На каменном полу было холодно, но мне хотелось присесть где-нибудь подальше от остальных. В центре зала главного корпуса тюрьмы стояло несколько скамеек, а больше здесь не оказалось сидячих мест. Я занял угол, вдоль одной из стен которого были сложены тела, прикрытые тем, что попалось под руку. Здесь были все вперемешку: и охрана, и заключённые, и Менаги. Я не мог себе представить, что здесь произошло во время бунта. Похоже, в тюрьме разразилось настоящее сражение. По рассказам Лассона, у меня сложилось впечатление, что всё было не настолько масштабным. Судя по тому, что я узнал, большинство тел обнаружили во дворе, рядом с главным входом в блок для заключённых. Словно после начавшегося бунта им дали выбраться из здания, а потом расстреляли с разных сторон.
Я не хотел думать об этом. Всё закончилось, и мне хотелось просто сидеть здесь. Больше не трястись от страха, не тонуть в сомнениях. Наконец-то можно было немного передохнуть. Бой произошёл здесь меньше двух суток назад. И он уже казался историей, чем-то из прежнего мира, который навсегда изменился.
Ко мне подошёл Лассон и присел рядом, оперевшись спиной прямо на решётку одной из камер.
— Нам ещё нужно достать начальника порта, — сказал он. — Но это теперь не проблема.
Я не обратил внимания на его слова. Теперь мне необязательно было участвовать во всём дальнейшем.
— Ты знал, что Ижу выреза́л игрушки из дерева? — спросил я.
— Нет, — ответил Лассон.
— Он взял одну с собой. Он даже нашёл время над ней поработать, пока мы сидели в порту.
— Ты хочешь её увидеть?
— Да.
Лассон откинул тряпьё, которым было накрыто тело Ижу, лежащее здесь же, и залез в карман его куртки. Там ничего не обнаружилось. Я уже передумал и хотел попросить Виктора остановиться, но он достал фигурку из другого кармана. Движения Лассона были такими, словно ему не впервой обыскивать мертвеца. И, в общем-то, он это уже делал с Катаном. Но и тогда он был уверен в себе и ничуть не смущён. Лассон закрыл тело и передал мне игрушку. Это была незаконченная сова. У неё было одно крыло, а второе скрывалось в необработанной деревяшке. Ижу успел немного оформить голову. По ней я и понял, что это за птица.
— Они стреляли по нам без всяких сомнений, — произнёс я.
— Они думали, что мы бандиты, — заметил на это Лассон, доставая из своей куртки сигарету и прикуривая её.
— Мы недавно тоже думали, что стреляем только в бандитов. Да и…
Снова перед глазами была эта бесконечно возвращавшаяся сцена у Туннеля. Снова этот взрыв.
— Мы полагались на то, что нам передали, — сказал Виктор, — и делали то, что было приказано…
— Я ведь не сказал тебе, почему на самом деле уехал из Лакчами? — перебил его я.
Лассон посмотрел мне в глаза, выдыхая дым.
— Ты упоминал, что хотел найти место, где мог что-то изменить, пригодиться.
— Да, но было событие… Я ведь говорил, что в студенчестве состоял в подпольном кружке? Мы распространяли литературу «дискредитирующего характера». Вот только этим дело не ограничивалось. Я не знал, но часть ребят готовила покушение на одного из Старейшин. Мне никогда до конца не доверяли. Они ведь знали, кто мой отец…
Я вертел сову в руках. Лассон молча курил, глядя на меня. Я продолжил:
— Они поняли, что вся наша работа не даст быстрого результата, если вообще даст какой-нибудь. И однажды они совершили это. Разумеется, ничего у них не вышло. Что может сделать кучка студентов против тренированной личной охраны верховных лидеров? В одну из ночей они напали на кортеж Старейшины. Они смогли лишь ранить кого-то из гвардии. Четверо ребят были убиты на месте. Остальных арестовали. Как и другие, я узнал о случившемся только на следующее утро. И первое, что мне сказали мои товарищи, — держать язык за зубами. Не было никаких документов, которые связывали бы нас друг с другом, а значит, мы были в безопасности, покуда молчали.
Это было так странно, это было отвратительно. Мне казалось, что мы должны раскрыть себя и вступиться за своих товарищей. Кто знает? Может быть, если бы мы вели себя открыто, это сподвигло бы и другие подпольные движения выйти вместе с нами и, наконец, уничтожить этот прогнивший порядок. Но мне было страшно, и я легко поддался убеждениям своих друзей, что нам нужно скрываться, чтобы продолжить работу. Что именно этого и хотят те, кто был арестован.
Я злился на этих ребят. Ведь я не знал о том, что они задумали. В какое положение меня невольно загнали. Это была глупая и эгоистичная злость. Я даже не был знаком напрямую ни с кем из тех, кто участвовал в покушении. Не был уверен, что это хороший выход. Это приводило в замешательство. Вроде все мы были заодно, но… Распространять листовки — это да, на это я был согласен. Может быть, нам действительно нужно было перебить Старейшин, чтобы получить реальный результат для общества. Но смог бы я сделать это? Мог я хотя бы задумать такое?..
На допросе мне было страшно, но полицейский проводил его настолько формально, что принял мою тревогу за робость пай-мальчика, впервые столкнувшегося с хранителями порядка. Он знал, кто мой отец и, похоже, даже мысли не допускал, что я мог состоять в каком-то «предательском» движении.
В ходе расследования не удалось получить никаких обличительных показаний. Насколько я знаю, даже от самих нападавших. Но некоторые их контакты установили с помощью свидетелей. Это были косвенные улики, но под суд отправилось ещё несколько человек.
Все представляли себе, что ждёт нападавших: смертная казнь через добровольный приём яда. Так полагается умирать обесчестившему себя дворянину. Всё-таки они покушались не просто на главу государства, а на живой символ Лакчами. Остальным пришлось бы провести долгие годы в тюрьме и потерять все свои титулы. Но суд вынес другой вердикт. Смерть через повешение — удел головорезов и насильников с самого дна общества. На главной площади, где казни не проводились уже лет пятьдесят. Причём такой приговор вынесли не только исполнителям, а всем, кого удалось обнаружить. Это было настоящим шоком для нас. Никто не ожидал, что Старейшины так обойдутся с благородными семьями, на которых их власть и стоит.
Эта история была слишком похожа на всё то, на чём меня взращивал отец. Та самая ситуация, когда необходимо выбирать между честью и жизнью. Дворянин всегда должен выбирать честь. Я должен был выйти и открыто объявить о том, что я — один из них. Громко изобличить эту уродливую машину Лакчами и быть готовым отправиться на эшафот. Это было полнейшее безумие, но именно так меня воспитывали. И я испугался. Спрятался.
Я не пошёл на казнь. Видел лишь изображение в газете с их висящими телами. Я чувствовал себя опозоренным. Отец забрал меня из этого «скандального» университета. Тогда я узнал об академии, открывшейся специально для нужд освоения Антарты, и поступил туда. Только бы убраться из Лакчами, сбежать от общего лицемерия и собственного позора…
Я остановился, продолжая вертеть в руках незаконченную сову, а Лассон спросил:
— Зачем ты рассказываешь это?
— Не знаю, — ответил я, внезапно ощутив какое-то отвращение. — Понимаешь, в истории с покушением я думал о чести больше, чем о чём-либо ещё. Но где честь вот в этом? — я указал на лежащие перед нами тела. — Меня всегда воспитывали так, словно честь имеет самое главное значение. В какой вселенной пересекаются вопросы чести и убийство нами рабочих «Источника»? Как поступить по чести сейчас? Застрелиться? Как будто мы могли повести себя там как-то ещё! Как будто всё произошло, потому что мы были недостаточно благородны! Слышишь, — я посмотрел на него, — насколько бредово всё это звучит?
— Ты и правда настоящий дворянин, Ашвар Шел-Тулия! — с улыбкой произнёс Лассон. — Тебя всерьёз интересуют эти вопросы! Мы выполняли приказ. Конечно, приказ от подонка, но мы не знали об этом тогда. Разве выполнять приказы — это не по чести? — последнее он произнёс с еле сдерживаемой ухмылкой.
— Да плевать мне на приказы! — выкрикнул я.
Мне снова застилало глаза, а голос начал дрожать:
— Ладно в порту. Я там сделал один выстрел — и то промазал! В Туннеле, Виктор! — по моим щекам побежали слёзы. — Я убил этих людей! Пятнадцать человек — или сколько их было?! Ты видишь, я даже не помню! Я подготовил эту ловушку, я повернул ручку детонатора! Остальные не делали ничего! Я всех их убил!
— Если бы не ты, — твёрдым голосом произнёс Виктор, — твои друзья были бы мертвы.
— Да я знаю! Ты не понимаешь… Было ли это необходимо? Да, было! Хотел бы я умереть, или чтобы мои друзья умерли, лишь бы я не совершил этого? Нет! Но это не помогает, Виктор! Ничего не помогает. Всё это время я бегаю как ужаленный, охочусь за этими лакчамскими шпионами, только бы убежать от этого. От этого поганого Туннеля, от этого поганого взрыва! Не важно, что приказал Катан. Важно, что я сделал. Я думал, что я могу. Что могу, как другие, отбирать жизнь, чтобы спасти другую. Я попробовал. И оказалось, что это не оправдание. Ни цель, ни логика, ничто не помогает избавиться, избавиться, избавиться от этого огня, который полыхает и жжёт меня изнутри! Я не могу так. Не могу быть тобой. Не могу оправдать это. Не могу делать «что необходимо». Не могу так жить. Какая тут к чёрту честь?! Что за бред вообще?! Каким дерьмом меня накачивали всё время! Какие-то сказки про какую-то мишуру, какие-то словеса! И никто, ни один ублюдок не сказал мне, что в реальности меня ждёт только это поганое пламя, которое ничем не погасить!..
