ТАЙНА ОЗЕРА ЗОЛОТОГО - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 8
– Немного осталось, потерпи! – старик виновато завозился на табурете. – На дне туеска пальца на два опять же песок золотой, стало быть, для тех, кто хоронить станет. Я и его взял. Как шел, я уже сказывал. А вот пришел, точнее будет, ноги сами принесли сюда, к Лазарю-покойному. Он мне стакан водочки налил. Велел все как было рассказать. Я даже и про мысли свои шальные поведал, все как есть. А он на золото даже не взглянул. Велел котомочку снести в церковь и чтоб при свидетелях.., попы они ить тоже люди… Это первое. Второе, что он велел – летом, после покоса с дьячком съездить в Березовку и по православному обряду всех отпеть и похоронить. И третье – запретил тебе говорить, Яков. Берег видно тебя или боялся, что не так поймешь. Любил тебя, а доверял мне.
Мы когда пришли, как щас помню, с батюшкой Филаретом, был такой махонький попик у нас, а баньки то и нет. Ишь как быват! Весной вода большая была, берег-то вместе с банькой подмыла и уташыла с собой. Никаких следов не оставила.Старик завозился, заохал и стал подниматься. Павел помог одеться гостью.– Ну, будь здоров, Яков, я волю Лазаря Тимофеевича исполнил, теперь знать-то все, боле не увидимся, – и, повернувшись к Павлу, добавил: – Айда парень, проводи меня.
Отец никак не прореагировал на прощальные слова гостя, продолжал сидеть за столом, ничего не видя и не слыша.Со двора было видно, что он так и сидит, не меняя позы.– Я ведь парень не все сказал, – выйдя на темную улицу, произнес старик. – Нет, отцу-то твоему все, а вот для тебя есть еще, что сказать.
– Я слушаю, дедушка, – Павел от неожиданности приостановился.
– Нет, не щас, ныне я устал шибко, завтра приходи, да никому не сказывай, что ко мне идешь. Понял, нет!?
На следующий день ближе к вечеру Павел отправился к деду Аристарху. Ему было и лестно, и любопытно, и, честно говоря, немного страшновато. Отец и наутро не оправился от откровенностей старика. Еще больше замкнулся, стал угрюмым и рассеянным.Изба деда Аристарха была маленькой: два оконца выходили на улицу и одно кухонное – в огород, большая печь, стол, топчан, два табурета и лавка, шторки на окнах, на полу домотканые половички. В общем и не подумаешь, что хозяин избушки всю жизнь бобылем прожил. Только потолок был совсем серый от табака, а так все вполне уютно и ладно.– А-а, Павлик, проходи, проходи, парень! – старик встретил гостя булькающим кашлем и с дымящей цигаркой. – Вот сюда проходи и присаживайся. Первый раз у меня?
Когда уселись друг против друга, дед долго не мог начать разговор. Он то мял руки, то убирал их под стол, потом вдруг принес из кухни пряники на тарелке, чашку с блюдцем, чайник.– Ты наверно, знаешь, парень, – наконец, начал он, – у меня никого нет из родных-то. Правильнее сказать где-то, наверное, есть, но не знаю. А на Пасху я, знать-то помру.
– Как!? – не удержался Павел.
– Ты слушай, слушай, потом вопросы задашь. Я лишнего не скажу. Ишь, опять стемнело.
Старик шикнул спичкой и зажег лампу. Резко обдало керосином и сгоревшей селитрой. Одев на лампу стекло и подкрутив фитиль, дед задернул занавески и продолжил:– Щас я тебе кое-что покажу, парень, – он опять завозился, зарасстегивался. – Щас, щас, – полез себе за шиворот и вытащил похожий на кисет, засаленный и весь латанный, перелатаный кожаный мешочек на ремешке, похожий на ладанку. Развязав его, он высыпал содержимое на стол.
Сначала Павлу показалось, что это ржавые самокатанные дробины. Но все они были разного размера и формы. Рука сама потянулась к лампе и выкрутила фитиль до конца. «Дробины» вспыхнули желтовато-зеленым цветом.– Зо-ло-то! – изумленно и с испугом по слогам прошептал Павел. Он смотрел и не мог отвести глаз от этих дутеньких окатышей, похожих на малюсенькие картофелины. У него даже дыхание сбилось. – Это же, это же самородчатое золото!
– Оно, родимый, – спокойно ответил старик.
Павел поднял глаза на старика. Он не скрывал своего крайнего удивления и тревоги, понимая, что далеко не случайно дед Аристарх показывает ему это богатство. Что же за этим последует!?Аристарху многое хотелось сказать этому тихому пареньку. Но молодость не умеет и не любит слушать стариков. Она вечно спешит, торопится в свое завтра. А придя туда, с ужасом понимает, что поспешила! Но обратно нельзя.– У меня, Павлик, есть брат. Вернее, надо сказать, был. Он много моложе. Матери у нас разные. Звали его Егор, Егор Трифонович Мездрин, упокой Господи душу усопшего раба Твоего Егора и прости ему все согрешения вольныя и невольныя, и даруй ему Царствие Небесное! – скороговоркой проговорил старик, трижды перекрестясь на блестевший в углу оклад иконы.
– Всего два раза с ним и виделись-то. А лет пятнадцать назад через одного вогула он мне и передал вот это, – старик кивнул на самородки. – И передал, что мор у них случился на прииске. Померли все, кроме двух дочек Егора. Их вогулы взяли. Я даже имен-то их не знаю. Помнишь, давеча рассказывал вам про Березовку-то?
Павел кивнул.– Вот и тут видно такая же зараза приключилась, – Аристарх пошевелил губами, перекрестился. – Как их искать, если с сорока годов ногами маюсь!? Кое-как ходят, – старик откачнулся от стола и посмотрел на свои пимы. Затем ссыпал самородки обратно в «кисет», покачал на руке, будто взвешивая, и вдруг бросил его Павлу. – Это тебе…
Мешочек упал на край стола, раскрылся, и из него желтой слезой выкатилась одна из «картофелин». Павел онемел.– Найди, парень, этот прииск-то. Его еще «Черной деревенькой» звали. Найди, постарайся и моих племянниц, и могилку Егора.
