Пожаров загадочно посмотрел на Беляева и с улыбкой сказал:
- Не знаю.
- Я серьезно.
- И я серьезно.
- Но он что-то хотел мне сказать.
- Что? - спросил Пожаров.
- Что-то важное... Ты же с ним общаешься...
- Вот-вот... Ты знаешь, Коля, а ты ведь прав в своей закрытости... И знаешь, мне даже очень нравится эта закрытость...
- Что ты хочешь сказать?
- Я хочу сказать, что твою карту я буду бить твоими же козырями... И это будет справедливо.
- Ты говоришь таким тоном, как будто подозреваешь меня в чем-то!
- Подозревать тебя будет прокурор! Беляев рассмеялся, но внутренне насторожился, поскольку отчетливо понял, что Пожаров врубился в его тактику и сам теперь ее хочет использовать. Пусть!
- Что-то ты часто о прокуроре вспоминаешь, - с металлом в голосе сказал Беляев.
- Да просто вижу, что ты как бы заранее готовишься к встрече с ним... Тайны мадридского двора... Что ни спросишь, ответа от тебя не получаешь... Если мне это, твоему старому другу, неприятно, то каково же Лизе... Да я тебе не всю правду сказал... Ты просто надоел Лизе своей невоспитанностью!
Беляев вздрогнул и, прикусив губу, спросил:
- В чем же она проявляется?
- Да все в том же! Не звонишь ей, приходишь только, чтобы переспать, ни о чем не расспрашиваешь...
- Ты же говорил, что это бабья участь расспрашивать! - выпалил Беляев.
- Пойми, любезности в тебе нет, интеллигентности.
- А зачем она мне? - спокойно спросил Беляев.
- Ты же в обществе живешь, и должен стремиться быть культурным, воспитанным, - рассудительно проговорил Пожаров и налил себе еще чаю из заварного фарфорового чайника, на котором был нарисован индиец в чалме на слоне.
- Слушай, Анатолий, - побелев, нервно заговорил Беляев, - ты поешь чужую песню. Ты прекрасно знаешь, что девяносто из ста процентов людей стадо баранов. Им нужен пастух! Они даже не знают, что им нужно делать в жизни. Они живут вслепую. Да вон, хоть взять мой институт. Около ста горцев учится, и ты думаешь, они что-нибудь сами могут сделать? Один-два человека сами учатся, а остальные? Тыркаются на кафедры с коньяком или взятками, как котята. Покупают и зачеты, и экзамены... Но не всегда им это удается, потому что не могут додуматься, как все обучение поставить на производственную основу...
- И ты ими занялся? - с некоторой долей снисходительности спросил Пожаров.
Об этой стороне деятельности Беляева Пожаров не знал. Закрытость в этом деле у Беляева была абсолютной. И теперь Беляев понял, затеяв этот спор, что был близок к тому, чтоб открыться Пожарову, что он, Беляев, дело обучения бездарных, но состоятельных студентов поставил на научную основу. На Беляева работали и сами горцы, выполнявшие лишь техническую работу, и более или менее талантливые, но нищие студенты. Все имело свою таксу: и зачет, и экзамен, и курсовая...
- У меня своих забот хватает, чтобы я занимался еще разными оболтусами, - достаточно равнодушным тоном ответил Беляев.
Пожаров взглянул на часы и в это время раздался звонок в дверь. Приехал шофер отца и привез елку, завернутую в плотную бумагу и обвязанную бечевкой. В прихожей приятно запахло хвоей. Когда шофер ушел, Пожаров вопросительно посмотрел сначала на завернутую елку, похожую формой на кипарис, потом на Беляева и спросил:
- Нарядим?
- Давай нарядим.
Поставили елку в ведро с песком, за которым сбегал к детской песочнице во дворе Беляев. Сначала расчистил снег, затем надолбил совком мерзлого песку. Елочные игрушки были в трех коробках, которые Пожаров достал с антресолей. Еще в одной коробке лежали лампочки с серебристыми отражателями. Елка оказалась густой, с толстыми иголками и, поэтому, очень колючей. Чтобы она не качалась и вдруг не упала, ее привязали веревками к трубе и к шкафу.
Несколько одурманенные запахами хвойного леса, друзья, окончательно установив и закрепив елку, отошли в сторону полюбоваться ею. Все споры и разговоры, казалось, были забыты. Что-то с елкой пришло такое, чего не было весь год, и все разговоры, да и все дела показались в сравнении с этой красавицей мизерными. Друзья сели на диван и некоторое время молчаливо смотрели на нее. На душе вдруг стало хорошо.
Беляев открыл одну из коробок и увидел лежавшие сверху яркие разноцветные флажки.
- Давай их сначала повесим! - сказал он, беря эти флажки и во всю ширину распахнутых рук растягивая их на веревке, на которую они были нанизаны.
Пожаров сосредоточенно задумался, потом сказал:
- Нет. Сначала лампочки.
И Беляев согласился.
Пожаров встал на стул и стал закреплять гирлянду лампочек, подаваемую ему другом, на верхних ветках елки.
Беляев громко засмеялся. Без причины.
- Что это ты? - спросил Пожаров.
- Вспомнил... Помнишь, что в Китае и сам император, и все его подданные - китайцы.
- Конечно, помню.
- Откуда это? - спросил Беляев. Пожаров застыл с вытянутой рукой, в которой была очередная лампочка с прищепкой.
- Уже не помню, - сознался он.
- Эх ты! Это же "Снежная королева"!
- При чем здесь китайцы? - пожал плечами Пожаров.
- Да, действительно, при чем здесь китайцы? - повторил вопрос Беляев и продолжил: - Разумеется, это "Соловей", а не "Снежная королева"! Вот что значит с детства воспитываться на одной и той же книжке. Вся книжка называется "Снежная королева", но в этой книжке помещено много сказок Андерсена, и начинается книжка сказкой "Соловей", с этих самых китайцев начинается, но я всегда считал, что и китайцы относятся к "Снежной королеве"...
- А как "Снежная королева" начинается? спросил Пожаров, прицепляя к новой ветке лампочку.
- Кажется, что-то про тролля в начале говорится...
- А про Кая и Герду что там говорится? - спросил Пожаров.
Беляев минуту вспоминал, пока с полной отчетливостью не вспомнил: