Сегодня Первое мая. Демидченко еще вчера выпросил у командира взвода увольнительную и уехал в Севастополь. Обязанности командира отделения, как всегда, были возложены на Лученка. Сразу же после обеда я подошел к Михасю и прямо ему сказал:
—Ты знаешь, что я уже почти месяц не видел Маринку?
—Ведаю, а што?
—А то, что ты должен дать мне увольнительную.
—А у мяне няма паперы.
—А ты пусти без паперы,— передразнил я Михася.
—А як патруль сустрэне?
—Не сустрэне,— начал я подлаживаться под Лученка.— Я обойду его стороной.
—Ну глядзи мне. Пападзешся — сам выкручвайся.
—Не бойся, Михась, не подведу.
Вначале я направился к Кирюхе Пуркаеву, захватив с собою мои собственные радиотелеграфный ключ и наушники. Без обещанного подарка идти к нему нельзя. Пуркаев был у себя во дворе.
—Кирюха,— позвал я его.— Выйди на минутку.
—Привет,— подбежал он ко мне.— Почему не показывался столько?
—Это долгий и неинтересный для тебя разговор. Поздравляю тебя с праздником. Вот обещанный мною подарок,— развернул я газету.
—Ух ты! Вот здорово!— Кирюха моментально забыл обо мне и помчался показывать подарок своим дружкам.— Вот, смотрите, что у меня,— услышал я слова Кирюхи.
Тройка ребят внимательно рассматривала ключ и наушники.
Они, конечно, знали их назначение, так как Пуркаев тут же надел наушники и начал «передавать» радиограмму.
—Пи-пи-пи-пи-пи-пь,— услышал я имитацию радиотелеграфных сигналов.
После минутной «передачи» Кирюха сбросил наушники, подбежал ко мне и без предисловий спросил:
—А что тебе подарить?
Я улыбнулся догадливости Кирюхи, развел руками и сказал:
—Сам знаешь.
—Это я мигом. Выпрошу у деда Саватея вамых-самых.
—Для двоих,— крикнул я.
—Ладно,— не сбавляя скорости, ответил Кирюха.
Оставшиеся мальчишки (один— с ключом, другой— с наушниками) подошли ко мне. Их интересовало все: где я познакомился с Пуркаевым, как сделать, чтобы в наушниках был звук, где можно изучить азбуку Морзе и много других, не менее важных, по их мнению, вопросов. Показался Кирюха.
—Красивые черти, но колючие. Пока донес— весь исцарапался. Осторожно. Не исколись и ты,— давал мне наставления Пуркаев.
—Постараюсь. Руку.
Я шел к Хрусталевым и не отрывал взгляда от цветов. Дед Саватей действительно постарался: срезал десять крымских роз и, перед тем, как передать их Кирюхе, наверное, побрызгал их водою. На лепестках роз дрожали, переливаясь всеми цветами радуги, крупные водяные капли. Что связывало деда Саватея с Кирюхой? Об этом я мог только догадываться. Одно для меня было ясно: они крепко дружили. Иначе не объяснишь такую щедрость деда.
Во дворе Хрусталевых я увидел Анну Алексеевну.
—Пропавший без вести матрос, с праздником тебя!
Я также поздравил Анну Алексеевну с праздником Первое мая и вручил ей половину цветов.
—Ну спасибо, матрос, не забыл, значит, и меня. А цветы, цветы-то какие! Маринка!— позвала свою дочь Анна Алексеевна.
На пороге показалась Маринка. Она была в праздничном наряде: легкое, почти воздушное платье облегало фигурку девушки, голубая атласная лента опоясывала голову в виде короны и своими концами пряталась на затылке под густыми прядями волос. А лицо Маринки, казалось, само излучало свет. «Эх, матрос,— мелькнула у меня мысль,— пропала твоя буйная головушка».
—Здравствуй, Маринка. Прошу принять от меня праздничные поздравления и эти цветы.
—Спасибо. Что случилось?— спросила Маринка, имея в виду мое долгое отсутствие.
—Да так. Небольшие служебные неурядицы. Но это, кажется, уже позади.
