- Это мне нравится.
- Что?
- Что не отказываешься. Ты заметил, что я перешел на "ты"?
- Заметил.
- Переходи и ты на "ты". Зови меня просто - Осип. Как Мандельштама.
- Хорошо, - согласился Беляев. - Ося, у тебя есть кофе?
- Вот так. Просто Ося! Прямее связь. Точнее. Без интеллигентского мазохизма.
Коньяк был налит в рюмки, кофе варился на плитке. Выпили.
- Ты заметил, Коля, что я не подал тебе руки, когда ты вошел?
- Заметил. Я сам не всем протягиваю.
- Правда? - глаза Иосифа Моисеевича блестели.
- Правда.
- Так вот, Коля, люди по большей части - свиньи. Это не значит, что ты свинья. Но не следует каждому подавать руку. Люди обожают, когда с ними обращаются грубо, но без хамства. И не надо называть их по отчеству. Попробуй того, кого ты величал полным именем, просто окликнуть, например, Ивана Петровича, который на тридцать лет тебя старше, - Ваней. Просто крикни ему - Ваня! И это сработает. Будут знать, с кем имеют дело. Со своим человеком!
Иосиф Моисеевич собрался налить по второй, но Беляев категорически отказался.
- Кофе, - сказал он.
- А второзаконие?
- Кофе! - настоял Беляев.
- Ты обаятельный парень, - сказал Иосиф Моисеевич. - Если есть обаяние, то оно неистребимо.
- Ты тоже, Ося, ничего! - с едва заметным оттенком надменности проговорил Беляев, принимая чашку кофе.
На столике появились "Мишки" и бисквиты. Вследствие скрытности Беляева и способности иметь внешний вид, не соответствующий тому, что было внутри него, о нем в большинстве случаев слагалось неверное мнение: и тогда, когда оно было благоприятным, и тогда, когда оно было отрицательным. Он всегда чувствовал мучительную дисгармонию между "я" и "не-я". Он был трудный тип, и переживал жизнь скорее мучительно, чем как везунчик. Он просто понял, что основная линия поведения среди людей, завистливых и любознательных, должна быть ориентирована на закрытость "я". Трудное переживание одиночества и тоски не делает человека счастливым. Таковыми его делает практическое отстаивание своей независимости, своей судьбы.
- Меня интересует все, что связано с христианством, - сказал Беляев.
- В богословие ударился?
- В коммунизм, - твердо, без иронии сказал Беляев.
Иосиф Моисеевич расхохотался так, что затрясся его жирный живот.
- Ося, зачем ты назвался евреем вначале?
- Это данность. Я - еврей. Об этом сразу и сказал, чтобы отбросить всякий нездоровый подтекст.
- Я же не назвался русским?
- Это по тебе, Коля, и так видно! - И вновь расхохотался.
- И что же ты увидел в русском лице? Иосиф Моисеевич щелкнул пальцами, причмокнул губами и сказал:
- Отсутствие легкости. Какая-то вечная забота на челе. А это признак не совсем верной ориентации в жизни. Впрочем, это - тема трудная... Итак, христианство. Библия есть?
- Она-то в первую очередь и нужна.
- Вот тебе Библия! - он достал откуда-то из-за толщи книг небольшую книжечку в мягком переплете. - Бумага папиросная, издано в Дании. Правда, дорого.
- Ничего.
Далее пошли одна за одной ложиться на стол книги Штрауса, Ренана, Флоренского, Владимира Соловьева, Филона, Иосифа Флавия... А Беляев все говорил - беру.
- Денег не хватит! - смеялся Иосиф Моисеевич.
Когда скопилась гора книг и поиски были закончены, Беляев спросил:
- Сколько?
Иосиф Моисеевич не спеша сел к столу, достал из ящика счеты и принялся стучать костяшками.
- Две семьсот! - подытожил он.
- Согласен, но со скидкой, - сказал Беляев, улыбаясь. - Как оптовый покупатель.
- У тебя, Коля, есть коммерческая жилка. Что ж, - задумался хозяин. Десять процентов могу дать.
- Пятнадцать.
- Одиннадцать.
- Пятнадцать.
- Двенадцать.
- Съеду на четырнадцать, - сказал Беляев, - И соглашусь напоследок выпить рюмку коньяку!
- Черт с тобой! Так, две семьсот минус четырнадцать процентов...
- Триста семьдесят восемь... Я должен - две триста двадцать два, - в уме быстро решил задачу на проценты Беляев.
Иосифу Моисеевичу осталось лишь проверить эти данные на счетах. Беляев отсчитал двадцать сотен, двенадцать четвертаков, два червонца и два рубля.