Павел очумело смотрел на желтую «слезину», ничего не понимая. Перед ним лежало целое состояние. На это золото можно было купить и дом, и корову, и молодого коня, и мануфактуры, Бог знает сколько!– Да где же я найду… деревеньку эту!? – проговорил Павел, едва разлепив ссохшиеся губы. – И этих… племянниц!?
– Где? Щас покажу! – старик встал, шаркая пимами, сходил на кухню, принес короб с мукой и, сдвинув со стола все в сторону, посыпал мукой стол. – Вот, смотри, – кухонным ножом он стал чертить кривые линии, часто останавливаясь, подсыпая муку или засыпая неверные зигзаги, чертя новые. – Смотри, здесь мы, это дорога на Еремеевку, здесь верст семьдесят будет с гаком, дальше речка Мартемьяниха, шустрая такая. Это мост Воронцовский. Ты его как перейдешь, сразу влево, если направо то в Березовку, а ты влево, и по берегу иди до первых глыб с избу высотой. Вот тут не торопись, тут надо точно попасть в шелку между скал-от. В этой шелке ручей сухой. Не перепутай. Его видать будет. Вода в ем только весной и когда дожди. Вот по нему сюда, – дед ткнул ножом в поперечную линию, – это грива кедровая. Увидишь. За ней река Хул-ва. До этого места я в молодости ходил, а вот дальше нет. Дальше вогул говорил, река через горы пойдет. Справа скала вырастет отвесная. Если с другого берега смотреть, то на сову будто похожа. Потом долина откроется. Дальше совсем немного и деревенька… Ты понял, нет, Павлик!?
Павел растерянно пожал плечами. Дорогу до первых скал он знал, с Сашкой Хно-Хно бывал, а вот дальше…Старик постучал кулаком по столу, мука подпрыгнула и рисунок пропал.– Пробуй сам, черти как понял.
Павел аж вспотел, но не нарисовал и половины схемы.– Смотри и слушай сызнова, – и дед принялся опять водить по столу ножом, рисуя на муке линии. – Здесь мост, здесь вправо, здесь «сова»…
Второй раз Павел повторил в точности.– Ну, вот и ладно. Иди в августе. Путь не близкий. Грибы поспеют, ягоды. Золотишко никому не показывай. Особенно Власти. Поймают за руку, говори, что нашел, дескать, и дело с концом.
* * *Павел продолжал идти довольно бодро. Горы становились ближе. Их гигантские, синие горбы надвигались рывками. С очередной сопки-гольца Павлу открывалась то одна чарующая и таинственная картина ощетинившейся, взбудораженной Земли, то другая. Его влекло туда. Казалось, что за этими горами те сказки, что он слышал и читал в детстве. Что именно там самое-самое. Это там вечное лето и солнце. Нет, конечно, он понимал, что это совсем не так, просто хотелось в это верить.Незаметно он вошел в русло какой-то небольшой речушки, которая сильно промерзла и на перекатах была едва слышна из-под льда. Павел шел без привала, если не считать небольшой паузы, связанной с охотой на косача. Теперь средних размеров птица болталась у него на боку, и у Павла буквально текли слюни от предвкушения вкусной еды.Очередной день заканчивался, было самое время подыскивать место для ночлега. Павлу хотелось отоспаться. Две предыдущие ночи не дали полноценного отдыха.Перед розовыми скалами, внезапно выросшими впереди, речушка резко ушла вправо. Павел остановился. Нужно было определяться, либо идти дальше по руслу, но не совсем к горам, либо прямо, мимо этих скал. Через минуту он шел по удивительному ущелью. Лобастые розовые скалы, тронутые золотистым лишаем и припудренные белоснежными сугробами на уступах, вначале показались Павлу теплыми и уютными. Он даже стал поглядывать по сторонам в поисках подходящей сухары и лапника для ночлега. Было тихо и загадочно. Мягкая снежная целина так и просила пройтись по ее пушистому ковру, оставить на ней след. С каждой сотней шагов скалы становились выше и отвеснее. Редкие пихты и ели стояли торжественно, без единого движения.Неожиданно, словно прячась за деревья, промелькнул маленький амбарчик на длинной ноге. И в тот же момент на Павла опять тяжело лег… взгляд. Настроение вмиг испортилось. Мало того, от необычной тишины в ушах появился неприятный, монотонный писк, похожий на комариный.«Что ты будешь делать!» – Павел завертел головой. Никого. Пройдя еще сотни три шагов, Павел в недоумении замер: ущелье неожиданно закончилось. Его перекрыла красивая, похожая на огромный волчий клык скала.«Вот те раз!? И возвращаться к речушке поздно. И здесь… – Павел внимательно, хоть и наступили уже сумерки, огляделся. – Хотя нет, вон… поленница дров!? Откуда здесь дрова!?». Он подошел ближе.Дрова были рубленные, длинные. Верхний слой поленницы сильно подгнил, но нижние были вполне пригодны.Больше не раздумывая, Павел разжег костер. Едва поленья взялись, он утоптал место под шалаш и пошел за лапником. Подняв глаза на ель, он в испуге отшатнулся. Там, внутри мохнатых ветвей на него смотрели слегка замшелые оленьи черепа с ветвистыми рогами. Одни из них вросли в древесину, другие висели свободно. Черепа оказались и на других деревьях.Сорвалось и тяжело заколотило сердце. Вернувшись к костру и вроде бы успокоившись, тем не менее он отчетливо слышал, как оно гулко ухает.«Что за ерунда!?» – волнуясь, Павел нащупал свой пульс. Удары сердца не совпадали с гулкими ударами, идущими непонятно откуда. Было ощущение, что они идут… из-под земли!Вокруг сразу все изменилось. Стало зловещим. На деревьях Павел видел только черепа и вислые бесцветные тряпочки. А из-под земли что-то билось и билось вовсю. Скалы, недавно такие приветливые, уютные враз ощетинились и затрепетали в отсветах костра.Пошел снег. Не обращая внимания на уханье под ногами, Павел сходил к поленнице и набрал еще дров. Ему казалось, что если будет светлее вокруг, то будет и спокойнее.Снова сходил. Огонь быстро набирал силу. Разливаясь оранжевым светом, он безжалостно высвечивал самые глубокие в скалах трещины и разломы. Он словно выворачивал наизнанку все скрытное и уродливое. Каждая скала превращалась в причудливое гигантское существо, которое вместе с остальными медленно росло и вибрировало в такт ударам, идущим из-под земли.