—Ты обедал?— она впервые обратилась ко мне на «ты».
—Да.
—Посмотри мне в глаза.
Я повиновался и потом тихо сказал:
—Я готов смотреть в них всю жизнь.
Маринка засмеялась и крикнула:
—Мама!
—Прошу тебя, Маринка, мне будет неудобно.
—А мы с мамой очень большие друзья, и я ничего от нее не скрываю.
Подошла Анна Алексеевна.
—Что случилось?
Маринка зарылась лицом в цветы и, лукаво посматривая на меня, сказала:
—А Коля сказал, что готов всю жизнь смотреть в мои глаза.
Анна Алексеевна долго и внимательно смотрела на свою дочь. Я увидел, как у нее появились на глазах слезы. Может быть, она вспомнила свою далекую юность, как к ним на выпускной бал приехала группа курсантов Качинского летного военного училища и один из них, Хрусталев, пригласил ее на первый вальс. Все они тогда были немного сумасшедшими и настояли на поездке через Байдарские ворота к замку «Ласточкино гнездо». По дороге курсант Хрусталев, наверное, морочил ей голову рассказом о том, что у него есть любимая Аннушка, с которой он не расстается вот уже целый год. «Вот и не расставайтесь со своей Аннушкой»,— обиделась тогда Аня. Откуда было знать ей, что курсанты называли Аннушкой свой учебный самолет. Много воды утекло с тех пор. Родилась Маринка. И когда же она успела вырасти? Подумать только, ей уже признаются в любви. Анна Алексеевна вытерла уголком косынки слезы и сказала:
—Удирали бы вы побыстрее, а то вот-вот нагрянут друзья Маринки, и тогда они от вас уже не отстанут.
—Мама права. Побежали!— Маринка взяла мою руку и увлекла меня по тропинке через виноградник в горы.
—Остановись, Маринка!
—Что случилось?
Я остановился возле куста винограда, что роc в пятом ряду возле самой тропинки справа.
—Ну здравствуй, с праздником тебя. У-у, как мы раскучерявились!— я обращался к кусту винограда, как к живому существу. Маринка нисколько этому не удивилась и лишь спросила:
—А когда вы с ним подружились?
—В самый первый приход к вам.
—Ну теперь побежали.
Остановились мы лишь за виноградником. Маринка еще дома предусмотрительно надела спортивные тапки. В них она легко преодолевала самые трудные подступы к горам.
—Ты видишь вон на той скале куст боярышника?
—Вижу.
—Достань мне его веточку.
Мне ничего не оставалось, как только выполнить ее желание. Но как? Склоны горы, на которой красовался куст цветущего кустарника, были крутые. Первая попытка взойти на эту скалу кончилась неудачей. Поднялся я вверх, может быть, на каких-нибудь пять-шесть метров и почувствовал, что начинаю скользить вниз. Вслед за этим посыпались мелкие камни. «Нет, эту гору так не одолеть,— подумал я.— Надо снять ботинки и зайти с противоположной стороны».
—Не надо, Коля. Я пошутила,— сказала Маринка.
—Да нет уж. Ты знаешь— я упрямый. Ты посиди, пожалуйста, здесь.
Нетушки,— решительно заявила Маринка. Возражать ей, как я убедился, совершенно бесполезно. Мы вместе преодолели небольшой перевал с северной стороны, и тут уже я настоял на том, чтобы Маринка дальше не шла и ожидала меня здесь.
Преодолев восточный склон горы и вскарабкавшись на самую ее макушку, я увидел перед собою куст боярышника. Но как к нему подступиться? Он же весь из колючек. Как я ни старался быть осторожным, все же несколько раз накололся на шипы. Но зато в руках у меня была ветвь цветущего боярышника. В эту минуту скромные цветы дикого кустарника показались мне красивее крымских роз. Не потому ли мы больше и сильнее любим то, что с большим трудом достается. Колючую ветвь я заправил за ленту бескозырки и начал не менее трудный спуск с горы. На этот раз все обошлось благополучно.
