- А, Сипперли! - сказал он.
Старина Сиппи разволновался, дальше некуда. Он вскочил с кресла и встал по стойке смирно, закатив глаза.
- Садитесь, Сипперли, - милостиво разрешил регулировщик. Я не произвёл на него ни малейшего впечатления. Бросив на меня пронзительный взгляд и пошевелив носом, он раз и навсегда позабыл о существовании Бертрама. - Я принес вам ещё одно - ха! - приношение на алтарь искусства. Прочтёте мою статью, как только освободитесь, мой мальчик.
- Да, сэр, - сказал Сиппи.
- Думаю, вы получите огромное удовольствие. Но я вот на что хотел обратить ваше внимание: мою новую статью следует поместить на более достойное место, чем предыдущую. Я, конечно, понимаю, что в еженедельнике это сделать нелегко, но мне совсем не нравится, когда мой труд печатают вместе с рекламой всяких там увеселительных заведений. - Он на мгновение умолк, и в его глазах появился угрожающий блеск. - Вы ведь учтёте моё пожелание, Сипперли?
- Да, сэр.
- Очень вам обязан, мой мальчик, - снисходительно произнёс регулировщик, благодушно улыбаясь. - Вы должны простить меня за настойчивость. Я никогда в жизни не стану диктовать издателю, как надо - ха! - издавать, но: Это всё, Сипперли. До свидания. Я зайду узнать о вашем решении завтра в три часа пополудни.
Он удалился, оставив после себя дыру в воздухе размером примерно десять на шесть футов. Когда, по моим подсчётам, дыра затянулась, я уселся на стул и спросил:
- Что это было?
Внезапно мне показалось, что старина Сиппи спятил. Он поднял руки над головой, затем вцепился себе в волосы, изо всех сил пнул стол ногой и повалился в кресло.
- Будь он проклят! - воскликнул бедолага. - О боже, сделай так, чтобы по дороге в церковь он поскользнулся на банановой кожуре и вывихнул обе лодыжки!
- Кто он такой?
- О боже, сделай так, чтобы он осип и не смог больше сказать ни слова!
- Да, но кто он такой?
- Директор моей школы.
- Знаешь, старина, может, тебе лучше:
- Директор школы, в которой я учился, - поправился Сиппи и смущённо на меня посмотрел. - О, господи! Ты хоть понимаешь, как я влип?
- По правде говоря, не очень.
Сиппи вскочил с кресла и забегал по комнате.
- Что ты чувствуешь, - спросил он, - встречаясь с директором школы, в которой ты учился?
- Я с ним не встречаюсь. Он давно умер.
- Тогда я скажу тебе, что чувствую я. Мне кажется, я снова стал учеником, и учитель вытурил меня из класса за учинённые мной беспорядки. Однажды так и случилось, Берти, и я не забыл об этом до сих пор. Словно вчера помню, как я стучу в дверь кабинета старика Уотербери и слышу: <Войдите>, напоминающее рык льва при встрече с первыми христианами; а затем я вхожу и останавливаюсь перед ним и объясняю, за что меня выгнали, переминаясь с ноги на ногу, и наклоняюсь, ожидая целую вечность, и получаю шесть смачных ударов по одному месту тростью, жалящей хуже гадюки. И когда сейчас я вижу Уотербери, моя старая рана начинает ныть, и я могу лишь сказать ему <Да>, сэр> или <Нет>, сэр>, чувствуя себя при этом четырнадцатилетним мальчишкой.
Теперь я разобрался, что к чему. Беда таких парней, как Сиппи, занимающихся писаниной и всем прочим, заключается в том, что они обладают артистическим темпераментом и поэтому могут упасть духом в любую секунду.
- Он заваливает меня статьями вроде <Школы>старых монастырях> или <Малоизученные>Тацита> и требует, чтобы я напечатал эту дребедень, а у меня не хватает силы воли ему отказать. При этом считается, что мой еженедельник должен служить интересам высшего общества.
- Ты должен быть твёрд, Сиппи. Твёрд и непреклонен, старина.
- Не могу. Рядом с ним я чувствую себя изжёванной промокашкой. Когда он смотрит на меня, выставив нос, моя душа уходит в пятки и я снова становлюсь школьником. Он меня просто преследует, Берти. И как только владелец <Мейферского> обнаружит в газете хоть одну такую статью, он справедливо решит, что я свихнулся, и уволит меня в ту же секунду.
Я задумался. Проблема была не из лёгких.
- А что, если?: - предложил я.
- Ничего не выйдет.
- А жаль, - произнёс я со вздохом.
* * *
- Дживз, - сказал я, вернувшись домой - напряги свой ум.
- Сэр?
- Тебе придётся пошевелить мозгами. Дело необычайно сложное. Ты когда-нибудь слышал о мисс Гвендолен Мун?
- Поэтессе, написавшей <Осенние>, <Это>в Англии в июне> и другие поэмы?
- Великие небеса, Дживз! По-моему, ты знаешь всё!
- Большое спасибо, сэр.
- Ну так вот, мистер Сипперли влюбился в мисс Мун.
- Да, сэр.
- Но он боится сказать ей о своей любви.
- Частый случай, сэр.
- Считает себя недостойным её.
- Вот именно, сэр.
- Но это ещё не всё! Запомни то, что я тебе сейчас сказал, и слушай дальше. Мистер Сипперли, как ты знаешь, издает еженедельную газету, выражающую интересы высшего общества. А в последнее время директор его бывшей школы повадился ходить к нему в редакцию и заваливать его статьями о монастырях и Тацитах, на которые высшему обществу наплевать. Тебе всё ясно?
- Я внимательно слежу за ходом вашей мысли, сэр.
- И эту ахинею мистер Сипперли вынужден печатать, потому что у него не хватает духу послать старого директора сам понимаешь куда. Вся беда в том, Дживз, что у старины Сиппи эта самая штука, которая так часто бывает у многих парней: у меня на кончике языка вертится название.
- Комплекс неполноценности, сэр?
- Вот-вот. Комплекс неполноценности. У меня он тоже имеется, Дживз, по отношению к моей тёте Агате. Ты ведь знаешь меня, Дживз. Тебе известно, что, если потребуются добровольцы для спасения утопающих, я первый брошусь в лодку. Если кто-нибудь скажет: <Не>в шахту, там опасно>, я не обращу на:
- Несомненно, сэр.