Поворачиваясь очередной раз к поленнице, Павел увидел на скале свою огромную черную тень. Увидел и удивился. Она совершенно не соответствовала ему. Тень была без шапки, нелепой и несуразной. В шубе-не шубе, с длинными и широкими полами, большими проймами!Не веря глазам, Павел вскинул руку вверх, тень тотчас повторила движение. Вскинул обе руки, обе руки на скале задрались кверху. Павел опустил руки и взялся за поленья, однако тень так и не опустила своих рук, а продолжала раскачиваться из стороны в сторону, в такт глухим ударам..Дрова выпали из рук Павла. Он почувствовал, как поднимаются на голове волосы. Точно во сне он повернул назад. На других скалах были такие же тени и все они дергались, качались, прыгали в такт «подземным» ударам.Ноги отказывали. Павел едва дошел до костра, повалился на колени и, глядя поверх скал, срывающимся голосом начал: «Отче наш, Иже еси…» Едва он произнес первые слова, как пламя костра дрогнуло, а потом внезапно кинулось в его сторону и стало тянуться к коленям, лицу, рукам… Оно выгибалось, трепетало, вытягивало свое огненное тело. Павел оторопел. Но едва продолжил молитву, как огонь вновь яростно заметался, пытаясь дотянуться и ужалить… Хотя никакого ветра не было, снежинки плавно и равнодушно опускались с черного неба, укладываясь повсюду.«Боже мой, что происходит!? Что за чертовщина?!» – Павел ничего не понимал. С «Волчьего клыка» обвалился снежный карниз и лавиной пошел вниз. Ухнул, оставив после себя белесую пыль. Удары снизу стали сильнее и чаще. Казалось, что «Это» вот-вот пробьется и выйдет, наконец, на поверхность…Павел больше не мог терпеть. Он торопливо собрал свои вещи и кинулся к широкому разлому между скалой-клыком и его левым лобастым соседом. Подъем оказался несложным. Взобравшись почти до самого верха, он оглянулся назад. Внизу умиротворенно горел костер. Никаких теней на скалах не было. Под ногами ничего не билось. Все было тихо и благополучно. Привычно стучало сердце, получив физическую нагрузку.«Странно!? Что же это было там, внизу?» – подумал Павел и шагнул дальше в глубину занесенного снегом разлома. Шагнул, ахнул, взмахнув руками, ища опоры, и полетел куда-то вниз, больно ударяясь о каменные выступы, пока очередной удар не лишил его чувств.Молодой вогул Пыеско, поставленный старым шаманом–Яксой наблюдателем за древними святилищами, на этот раз ждал гостя у своротки реки. Он слышал выстрел, затем дождался, когда тяжело идущий парень с косачем на поясе прошел прямо в ущелье. Скрытно следуя за русским, он продолжал ломать голову, почему тот так запросто идет к их святому месту, к самому Ялпинг-Неру!? Как не боится духа Нер ойки!? Да и самого Небесного Нуми-Торума!?Пыеско со страхом наблюдал, как русский развел костер, как стал вдруг плясать, задирая руки, потом, встав на колени, начал молиться Ялпинг-Неру. И вдруг его охватил весь ужас догадки – русский парень собирается стать шаманом! Ведь шаманский дар передается либо по наследству, либо по собственной воле, вкусив мухоморного зелья или переспав ночь на святилище!Пыеско весь завибрировал, его забил озноб. Он опустил лук со стрелой-колотушкой, который давно держал наготове. «Неужели русский может стать шаманом!?» – думал он с ужасом. Ведь даже старики не помнят такого случая, чтобы кто-то смог вынести ночь на святилище. Обычно такие «долго бежать будут» (сходят с ума).И когда русский парень неожиданно вскочил и, быстро собравшись, бросился к разлому в скале, Пыеско вздохнул с облегчением… Он кинулся верхами скал понаблюдать, что будет делать дальше этот «долго бегущий», в чем он нисколько не сомневался. Однако, обойдя несколько раз верхи скал, куда должен был выйти несостоявшийся шаман, Пыеско опять стал недоумевать – никаких следов не было!Павел очнулся и начал приходить в себя. Боль сковала тело. Открыл глаза. Будто и не открывал – кромешная тьма. Хотя нет, есть какое-то едва заметное мерцание. «Где это я!? Как меня угораздило!? Цел ли!?» – Павел все же пошевелил пальцами, руками, согнул ноги…Тело продолжало ныть как от побоев, однако ничего серьезного. Слава тебе, Господи! Он снова осмотрелся. Зажег спичку и ахнул – пещера. Пока спичка горела, он успел рассмотреть гору снега за спиной, куски трухлявой березы, блеснувшей своей берестой, ветки, сухие сучья, свое ружье, одну лыжу. Павел взял вторую спичку и разжег бересту. Стало ярче. Высветились две черные дыры – сам ход пещеры. И главное, отчего у Павла защемило внизу живота – ступени, идущие вниз!Ничего не понимая, он смотрел и смотрел на куски камней, выложенные в виде ступеней. Береста так и прогорела, пока Павел приходил в себя от увиденного. Он разжег новый факел, взял наизготовку ружье и начал спускаться по этим странным ступеням.Камни были выложены очень давно и умело. Шел осторожно. Боль в затылке и теле продолжала сковывать движения. В этот момент Павел не отдавал себе отчета в действиях, которые совершал. Его словно кто вел за руку. Пережив «чертовщину» с огнем, а потом вот так лихо провалившись сюда в эту пещеру и ничего себе не сломав при этом, в него вдруг вселилась некая уверенность в том, что все это одного порядка происшествия и попросту надо подчиниться им.Оглядывая закопченный потолок со сломанными некогда сталактитами, стены с какими-то рисунками, он легко продвигался по просторному тоннелю, сделанному природой. Пройдя шагов двадцать, береста прогорела, и стало совершенно темно. Раздосадованный за оплошность, что сразу не запасся, Павел постоял несколько секунд в раздумье и потянулся было за спичками, как вдруг почувствовал, что в пещере не так уж и темно. Глаза пообвыкли, он стал замечать стены, ступени, дальний поворот…, откуда и шло необычное по цвету свечение.