—Прими, королева Балаклавских гор, ветвь дикого боярышника. Ты именно эти цветы хотела получить,— сказал я немного напыщенно, подавая Маринке ветвь колючего кустарника.
—Спасибо, мой рыцарь,— в тон моим словам ответила Маринка. Она взяла из моих рук цветы и заправила их за голубую ленту на левом виске.
С чем ее можно сравнить? С крымской розой? Нет. С боярышником? Тоже нет. Если бы ее можно было сравнить с чем-либо в мире, она уже не была бы Маринкой. Как она была хороша. Я пьянел от чувства, которого раньше не испытывал. Во всех десятых классах ее школы есть писаные красавицы. Но я люблю только одну, самую лучшую, какой нет во всем мире.
—Догоняй!— крикнула Маринка и скрылась в ущелье между соседними скалами.
Я побежал за ней. Завернул за одну из скал, не Маринки уже и след простыл. «Нет, догонялки в горах добром не кончаются»,— подумал я.
—Мари-и-инка!
Только эхо ответило мне: «Инка-инка-инка!»
—Мари-и-инка!— кричал я.
Лишь на третий зов последовал звонкий ответ:
—А-у!
Я взглянул вверх и похолодел от ужаса: Маринка стояла на остром выступе скалы. Так случилось, что проекция руки, которую вытянула Маринка, совпала с краем диска солнца.
—Зрелище захватывающее,— сказал я как можно спокойнее.— Ты держишь на ладони солнце. Но если вдруг случится непоправимое, имей ввиду, я следом за тобой.
—Противный,— деланно строго ответила Маринка.— Ты своим узким рационализмом испортил всю прелесть ощущения высоты.
—Нетушки, как ты говоришь. Лучше я буду сухим рационалистом, но только избавь меня от этих острых ощущений высоты.
—Тогда отвернись.
—Это другой разговор.
Через минуту Маринка была рядом со мной.
—А почему ты считаешь, что тебе рисковать можно, а мне нельзя?— спросила она.
—Да потому что у меня такая профессия. Военный должен уметь все.
—А я, значит, для этой профессии не гожусь? Плохо же ты меня тогда знаешь.
—Гляди, Маринка, генуэзские башни-то почти рядом. Пошли посмотрим.
—Нет.
—Как нет? Я же их ни разу не видел. Это редкий исторический памятник. Ты сама мне об этом говорила,
—Нет.
—Не понимаю. Это же...
—Ты хочешь поссориться?
—Нет. Черт с ними, с этими башнями,— ответил я и подумал: «Почему она избегает этих башен? Что там уже такое может быть? И почему она ходит к ним одна?»
—Видишь внизу ручей? — спросила Маринка.
—Вижу.
—Там есть мое волшебное зеркальце. Мы с ним часто беседуем. Его я могу тебе показать.
Мы спустились вниз и попали в широкое ущелье, на дне которого протекал небольшой ручеек. В одном месте образовалось маленькое озерко. Из него ручеек выбегал и, петляя между прибрежных камней, впадал в Черное море. По бокам ущелья громоздились кустарники диких растений. Стоило мне подойти к ручейку и осмотреться вокруг, как меня охватило странное чувство чего-то необычного, непонятного и даже, я бы сказал, таинственного.
—Не бойся,— сказала Маринка, угадав мои мысли.— Здесь все знакомо мне. Подойди поближе и стань рядом со мною.
Я повиновался и посмотрел на спокойную гладь озерка. В нем отражалась наклонившаяся Маринка. В этом отражении были видны до мельчайших черточек и голова девушки, и платье, подол которого Маринка плотно обернула вокруг своих ног, и даже глаза цвета морской волны.
—Зеркальце мое, здравствуй!— произнесла Маринка. Голосом окружавших скал озерко ответило: «Здравствуй!»— и при этом заволновалось, покрылось мелкой рябыо.
—Мое волшебное зеркальце, скажи мне, милое: я красива?
—Красива,— повторили скалы.
