- Что ты, право, - смутился Беляев, не ожидавший от него такой прыти.
- Прекрасно идут детские книжки, - сказал он.
- Хорошую детскую книжку достать практически невозможно.
- Я не знал, что у тебя столько детей. Буду тебе оставлять. У меня все, что интересного выходит, бывает.
- Буду признателен.
- А Колей в честь себя, что ли, назвал сына? Беляев вспомнил о неписанном законе - вовремя затыкаться, не заткнулся, распространился о детях, теперь получай вопросы, рассказывай, что это не твой ребенок, что ты взял жену с ребенком, что ты... Укололо его с этим вопросом чувство самолюбия. Чтобы что-то ответить, он сказал:
- В честь Николая Гумилева.
- Достойно, - сказал Иосиф Моисеевич, вновь опускаясь в свое обшарпанное кресло.
А Беляев подавлял в себе мысль о собственной неполноценности, которая мирно жила в нем все годы, прожитые с Лизой. Он гнал от себя эту мысль и, бывало, забывал о ней, но так или иначе она снова объявлялась.
Иосиф Моисеевич заговорил о книгах, которые он получит в ближайшее время. И это немного смягчило картину переживаний Беляева. Он тупо взглянул на закрытый несгораемый шкаф в углу, стараясь догадаться, что это была за книга.
- Если бы тебя попросили назвать одного самого лучшего писателя, кого бы ты назвал? - спросил Иосиф Моисеевич.
Беляев задумался.
- Так трудно сообразить, - сказал он.
- И все же, - настаивал хозяин.
- Пожалуй, Гоголь, - медленно сказал Беляев.
- Вот это да! - воскликнул Иосиф Моисеевич. - Не ожидал.
- Чего "не ожидал"?
- Не ожидал и все.
- В каком смысле.
- Конечно, в положительном. Гоголь... В этом что-то есть.
- А ты своего назови.
- Дюма. "Три мушкетера", - назвал Иосиф Моисеевич.
- Серьезно?! - поразился Беляев.
- Вполне... Но ты молод, не поймешь... Лет через тридцать со мной согласишься... А что тебе нравится у Гоголя?
- Все. Это вулкан!
- Но все же есть что-то особенно любимое? - допытывался Иосиф Моисеевич.
- Есть. "Мертвые души".
- Да-а?
- Да. Гоголь не мог любить Божью тварь, потому что человек создан по образу и подобию зверей, а черти по образу и подобию человека. Гоголь хотел заглянуть в глаза Богу, но не нашел этих глаз, потому что Бога нет. Это гениальное прозрение Гоголя! Пусть он потом уморил себя голодом, пусть писал письма Белинскому, он сказал главное: человек рожден зверем и всю жизнь должен мучительно вылезать из звериной шкуры, чтобы хоть на мгновение приблизиться к человеческому облику...
Когда Беляев выходил от Иосифа Моисеевича и шел заснеженным переулком, с крыш домов которого сметало снег ветром и на углу Пятницкой крутило, он все думал о том, что это за книжка была в газетной обертке?
Глава XXI
- Ну, чего, скажешь плохая машина? - сказал Комаров, дыша на руки и снова убирая их в карманы куртки.
Зеленая "Волга" выпуска десятилетней давности стояла у сарая, заснеженная и сиротливая. Задняя правая дверь настолько проржавела, что в ней образовалась дырка с кулак величиной. Беляев с грустью взглянул на эту дырку, сказал:
- Дверь надо менять.
- Зачем менять? Я дырку эпоксидкой замажу. Не заметишь! Шпаклевочкой потом... И подкрашу! - сказал Комаров, обхаживая машину.
- Заднее крыло помято, - сказал Беляев и постучал рукой в перчатке по корпусу машины.
- Крыло Борода обещал дать.
- Входит в стоимость?
- Конечно! Он еще задний мост обещал.
- Обещал или даст?
- Даст. Он у него дома лежит.
- И сколько он просит за весь этот хлам? - с горестным вздохом спросил Беляев, глядя в глаза Комарову.
- Пять штук, - сказал тот.
- Ты что! - округлил глаза Беляев. Воротник зимнего пальто его был поднят, шапка надвинута на брови.
- Что "что"?
- Ничего. Ей цена - штука в базарный день!
- Ну ты совсем скурвился!
- А ты - мировой парень! Терпеть не могу болтунов! - с чувством выговорил Беляев. - Как рекламу давать, ты мастер, а как до товара доходит...
- Мост и коробка - новые, да еще крыло, да по мелочам.