Однажды Павел уже видел нечто подобное. Как-то ему пришлось поздним вечером нырять в омут под «Шайтан-камень», и свечение воды, донных камней и водорослей тогда потрясли его своим сказочным светом. Вот и сейчас было ощущение чего-то такого же нереального, неземного, будто фрагмента сна.Павел сделал еще несколько шагов вниз. Свечение заметно усилилось. С очередным шагом стены расступились, и он оказался в просторном гроте, из которого дальше ход пещеры становился и выше, и значительно шире. Подойдя к нему ближе, Павел вздрогнул, с обеих сторон входа стояли два деревянных истукана, замотанные в какие-то истлевшие тряпицы с рублеными лицами и затесанными как карандаши головами. Павел обмяк. Но свечение, идущее из глубины входа, оказалось сильнее страха. С легкой дрожью он прошел мимо немой и неподвижной «стражи». Сделал еще несколько шагов и с ужасом почувствовал, как что-то или кто-то невидимый мягко уперся ему в грудь.Холод моментально сковал тело. Постояв с минуту, Павел медленно вытянул вперед дрожащую руку. Никого. Но едва он поднял ногу, чтобы шагнуть дальше, как вновь почувствовал препятствие.«Господи Иисусе, да что за наваждение!?» – Павел опять поводил рукой впереди себя. «Что мешает!?» – он огляделся со всех сторон. – Что за шутки, что опять за чертовщина!?» – он даже потряс головой, а затем больно прижался лбом к каменной стене.Новая попытка шагнуть опять ничего не дала. Павлу сначала было страшно, потом забавно, и даже злость появилась. Он ничего не мог понять. Никого и ничего, а шагнуть не может!? Указательный палец так и бегал по спусковому крючку ружья. Переключившись на это, он поставил ружье, снял котомку и вдруг спокойно сделал шаг дальше. Никто больше не держал: «Значит без ружья можно, а с ним нет… Бабкины сказки, ей Богу! Щас еще «чудо-юдо» появится и… полный набор…»Ход пещеры делал плавный поворот, за которым открывалось необозримое пространство, в котором, судя по освещенности, и находился источник странного свечения. Павел заметил, как на полу этого пространства тускло заблестела целая куча каких-то предметов. Он пошел быстрее.Оставалось несколько метров, когда он вдруг ступил на жердевой настил, который неожиданно просел. Просел совсем немного, однако сбоку тотчас что-то шевельнулось, пришло в движение, что-то тупо, деревянно стукнуло, тревожно скрипнуло над головой и затихло.Павел застыл на месте, боясь даже вздохнуть. Сознание запоздало, а тело мгновенно среагировало на смертельную опасность.Он стоял, не шелохнувшись, соображая, что же произошло, почему его тело застыло. И поворот-то почти закончился, и стали различимы предметы, наваленные в огромную кучу: В крайнем недоумении Павел смотрел на помутневшие от времени предметы отдаленно напоминающие какие-то зеркала, блюда, чаши с тонкой изящной гравировкой, выпуклой чеканкой, рукоятки палашей и сабель, шлемы, кольчуги, ажурные подсвечники, канделябры, цепи и цепочки, бляхи, тонкие украшения, сморщенные шкурки некогда ценнейшего меха, бугорки истлевшей ткани, наконечники стрел, рассохшиеся луки…, смотрел и ничего этого не видел, поскольку ему в затылок дышала… «Вечность». Он остро, до спазмов в горле почувствовал обреченность. «Господи!.. Пресвятая Богородица!.. Сохрани!..» – он не понял, где именно опасность, но то, что «все!», что ему здесь «конец!», стало очевидным.Между тем источник сиреневого свечения был вот, совсем рядом, за поворотом, достаточно было сделать шаг в сторону и он откроется.Когда к Павлу вернулась способность думать и действовать, он предельно осторожно зажег спичку. Небольшой, из тонких жердей настил служил чем-то вроде сторожка как на капкане. Наступив на жерди, Павел «снял» этот сторожок, приведя в действие несложную, но остроумно придуманную ловушку. Теперь было достаточно легкого движения, и каменная громада над головой рухнет на него. Холодный пот разъедал глаза, ручейками тек по онемевшему телу. Пока спичка горела, Павел хорошо запомнил устройство этой ловушки и теперь лихорадочно искал выход. То, что сразу оно не сработало, вселяло совсем маленькую надежду. До него медленно доходил смысл этой чудовищной конструкции. Снова и снова он мысленно пробегал по всем ее узлам. Пока до него не дошло совершенно очевидное решение: нужно оставить на настиле такой же вес вместо себя. Взгляд упал на ступени…Павел не помнил, сколько продолжалась его борьба за жизнь. Содрав в кровь пальцы, рискуя в любую секунду остаться под завалом, ему удалось-таки затащить на жерди два камня-ступени вместо себя и вышагнуть, наконец, из-под… смерти. Но едва он немного отошел, как сзади каменное небо все же разверзлось и рухнуло вниз.Грязный от пыли, с забинтованной головой, которой все же досталось, как и остальным частям тела, Павел раскопал заваленный снегом главный вход в пещеру и оказался в ярких лучах утреннего солнца. По лицу бежали слезы и от радости, и от резкого света. Он не сразу заметил, как от него в страхе шарахнулась и неподвижно застыла черная тень.Продолжая сильно щуриться от яркого света, Павел в изумлении уставился на странного молодого парня, истуканом стоящего метрах в двадцати. Поза и глаза парня выражали ужас. В руке он держал длинный лук со стрелой.– Ты… кто!? – вырвалось у Павла.
– А-ха…, – немного заторможенно, с кивком головы ответил тот. Его красивому, словно отлитому из бронзы лицу с острыми, как наконечники стрел, глазами совсем не шло испуганное выражение. И действительно, через какое-то время он смотрел уже более спокойно, хотя и крайне настороженно.
– Ты… вогул? – задал нелепый вопрос Павел
– А-ха…, – так же с кивком ответил тот.
– Значит, это ты следил за мной все это время?
– А-ха, – вновь кивнул парень и взглянул так, будто выстрелил из лука.
– А зачем!?
– А-ха…, – опять кивнул тот.