Во мне боролись два чувства: смеяться или отнестись к этому вполне серьезно. Я понял, что весь секрет кроется в исключительных акустических свойствах этого ущелья. Резонанс создавался настолько сильный, что при разговоре поверхность озерка начинала волноваться. Критически отнестись к этому природному явлению и рассмеяться я не мог: это нарушило бы ту загадочную торжественность, которой прониклась Маринка. Меня осенила мысль— спрошу и я у маленького озерка:
—Волшебное зеркальце, скажи, пожалуйста, Маринка меня любит?
—Любит,— ответило озерко.
Маринка выпрямилась, улыбнулась, долго-долго смотрела мне в глаза, а потом повернулась к озерку и, наклонившись, спросила:
—Мое волшебное зеркальце, скажи, что это ложь.
—Это ложь,— ответило озерко и заволновалось.
—Весь секрет в том,— сказала Маринка,— что зеркальце говорит правду только мне и никому другому.
Голова моя пошла кругом. Я взял Маринку за локти и попытался привлечь ее к себе.
—Ой, Коля, какие у тебя глаза!— сказала Маринка, высвобождаясь из моих рук.—Такими я их еще не видела.
—Понятно.
Маринка вдруг сделалась серьезной и, подойдя ко мне вплотную и взяв меня за руку, сказала:
—Не сердись, пожалуйста,— и тихо добавила.— Я еще не знаю.
Солнце уже скрылось за морским горизонтом, исчезли тени, из глубины ущелья показалась первая волна стелющегося тумана.
—Здесь становится сыро. Может, пойдем отсюда? — спросила Маринка.
—Да, конечно,— согласился я.
Взявшись за руки, мы медленно начали выбираться из ущелья, теперь уже казавшегося мрачным и неприветливым. По мере того как мы поднимались вверх, закат все больше тускнел, а с востока надвигалась ночь. Слева от нас показались развалины генуэзских башен. Оттуда, казалось, сотнями вылетали летучие мыши. Кружась в воздухе, они издавали какие-то странные звуки, напоминавшие далекий' скрип телеги.
—Летают даже в кромешную тьму, и, поди ты, ни одна не разобьется о скалы. Вот приспособились!
—Не люблю я этих противных нетопырей,— ответила на мою мысль Маринка.
—Почему?— удивился я.— Ты знаешь, сколько они уничтожают насекомых и этим приносят пользы людям?
—Может, это и так. И все-таки я не люблю их. Возможно, за их родство с вампирами.
Одна летучая мышь пролетела в полуметре от меня. Я даже попытался схватить ее руками.
—Бесполезно,— сказала Маринка.— У них настолько совершенный эхолокатор, что его чувствительности уступает даже зрение.
Где-то внизу посыпались камни, и вслед за этим раздался душераздирающий крик и какая-то приглушенная возня.
—Что это? Уж не случилось ли какого-либо несчастья? — спросил я.
—Давай послушаем,— предложила Маринка. Прислушались. Возня утихла. Через минуту раздалось хлопанье крыльев какой-то сильной ночной птицы.
—А-а, совушка унесла свою добычу.
—А жертва кто?
—Ну как ты думаешь?
Я вспомнил свою недавнюю встречу с сурками и в связи с этим высказал свое предположение.
—Нет,— поправила меня Маринка.— Сурки ночью спят. Это скорее какой-нибудь заяц.
—Мы подошли к винограднику Хрусталевых. Над отрогами Крымских гор уже сияла луна.
—Ты видишь в море скалу? Прямо под луной,— спросила Маринка.
—Вижу.
—На что она похожа?
Я перебрал в своем воображении все, но так и не смог дать определенного ответа.
—Так-таки ничего и не напоминает?
Я пожал плечами.
—Эх ты,— упрекнула меня Маринка.— Никакой фантазии. Ну, присмотрись внимательнее, прибавь чуточку выдумки. Ну?
—Вроде голова человека,— ответил я не очень уверенно.
—Мы делаем успехи. А точнее?
—Русалка.
—Ур-ра! — закричала Маринка.
—Ты что? — засмеялся и я.— Всех на ноги поднимешь.
—Молодец, Коля. Только это не русалка, а спящая красавица. Слышал ли ты когда-нибудь о ней?
—Вообще о спящих красавицах слышал.
