся с тревогой и проигрывал. Павел, в который раз крутанулся в спальнике и уставился в костер.Когда горел огонь, он почти всегда думал о доме. Языки пламени нежно облизывали крутые бока бревен, ласкали лицо юноше. Они в беспорядке бегали по нему, высвечивая то блестевшие глаза со складками в уголках от прищура, то курчавую шелковистую бородку, то опять высокий лоб с прилипшими к нему темными кольцами волос.Глядя внутрь костра, Павел видел угли в печи дома. В сводчатом проеме щелкала и малиново позванивала яркая горка «невиданных сокровищ». Маленькая ловкая мать разгребала эту горку деревянной лопатой, освобождая место для будущего брусничного пирога, который, попав в жаркое пекло, начинал подниматься, его стенки пухли, румянились, а россыпь ягод темнела, пузырилась, лопалась…Павел швыркнул, втягивая в себя набежавшую слюну. Он вспомнил обеденный стол, длинный и большой как лодка. С торца, на главном месте – отец не старый, с пышными усами и суровым взглядом. На этот взгляд лучше было не нарываться. Он смотрел перед собой и ждал, когда мать начерпает ему похлебки. На столе последний раз сметана, масло, оладьи. Через день начало Великого поста. Справа от отца – мать, потом Михаил – младший брат, слева он, Павел.«Ну, мать, от души!.. – скажет потом отец и добавит: – Бог напитал, никто не видал…»Когда-то их большая семья потихоньку обмелела. Три старших сестры давно замужем. Старший брат Николай женился в прошлом году. Остались вчетвером, да надолго ли?Павел глубоко вздохнул и опять заерзал.«Хор-роша девка! – будто опять услышал он голос матери. – И главное, как Зинаида у Николая – тоже учительша!». Так мать заводила свою главную застольную тему. Ей хотелось не пускать на самотек, а самой определить судьбу среднего сына, то есть его, Павла.Отец молчал. Он не любил Зинаиду, свою первую невестку. Прекрасно помнил, какой скандал закатила ее мать в позапрошлом году. Стыд да позор на все село получился. Пришлось торопливо и по-тихому женить старшего на затяжелевшей Зинке. А могло быть все по-людски. Поэтому отец и не спешил реагировать на красноречивые намеки супруги.Павел, конечно, знал, о ком шла речь. Знал, что Галина – девка не просто хороша, а очень хороша и безумно красива. Камнем замирал, когда она проходила мимо, и не мог произнести даже «здравствуй». А та каждый раз обдавала его головокружительным запахом теплого, дождливого лета, спелой земляники, свежескошенной травы и… запахом зрелой молодой женщины. От этого у Павла начинали чуточку дрожать колени. Галина оглядывалась и, красиво улыбаясь, звонко говорила «отомри…», и шла себе дальше. А Павел продолжал стоять столбом, не в силах ни двигаться, ни думать…Зато теперь все позади… Он получил не просто пинок под зад, он раздавлен в лепешку, в дырявый блин и лежит теперь у костра…Павел опять крутанулся и увидел кривую тень на брезенте. Бугристая и черная она трепетала на оранжевом, провисшем куске грубой ткани. «А ведь затихает огонь внутри, затихает…» – он глубоко вздохнул и лег на спину.– И-эх, любовь-морковь! Ладно, все, проехали, была да сплыла! – вырвалось у него вслух.
В маленьком черном кусочке ночного неба появились звезды. К ним время от времени устремлялись искры костра, у которых силенок хватало, чтобы лишь слегка подняться над землей и… погаснуть.На следующий день Павел шел довольно ходко. Почти бессонная ночь пока не сказывалась. Слева все отчетливее стал проявляться массивный склон большого горного хребта. Взял правее.Если молодому вогулу казалось, что русский знает куда идет, то сам Павел не знал. Вернее, цель у него, конечно, была: он шел… от себя. Ноги несли его, уносили от жгучей горечи разбившейся вдребезги, рассыпавшейся на мелкие осколки первой любви. Он хотел «выходить» это горе, «остудить» себя, разобраться…Многие девчата нравились Павлу. Он даже наметил с кем и когда начнет ближе знакомиться. Но внезапно появилась молодая учительница начальных классов – Захваткина Галина Макаровна. Она стремительно ворвалась в его душу и, обворожительно кокетничая, стала безжалостно высушивать ее.Она поселилась через дом, у Гребневых. Утром, когда молодая женщина шла в школу, и вечером, когда возвращалась, Павел откладывал все дела и выходил из ворот либо с лопатой, либо с топором. Он делал вид, что это опять неожиданно и случайно. Высокая и гибкая Галина сладко улыбалась, поправляла прядь волос и мягко, пружинисто ступая крепкими ногами по заросшей бровке дороги, уносила с собой очередной кусочек его трепетного сердца.Это продолжалось долго. Павел все никак не решался. Ему казалось, что надо сразу и на всю жизнь. Чтобы никак у брата Николая с Зинкой. И, видимо, упустил момент…Когда Вовка Копылов, старый приятель стал рассказывать о некой молодой учительнице, которая позволяет с собой делать все и даже больше, и пригласил Павла на очередной их «шабаш», как он говорил, тот не сразу догадался. А когда до Павла вдруг дошло, о ком шла речь, его сначала вырвало, а потом произошло неожиданное. Он устроил целый погром в доме Вовки. Безжалостно избил школьного друга и… ушел в лес. Вот собственно и вся история по поводу его теперешнего состояния.Но это не все. Павел шел, ни куда глаза глядят, а к горам. Сильно запал ему в душу рассказ деда Аристарха, который приходил к ним еще в середине зимы. Павел хорошо помнил каждое слово, сказанное тогда стариком.
…Залаяли собаки и, гремя цепями, бросились к воротам. Лениво, но громко забрякало железное кольцо-ручка.– Ну-ка, Михаил, посмотри, кого там принесло! – отец не любил непрошенных гостей. Мишка мигом выскочил из-за стола и, прижав щеку к стеклу, наискось посмотрел в сторону ворот.
– Дед Алистарх, кажись.
– Вот те на!? – удивился отец и медленно поднялся из-за стола. – Ладно, беги, проведи его от собак-от. И че не сидится мухомору старому?