– Так, с тобой все понятно… – Павел продолжал рассматривать странную одежду парня, которая что-то напоминала ему. «Ах да…, тени на скалах!..» – наконец, вспомнил он. И подложив под себя лыжину, устало сел.
– Как тебя звать?
– А-ха, – вновь кивнул вогул. Не меняя позы и не убирая лука, он продолжал смотреть то на Павла, то на вход в пещеру, словно из нее должен появиться кто-то еще.
Павел с огромным любопытством разглядывал странного парня. Он знал вогулов, которые жили в селе. Они ничем не отличались от остальных. Зимой к ним приезжали родственники на оленях. Но вот так в лесу…, в такой вот одежде, с удивительным лицом, с луком в руках!.. Все было необыкновенным на этом парне: И меховая обувь, и пузырившаяся выше пояса одежда с капюшоном, и сам пояс, на котором как на новогодней елке чего только не было, и прямые, длинные, веером рассыпанные по плечам черные волосы, отливающие синевой. Но самым удивительным было лицо. Павел с интересом разглядывал резкие скулы, жесткий подбородок, плоский, точно прижатый к лицу нос, спрятанные под мохнатыми бровями острые, колющие глаза… От всего этого отдавало древностью, таежной дикостью и в то же время некой чарующей, притягательной красотой. Особенно на фоне скал и заснеженных деревьев. На какое-то мгновение Павлу вдруг показалось, что он попал в другое время.Случай был редчайшим. Хотелось поговорить с этим живым воплощением истинного хозяина этих гор и тайги. И поскольку тот не понимал или делал вид, что не владеет русским, Павел лихорадочно стал думать, как расположить к себе парня и пообщаться. Он вскочил и сухой веткой стал рисовать на снегу свой дом в пять окон.– Это мой дом, он там, – проговорил Павел, а затем махнул рукой в сторону, противоположную гор. – А ты.., где твой дом!?
Вогул продолжал подозрительно смотреть на чумазого русского. Он не сделал ни единого движения.– Черт! О чем же с тобой говорить!? – без всякого смысла Павел стал рисовать то, что больше всего любил рисовать и что у него неплохо получалось – лошадь. Вогул внимательно наблюдал за его действиями. Он даже в лице стал меняться. Медленно убрал лук, спрятал стрелу, заметно напрягся и закрутил головой. Он внимательно поглядывал то на Павла, то на рисунок. А Павел и рад стараться. Нарисовал лошадь и, видя какое впечатление это произвело на вогула, дорисовал всадника с лихо поднятой в руке шашкой.
Молодой вогул сначала тихо застонал, покачиваясь из стороны в сторону, затем задрожал и, наконец, тихо, явно в испуге произнес:– «Мир-Сусни-Хум»! – прошептал и стал смотреть на Павла покорно и подобострастно, точно извиняясь.
– Мир, мир, конечно мир, – тут же охотно отозвался Павел и протянул тому руку. Но произошло странное, вогул сжался, потом резко развернулся и… пустился наутек. Павел не успел опомниться как того и след простыл.
– Вот те на-а!? Сплошные чудеса, да и только!
До этих событий утром, когда рассвело, Пыеско опять обошел скалы и тщательно оглядел все вокруг. Ни малейшего признака. Русский пропал.Не найдя следов, Пыеско не удивился и не расстроился. «Случилось то, что должно было неизбежно случиться, – рассуждал вогул. – Великий Нуми-Торум разгневался» И где сейчас русский, и в кого обратился, Пыеске было все равно, главное, его покарали за дерзость и пренебрежение к чужим обычаям.Он спокойно осматривал самострелы, когда услышал какие-то странные звуки, идущие из засыпанного снегом входа в святилище. Пыеско подошел ближе и стал ждать. Вскоре, надрывно кашляя и отплевываясь, из снега появился… Пыеско не верил собственным глазам! Перед ним в полный рост, грязный и с повязкой на голове стоял тот самый голубоглазый парень. Пыеско отпрыгнул назад, схватил лук со стрелой и приготовился к худшему… Русский долго откашливался, чихал, тер глаза и только после этого удивленно уставился на него и непонятно заговорил.Мысли Пыеско заметались, они никак не могли определиться: почему русский вышел из святилища живым и невредимым, да еще с повязкой на голове – знаком посвящения!? Это смущало и мучило его.Голова раскалывалась. Она была не в силах решить, что же ему делать. А тем временем русский стал рисовать что-то похожее на огромный княжеский юрт, а потом… И тут Пыеско не выдержал… Он никак не мог поверить в то, что видел собственными глазами. Этот русский очень легко, веточкой на снегу изобразил самого «Мир-Сусни Хума» – За миром смотряшего! Небесного всадника!«Русский стал шаманом!!!..» – страшным громом накрыло Пыеско, и он рванул прочь от святилища.Издав легкий жалобный выдох, осело подгоревшее бревно надьи. В черное небо брызнул залп золотистых искр. И вновь стало тихо и спокойно.Павлу опять не спалось. Днем, когда он выбирался из тех жутких розовых скал, его качало. Голова была большой и тяжелой. Сказывались бессонные ночи, голод, и переживания. А сейчас, как ни странно, не спалось от тишины и спокойствия. Из головы никак не выходило виденное. Все было настолько необычным и нереальным, что уже казалось, будто ничего этого и не было вовсе, что все это приснилось или почудилось от усталости. Ну, как еще можно было объяснить прыгающие тени на скалах, злой огонь, провал в пещеру, странное свечение чего-то там и целую гору старинных предметов, похожих на… сокровища!Что же там светилось!? Вот, пожалуй, то главное, что не давало Павлу покоя: Спросить бы кого!? Жаль, дед Аристарх помер. Спросить было некого и негде. Вокруг тайга. Точнее, тайга осталась там, внизу, а здесь было уже подножие гор, тех синих гор, что еле виделись из окон дома. Тогда они казались синими, а здесь рядом – обыкновенные, наполовину заросшие лесом, а выше белые, как сахарные головы.Выбравшись из пещеры, Павел хотел было тут же пуститься в обратный путь – домой. Но весеннее солнце, коротенький отдых неожиданно внесли дополнения в его планы, и он вдруг решил, что раз уж довелось так близко подойти к горам, почему бы не подняться на них и не посмотреть, что же там дальше, по другую сторону. Тем более что вблизи горы оказались не такими уж грозными и высокими.Косач пропал. То ли вогул, то ли зверь сперли его добычу. Пришлось выскребать последнее, что было в котомке. Осталась соль да с десяток патронов.«Так что же там светилось такое!? – в который раз задавал себе вопрос Павел. – Шел свет, а дым не чувствовался! Старинные предметы в куче!? Откуда они здесь в такой глуши!? Кто их принес!? И ступени?! Вот ведь тайна-загадка! Хитрый капкан из жердин! Теперь все рухнуло…, ушло под камни!?» Так глядя в огонь и мучаясь вопросами, Павел, наконец, уснул.