- Значит, ты один? - голос Лизы дрогнул и она замялась.
Время было неподвижно. Снег продолжал искриться. Беляев отвел взгляд от Лизы и смотрел на него, и чем дольше он смотрел, тем отчетливее различал каждую только что, казалось, упавшую снежинку, в которой, как в зеркале, преломлялся солнечный свет и раскладывался на голубой, красный, лиловый... Иногда Беляев прикрывал глаза, как птица, и прислушивался к себе. Страсть, которая возникла в нем, запульсировала, ожила, подхватила его и понесла, он с радостью ощущал это плавное покачивание и думал о том, что любовь в нем не оборвалась, не кончилась.
- Значит, ты один? - повторила вопрос Лиза.
- Пока один.
- Что значит - пока?
- Да нет, один.
Она улыбнулась.
Беляев взглянул в коляску на закутанного ребенка и тоска коснулась его души. Беляев подумал о том, что он какой-то невольник жизни. Ведь он не выбирал места и времени для появления на свет, да и вряд-ли сможет выбрать день и час ухода из этой жизни, это лишь удел самоубийц. По преимуществу люди смиряются с этим произволом сторонних сил и даже не задумываются о том, что право выбирать есть одно из бесценнейших свойств разума. Конечность жизни вызывает тоскливое чувство. А что вызывает тоска? Вот они эти умствования! Лежишь иногда на диване подавленный тоскливым чувством, смотришь на обои, разглядываешь мух и от этого ничегонеделания начинаешь плести паутину мыслей. Кто я? Зачем я появился в этом дремучем до пошлости мире? Виноваты ли мои родители в этом?
- Значит, ты один? - спросила Лиза или повторила свой вопрос? Или в первый раз спросила?
- Да, - сказал он.
Мысль, обращенная в себя, есть спутник, сподвижник страсти.
- Так пошли, - сказала она почти что шепотом и покатила коляску. ~ Куда?
- К тебе.
- С ним, - кивнул он на коляску.
- С ним.
- Странно.
- Ничего странного нет.
- Ты думаешь?
- Да, - сказала она.
- Ты помнишь тот Новый год?
- Новый?
- Старый...
Лиза звонко рассмеялась.
- Помню, - сказала она.
- Нам уже есть что вспоминать.
В один из моментов Лиза перехватила взгляд Беляева и ей показалось, что он посмотрел на нее как на вещь, которая не совсем ему принадлежала. Вроде бы была его и не его одновременно.
Снег мелодично поскрипывал в такт шагам.
- Сегодня мороз градусов пятнадцать, а может быть, и больше,- сказал Беляев.
- Изо дня в день мороз, - сказала Лиза. - Я люблю морозные дни. Особенно такие, как сегодня - солнечные. Я гуляю с ребенком и любуюсь зимним пейзажем. А у тебя гриппа нет? - вдруг спросила она.
- Нет. Почему ты спросила?
- Говорят, в Москве свирепствует грипп... Завтра будет тридцать градусов мороза. С ребенком в такую погоду не выйдешь!
И Лиза улыбнулась.
У подъезда сидела на старом стуле соседка, одетая по-зимнему тепло, в валенках с галошами, голова казалась огромной, закутанная в три или в четыре платка. Беляев быстро сказал:
- Посмотрите за коляской, мы сейчас, за конспектом...
Он сказал за коляской, но не за ребенком. Он даже не знал, кто там в коляске, девочка или мальчик.
С мороза щеки Лизы пылали, и вся она была прекрасна, как прекрасно было крепкое темное вино из винограда, настоенное в дубовых бочках где-то в Армении, прекрасна была эта малая толика коньяка, как поцелуй, соединение губ, как мысль Лизы - целует он меня, лобзает он меня поцелуем уст своих, и ласки твои прелестнее темного, крепкого вина, настоенного на любви. И Беляев вдыхал в себя нежный запах ее губ, ее щек, ее бархатистой кожи, и этот нежный запах, подобно лазурному морю, заполнял всего его, всю его душу, и разве мог он любить другую, разве мог он выделить из сонма женщин, кроме Лизы, другую.
И казалось, что они бежали вместе куда-то в поцелуе, влекомые неконтролируемой любовью, потому что любовь может быть только неконтролируемой, там где возникает контроль над этим чувством, там начинается обыденность, физиологичность, пошлость. Побежим же вместе в поцелуе своем, в любви своей, превознося ласки друг друга до небес, похожих на море, до моря лазурного, соединяющегося с небесами в любви вечно, в любви воздуха с водою, потому что одно переходит в другое и этот переход незаметно длится вечно. Красива Лиза, как этот переход моря в небо!
И прекрасна она была в северной белизне своей, ибо жаркий солнечный луч редко касался ее тела, потому что не стерегла она виноградники под лучами солнца, а укрытая одеждами любовалась пронзительной хвоей на снегу, и душа твоя привязана к тому, кто празднует свой Новый год из года в год, на кругах жизни своей, с елкой и снегом. Он радуется елке, снегу и игрушкам серебряным шарам, зеркально отражающим северную душу - хвойную и снежную. О, воистину, не нужен нам жаркий берег, бесснежный и безъелочный! Никакая фараонова колесница не пробьется по еловым заснеженным лесам, королева ты моя снежная, Снегурочка ты моя - и смерть твоя: Солнце и Костер.
Прекрасны щеки твои на морозе, в снежном свете! Прекрасна шея твоя, белая как снег. Украшения тебе мы сделаем из полированных льдинок-алмазов и превратим их в душе своей в бриллианты, играющие всеми оттенками Северного сияния! Девушки севера пахнут снегом.
Глаза твои цвета неба над заснеженным ельником.
Елочка ты моя новогодняя!
Хвойная веточка ты моя заснеженная!
Любовь твоя, как новогодний праздник, никогда не кончается, и в то же время стремительно заканчивается каждый год.
- Что ты мне хочешь сказать? - спросила она.
- То, что ты хочешь услышать.
- Я хочу услышать слово "люблю"!
- Слушай его: люблю!
- Ты только меня любишь?
- Только тебя!