—Нет, не вообще, а именно об этой.
—Об этой не слышал.
—Так смотри же на красавицу и слушай.
Я неотрывно смотрел на лицо Маринки, озаренное светом луны.
—Куда же ты смотришь?
—Как ты сказала — на красавицу.
—Не на меня, а на вот ту, что в море.
—Я лучше буду смотреть на тебя и слушать.
—Тогда я не буду рассказывать.
Воздух становился все прохладнее, и я видел, как Маринка временами поеживается от холода. «Что-то надо предпринять,— подумал я.— Ведь совсем недавно она перенесла простуду».
—Давай решим так,— сказал я Маринке.— Я буду смотреть на твою спящую красавицу, а ты прислонись ко мне спиной и рассказывай. Я серьезно. Сейчас уже холодно. А тебе надо беречься простуды.
Маринка посмотрела на меня, словно хотела убедиться в том, что сейчас это самое разумное и необходимое, и ответила:
—Ну ладно.
Она осторожно прислонилась спиной к моей груди и начала рассказывать. От волос Маринки, касавшихся моего лица, исходил какой-то знакомый мне аромат. Где я его встречал? Вспомнил. Там, внизу, когда мы шли по косогору, заросшему редкой травой, я ощутил сильный запах голубых цветов. Я еще спросил тогда Маринку: «Что это за цветы?»— «Лаванда». Значит, Маринка, моя свои волосы, добавляет, наверное, к воде отвар лаванды.
—Раньше Балаклаву называли Симболон,— слышал я певучий голос Маринки.— Это было маленькое царство, которым правила красавица Менатра.
Как я хотел обнять Маринку, эту маленькую царицу моего сердца. Она рядом со мною, касается моей груди. Стоит только сделать небольшое движение рук — и она в моих объятьях. Но я хорошо знаю и другое: это движение было бы последним, я навсегда потерял бы Маринку. Мучительное состояние: быть так близко и в то же время так далеко. А Маринка, как горлинка, продолжала ворковать:
—И вот на это царство напали греки. Мужественно сражались жители Симболона против вторгшихся завоевателей. Но силы их день ото дня таяли. И когда в стане осажденных осталась лишь небольшая горстка защитников, один, самый сильный и мужественный юноша решил проложить мечом дорогу для Менатры и ее коня. Изнемогая от ран и истекая кровью, юноша крикнул: «Скачи, Менатра!» Конь царицы проскочил последнее кольцо неприятельских солдат и по козьим тропам устремился на Бабуган-Яйлу— самую высокую часть гряды Крымских гор.
«Милая моя сказочница,— думал я, слушая Маринку.— Ты рассказываешь мне легенду о спящей красавице— царице Менатре. Но разве ты сама не лучше любой красавицы?»
Маринка почувствовала, что я не очень внимательно слушаю ее рассказ, и поэтому сказала:
—Ты меня не слушаешь.
—Я сердцем слушаю тебя, Маринка. Хочешь, я слово в слово повторю то, что ты сказала.
—Ну так вот. Только Менатра достигла гребня прибрежной скалы, как предательская стрела из засады настигла коня царицы. Неверный шаг и— пропасть. На следующий день напротив места гибели Менатры в море появилась огромная скала в виде спящей красавицы. С тех пор эта легенда передается из поколения в поколение вот уже много веков. Красивая легенда, правда? — спросила Маринка и, не дождавшисответа, добавила:— Уже поздно. Мама будет беспокоиться.
—Я провожу тебя.
—Не надо.
—Маринка,— я взял ее за локти так же, как там, у ручья.
—Ой, смотри, звезда падает,— кивком головы показала Маринка в сторону моря.
Я повернул голову, и в этот момент Маринка выскользнула из моих рук. Отбежав метров двадцать, она остановилась и сказала:
—Не приходи ко мне целую неделю. Я разберусь и тогда, может, сама тебя позову. До свидания.
Маринка повернулась и исчезла в винограднике. Я долго еще стоял на месте и смотрел в сторону тропинки, ставшей для меня теперь такой же близкой, как и дорога к родному дому.