Утром в одной из поставленных вечером петель Павел обнаружил еще живого зайца и пришел в восторг. А спустя некоторое время он уже был на крутом заснеженном склоне. Поднимался легко. Плотный как грунтовая дорога снег почти не оставлял следов. Оглядываясь назад, Павел зачарованно смотрел на открывающиеся дали, которые все обширнее разворачивали просторы тайги. Становилось поистине величественно и страшно, будто он посвящался в некую мирозданческую тайну. Ему никогда не приходилось смотреть на тайгу с высоты. Но как бы ни были грандиозны своим размахом таежные дали, Павел каждой клеточкой начинал чувствовать более могучее природное явление, то, что его возносило все выше к небу, что делало его одновременно и огромным как скала, и маленьким как песчинка – это горы.Если тайга превращалась в некую темную массу, совершенно плоскую на горизонте, то горы наоборот, застывшими всплесками ослепительно белых вершин вырастали перед Павлом неожиданно, разделяясь между собой глубокими сиреневыми провалами.Поднимаясь на очередную ступень отрога, Павел «ахал» оттого, что открывалось впереди. Поднимался дальше и опять замирал в восторге.С высотой крепчал ветер, который с каждым шагом настойчиво упирался в грудь Павла, затруднял восхождение.В далекой дымке давно растаяла тайга, и теперь со всех сторон Павла окружала вздыбленная Земля. Это было необычно как сон. Даже сам снег был другой. Он налип на выступы камней горизонтально в виде острых, длинных наростов. Павел ломал эти «сосульки» и подбрасывал кверху, где их тотчас подхватывал ветер и стремительно уносил в никуда.Но вот последний подъем, последний рубеж, и… Павел обомлел!.. Выше было только небо. Близкое, синее и глубокое, как огромный омут! Ветер в полную силу давил на него, пытаясь оторвать от земли и швырнуть обратно назад и вниз. Пригибаясь, почти касаясь руками земли, Павел смотрел вперед и не верил глазам!. По другую сторону гор, внизу, почти под его ногами были… тучи! Целое море.., океан светло-серых, бугристых вздутостей… Они медленно, важно пошевеливались, словно это было огромное живое тело. Наползали на склон хребта, закручивались и опять растворялись в своей бесконечной массе.Вглядываясь в даль этого океана, Павел заметил, что вершины, торчащие над облаками, располагаются по огромному замкнутому кругу, который напоминает края гигантского чана или котла, где лениво «кипят» эти тучи.Ошеломленный он бежал взглядом от вершины к вершине и все больше поражался тому, что создала природа. «Котел» был настолько огромен и переполнен облаками, что казался Павлу целой сказочной планетой!Обозревая масштабы виденного, он не сразу обратил внимание на свою собственную тень на поверхности облаков. Тень была рядом. Была небольшой и четкой. Вокруг головы отчетливо светился яркий круг. Холодный озноб пробежал по спине и опустил Павла на колени. Ветер рвал, трепал на нем одежду, забирался везде куда мог, студил тело, колол невидимыми льдинками лицо, а он стоял на коленях и ничего не понимал. Враз забылись все молитвы. Павлу казалось, что он стоит на самом главном алтаре, что его сейчас обозревает сам Господь, и что вот-вот случится чудо! И действительно в него медленно стало вползать ощущение, что он посвящается во что-то великое и важное. Он чувствовал, как в него вливается невероятная сила, радость и гордость. Он «видел», «видел» свою «дорогу» большую, длинную и трудную… Он «видел» и ничему не удивлялся. Он «посвящался» на долгую жизнь.
С того времени Павел сильно изменился. Кто знал его ближе считали, что виной всему новая учительница, другие думали – очередной отказ из военкомата. Шел второй год войны, а из их села буквально единицы попали на фронт. «Бронь» колпаком накрыла всех мужчин и вымучивала их в тягостном ожидании. Хотя, по правде сказать, здесь, в этом северо-таежном краю за Уралом война особенно и не чувствовалась. Мужчины продолжали работать на карьерах, добывали руду, валили лес.Павел еще до войны окончил ремесленное училище в городе Молотове и стал специалистом по монтажу огнеупорного кирпича в доменных печах. Какой никакой, а специалист. Отправили «в резерв» по месту жительства, наложив на всякий случай «бронь». Дома как грамотного охотно приняли помощником шофера в местный гараж.Машины работали на дровах. Готовиться к рейсу – растапливать котел, проверять колеса, прогревать картер приходилось чуть ли не с полночи. Этим в основном и занимались помощники. Готовили березовые полешки, топили, чистили кузов, проверяли баллоны и многое другое… Доставалось самое неблагодарное. Шофер приходил, садился за руль и катил себе по маршруту.Павлу повезло, его шеф-шофером был старший брат Николай. Перед самой войной ему бревнами раздробило ногу. Кости срослись, но нога стала короче. Выдали «белый билет». Вот они и работали в паре.С сорок второго года к ним в село стали прибывать «пленные» – жены немецких офицеров. Стройные, красивые женщины, в телогрейках, куцых зековских «чеплашках» на головах, гордо и независимо глядели поверх голов охраны и местных жителей. Они игнорировали все: и невиданную по тем временам сытную еду, и работу, и вообще какие бы то ни было приказы начальства. Женщины были необычайно измождены голодом и морозами. За ночь возле бараков вырастали целые «поленницы» трупов, которых каждый раз становилось все больше и больше.Павлу с Николаем нередко приходилось делать по два рейса между бараками и старым отработанным известковым карьером. Приходилось выезжать из гаража как можно раньше, чтобы отвезти страшный груз затемно. В кузов «полуторки» с невысокими бортами окоченевшие за ночь трупы для плотности ставили вертикально, кого вниз головой, кого вверх. Затем обвязывали веревкой и медленно везли на край села. Братья невольно ежились от гулкого постукивания промороженных тел в кузове.Но особенно неприятным и страшным была выгрузка. Когда открывали борт и отвязывали веревку, трупы сыпались в черноту карьера как подтоварник (короткие, небольшого диаметра бревна). Они летели долго, громко стуча друг о дружку, о каменные выступы карьера, хаотично укладываясь на дне, пугая собак и мародеров.Поэтому с огромной радостью Павел воспринял очередную серьезную поломку машины и тотчас ушел в лес, поскольку к ремонту двигателя и ходовой части помощников не подпускали.* * *
– Ну и куда же тебя, лешак, на этот раз носило!? – не скрывая радости, но все же с укоризной ворчала мать, спешно накрывая на стол. Она была рада, что сын вернулся, жив, здоров и ее опасения не оправдались.
Елизавета Александровна знала причину столь долгого отсутствия сына. Она, как и Павел, остро пережила удивление, затем возмущение и, наконец, отвращение к их новой соседке-учительше, которая оказалась столь легка в поведении. Была рада, что не произошло непоправимое.Собрав на стол, Елизавета Александровна, вытирая руки о фартук, присела напротив сына. Она с радостью смотрела, как он жадно ест. Смотрела и любовалась. Сколь бы она не обожала своего младшего Михаила, легкого, бойкого, ласкового, который многим походил на нее, а только вот средний, Павел напоминал ей молодого мужа, их отца, сурового теперь и степенного Якова Лазарича. «Он и ложку-то держит как отец и хлебает ровно и аккуратно, – думала она и мягко улыбалась, – и лоб такой же высокий, и волосы в крупное черное кольцо, и глаза тихие и спокойные, с глубоко посаженной детской простотой.»Вглядываясь в Павла, Елизавета Александровна видела перед собой того Яшку – огромного, кудрявого, с удивительно ясными глазами, который неожиданно вырос тогда перед нею в дверях с длинной, мохнатой шубой в руках… Она помнила, как, взглянув на него, у нее сразу отнялись ноги, сорвалось и запрыгало сердечко, занялась вся огнем! Конечно, все это она помнила и помнить будет до самой смерти.Елизавета Александровна широко улыбнулась, придвинула поближе к сыну тарелку с рыбным пирогом, долила из кринки молока.Павел благодарно взглянул на мать все еще голодными глазами и продолжил смачно и аппетитно есть домашнюю вкуснятину.Не убирая рук со стола, Елизавета Александровна переключилась на них. Она разглядывала похудевшие, морщинистые, с выросшими вдруг суставами пальцы, переплетала их, потирала ладони одна о другую, пока привычно не взялась за помутневшее серебряное кольцо, свободно болтающееся на среднем пальце, первый и самый главный подарок мужа. Она опять улыбнулась мимолетным воспоминаниям далекого прошлого и… чуточку задержалась в них.Как стала с десяти лет сиротой, так и пошла в люди. В пятнадцать работала у Пелевина – туринского купца из средних. Делала все по хозяйству, хотя была взята кухаркой. Стряпала, стирала, нянчила хозяйских детей, чинила одежду, скоблила полы, в страду с граблями на покосе, да что только не делали ее маленькие, крепкие руки. Жила и радовалась жизни. Молилась на хозяина. Кормил, одевал, а что еще надо. Даже время на подруг выкраивала.Но вот появился черный, большущий дядька, и вселилась тревога в маленькую Лизу. И не сказал то он ей ничего, и не сделал плохого, а только сердце вздрагивало, когда она слышала, как властно кричал этот дядька на конюхов во дворе и, тяжело ступая, поднимался на высокое пелевинское крыльцо. Входил в дом, и сразу становилось тесно. Весь дом приходил в движение. По три раза самовар приходилось раздувать для него. И все ему мало, и только его голос носился по дому.– Проснись…, девки! Красоту проспите! – первое, что кричал он, переступив порог. – А ну, встречай гостя дорогого! – И начинал громко хохотать. Обнимался с хозяином, раздевался и усаживался на широкий, деревянный диван с резьбой на спинке. Усаживался и торопил с чаем и закусками. Вот в один из таких визитов Лиза и наскочила глазами на него. Дядька крякнул, подправил усы и уже больше не отрывал от девушки взгляда. А через месяц, в аккурат на Крещение и случился поворот в ее судьбе.
Пробегая очередной раз из кухни в гостиную, она и усмотрела в прихожей этакого «медведя» в дверях. Огромного роста парень подпирал косяк и как дядька не спускал с нее глаз.Вот тогда у маленькой Лизы и онемело все, не помнит как и дотащила поднос с закусками до стола. А когда возвращалась, будто знала, что вот сейчас-то и произойдет с ней самое главное в ее жизни.Так и случилось. Едва она вошла в прихожую, как парень оторвался от дверей, сделал шаг навстречу, и огромная, мохнатая шуба как ночь накрыла ее с головой. Ноги оторвались от пола, и она легко полетела в другую незнакомую и сладкую жизнь…Елизавета Александровна опять улыбнулась и покрутила головой: «Надо же, как все просто было!.. А ведь чувствовала тогда приближение чуда… Ждала, конечно, ждала… Ждала и знала, что будет необычно, как в сказках… С того мгновения как увидела его в дверях!…» Да, это был главный миг в ее жизни! Поэтому и не закричала в голос, не забилась птахой в душной шубе. Зато потом, уже в санях, когда он бешено гнал коня, будто уходил от погони, вот тогда-то она и дала волю голосу, взвыла и запричитала от… радости и счастья! А он, пентюх неуклюжий, все уговаривал да гладил по голове. Говорил что-то неуклюжее, но ласковое. А она выла и выла, вспоминая мать, родных, благодарила Бога! Чувствовала тогда Лиза, чувствовала своим бойким сердечком, что это серьезно и навсегда, что парень не только баской, но и настоящий!… А страшный дядька, его отец, стал и ей точно отцом родным, внимательным и добрым свекром.И Елизавета Александровна опять широко улыбнулась, вытянула перед собой руку с кольцом и полюбовалась, словно это было не помутневшее и исцарапанное серебро, а по меньшей мере перстень с изумрудом в горошину.Павел с недоумением посмотрел на мать.«Вот такие же глаза были тогда у Якова, когда он внес ее в дом, поставил, как сейчас помню, на кухне, снял шубу и давай разглядывать. А глаза тихие, ласковые, надежные. Ходит вокруг, смотрит и уже боится прикоснуться!» – Елизавета Александровна встала, обошла стол и вдруг прижала голову сына к своей груди и погладила. Павел недовольно загудел, освобождаясь.– Сливки-то, небось, Мишке сняла!?
– Мишке, Мишке. Стыдись, он же младший.
– Ничего себе младший, за девками вон как… – Павел хотел сказать большее, да мать прервала:
– Николай наш заезжал на своей таратайке, тебя спрашивал. Куда-то ехать посылают, сбегал бы.
Павел поднялся.– Пойдешь к ним, возьми вот это! – Елизавета Александровна уже привычно заворачивала что-то теплое в чистую холстину.
– Да, мам, ты не знаешь, кто еще горы знает так же хорошо, как знал дед Аристарх!?
– Что!?.. Какие еще горы, ты че ж это еще выдумал!? – мать повернулась к сыну и прижала руки к груди. – Ой, да ты не туда ли нынче ходил-от!? – она в испуге глядела на Павла. – Говори, идол, туда-нет носило!?
– Успокойся, я за Теплую ходил, – не мог не соврать Павел.
– Не дай Бог, ой не дай Бог! Всеми святыми заклинаю тебя, Паша, не ходи, даже близко к ним проклятым не подходи. Одна беда от них. Сколь знаю, кто туда ходил, никто не вернулся. Камень есть камень! Смотри сколько леса вокруг. А горы пусть для вогулов будут. Они любят там жить, вот пусть и живут. А то, что Аристарх, старый хрыч, Царствие ему Небесное, наговорил – забудь. Забудь и успокойся. Ужасть, какие страхи рассказывают про эти горы, кровь стынет, – скороговоркой продолжала запугивать мать сына. – И думать забудь!
– Ладно, уговорила, уже забыл. Когда Николай-то заезжал? – Павел стал одеваться.
* * *Получив в конце июля очередной отказ из военкомата, Павел стал собираться в дорогу. Время оказалось подходящим. Брат Николай пересел, наконец, на новую машину с бензиновым двигателем, поэтому легко отпустил своего брата-помощника на все четыре стороны.Павел собирался долго, тщательно и в тайне. Восстановил в памяти маршрут, взял с собой самое необходимое и в начале августа, как советовал старый Аристарх, вышел. Попуткой добрался до Заячьего лога, там по маленькой речушке Вербянке спустился до Мартемьянихи. Так к концу второго дня вышел к Воронцовскому мосту.Обычно шустрая, чуть мутноватая Мартемьяниха, по которой нередко сплавляли лес, теперь сильно обмелела. Текла тихо, осторожно, словно кралась, скромно поблескивая серебром на частых перекатах. Жаркое лето лишило ее мощи, иссушило тело. Перейдя ветхий мост с одной бревенчатой опорой-быком посередине, Павел повернул налево и бодро зашагал вдоль берега вверх по течению. Но, пройдя сотни две шагов, остановился в недоумении. В начале плавного поворота Мартемьяниха была перегорожена огромным для нее завалом из натащенных весной лесин. В основе завала лежал гигантский кедр, который своей густой кроной упирался в один берег, а корневищем в другой. Сверху на нем лежало еще с десяток деревьев. Вода возмущенно ворчала, преодолевая неожиданную преграду, в гневе пенилась, раскачивая помертвевшие ветки.Павел остановился, раздумывая над увиденным. Было очевидно, что весенний паводок поднимет эти деревья и швырнет на Воронцовский мост, оставив от него только память. «А что тут сделаешь!? – почти равнодушно рассуждал он, разводя костерок для легкого чая. – Вот если только трактором растащить, так ведь его сюда гнать надо. И растащит ли!? Распилить!? Тогда если в три пилы да дня два, а то и более… Ну еще, – продолжал Павел поглядывать на завал, – сжечь к едреной Фене, так опять же сухо и лес рядом.»И тут его осенило: «Так взорвать к чертям собачьим и дело с концом!» Павел аж заерзал на колодине, держа в руках горячую кружку.Года два назад, не так далеко отсюда, ранней зимой провалился в болото геологоразведочный трактор с санями. От трактора осталась торчать лишь закопченная труба, сани вздыбились, задрав задок, но так и не дались болоту. А груз был важный – бурильный станок, трубы и… ящики с амоналом. Охранять послали Сашку Хно-Хно. Тот не удержался и стянул два ящика. Надежно перепрятал. А весной они с Павлом на той же Мартемьянихе испытали адскую силу. Испытали и зареклись к ней прикасаться. От того, что всплыло после взрыва, им сделалось нехорошо…Ящики продолжали лежать в надежном месте, и Павел, если что, мог вполне бы ими воспользоваться.«Да-а, рвануть бы этот затор, глядишь Воронцовский мост еще год простоял бы…» – думал Павел, допивая чай.К вечеру он едва-едва отыскал сухой ручей. Найти среди скальных глыб небольшое, заросшее зеленью руслице оказалось не просто. Встав на него, Павел перевел дыхание. Все, дальше вверх по этому руслу, в сторону темнеющих вдали гор Павел не бывал. Да и дорог больше не было.Тем не менее путь оказался не так уж и сложен. Грибы так и лезли под ноги. Павел сначала собирал всякие грибы, затем только красноголовики, потом только одни их шляпки и, наконец, только малюсенькие шляпки.А еще ягоды. От черных гроздьев смородины гнулись ветки, доспевала кровавая брусника, лиловыми облачками томилась крупная голубика. А вверху, у самого неба голубели шишки в пышной густоте кедровой зелени.Павел наслаждался дорогой. Пока все складывалось удачно.
– Стой! Не оборачивайся! – неожиданно послышалось сзади. У Павла внутри похолодело. Голос был негромкий, но твердый и решительный. Павел остановился. – Осторожно и очень медленно сними ружье, патронташ и положи перед собой, – опять проговорили сзади.
Павел сделал как велено. Наклоняясь, он почувствовал, что стал мокрым и липким. В нос ударил запах собственного пота.