Я закашлялся и окончательно разрыдался, не в силах произнести больше ни слова. Лассон не трогал меня и ничего не говорил. Он просто сидел рядом. Когда я немного поутих, он наконец сказал:
— Ты прав, Ашвар. Это дело не для всех. Сколько бы нас ни убеждали в обратном. Я видел таких, как ты. Они оказывались там по своей воле или против неё.
Он затянулся сигаретой и продолжил:
— Я не знаю, как вам жить с этим. Я всегда вижу то, что необходимо, и делаю это. И несу за это ответственность.
Он повернулся ко мне и добавил:
— Знаешь, может, в этом честь и состоит. Не в том, как именно поступать, а в том, чтобы не оправдывать свои действия приказами или формулами благородного поведения. Может быть, честь в том, чтобы полыхать в огне, в который ты сам себя завёл.
Я ничего не ответил. Впервые с Туннеля я не чувствовал себя онемевшим или разрываемым страхами. После истории с Самманчем я ощутил желание жить, но я не чувствовал этой жизни. Кажется, теперь она вернулась. И она была отвратительной.
Но я почему-то всё равно её любил.
Я лежал на холодном каменном полу тюрьмы рядом с мёртвыми телами. Видел эти мрачные серые стены. Видел Нанга, Вайшу и Меката, сидевших в центре. Видел тех, кто по нам стрелял всего пару часов назад. И я любил всё это, несмотря на то, сколько боли оно причиняло.
Я перевёл взгляд на Виктора, который поджигал новую сигарету. Утерев слёзы, я подумал о том, что никогда до этого не видел, чтобы он курил. Подумал о том, насколько этот человек отличался от того, кто сидел в моей комнате на «Заре». Каким забавным он тогда был. Насколько этот Виктор отличался от того, кто помог мне пробиться через бурю. А следующий — от того, кто неожиданно возглавил наш отряд в порту. И что-то щёлкнуло в моей голове.
— Он ведь узнал тебя, — сказал я.
— Кто? — спросил норвальдец, глядя в пространство.
— Менаги, — ответил я.
Он никак не отреагировал сначала. Но потом повернул ко мне голову.
— Ты ведь… — начал вдруг понимать я, — не Виктор Лассон. Не механик со станции, который перевёлся в тюрьму.
Он смотрел на меня без выражения, держа во рту сигарету. Норвальдец затянулся, выпустил дым и спросил:
— Так заметно?
— Теперь да, — ответил я.
Он расстегнул куртку. Я не чувствовал никакой угрозы. Не знаю почему. Я был уверен, что он вытащит оттуда не револьвер. Так и оказалось. Он протянул мне папку.
— Что это? — спросил я, поднимаясь и снова усаживаясь у стены.
— Открой, — ответил он равнодушным тоном, не прекращая курить.
Я открыл. Личное дело Виктора Лассона. Маленькое фото не лучшего качества. Вроде он. Только приглядевшись, я понял, что у этого норвальдца с нашим общий только цвет волос. Механик из тюрьмы, раньше работал на одной из норвальдских станций. История была всё той же. Кроме того, что Лассон хоть и был в армии, но никогда не участвовал в войнах.
— Люди здесь работали, конечно, суровые, — сказал норвальдец, — но были и те, с кем можно было перекинуться парой слов. Мы ведь не только на станциях работали. Кто-то мыл пол, кто-то убирал снег. У меня был небольшой опыт с техникой, поэтому я иногда подрабатывал в гараже. А Лассон был любителем поболтать.
— Почему ты не присоединился к остальным? — спросил я.
— Мне кажется, тебя больше интересует другой вопрос, — сказал он.
— Какой?
— Я ли убил настоящего Лассона?
Я внимательно посмотрел на него, но по лицу норвальдца ничего невозможно было сказать.
— Не думаю, что ты здесь кого-то убивал, — наконец, ответил я.
— Почему?
— Заключённые хотели заполучить собственную свободу. А ты всё время рисковал ради других. Даже если ты почему-то хотел, чтобы все твои товарищи по несчастью были мертвы, то незачем было оставаться после того, как это произошло. Незачем было гоняться за Менаги. Учитывая, какую авантюру ты уговорил нас провернуть, я не думаю, что тебе составило бы большого труда всё-таки убедить нас уплыть из Антарты.
Он выслушал это всё молча, докурил сигарету и потушил её об пол.
— Ты собираешься рассказать остальным? — спросил он всё тем же безразличным голосом.
Я подумал и ответил:
— Ты за последние два дня спас мою жизнь как минимум трижды. Думаю, ты заработал право хранить свои секреты, Виктор.
Он усмехнулся.
— Но, — продолжил я, — если позволишь… Откуда ты знаешь Менаги?
— Помнишь, что рассказывал Менаф? — спросил он. — Про провальную миссию Менаги?
— Да.
— Я был там. «Восстание фермеров», так называемое. Менаги, который тогда называл себя по-другому, обманул нас примерно так же, как и вас. Мы тоже хотели свободы. А попали в лапы к Лакчами. И нам это не понравилось. Поэтому для него это задание стало провалом. Я понятия не имел, кого вы имеете в виду, произнося это имя — Менаги. А по телефонной связи его голос было невозможно узнать. Зато его лицо в поддельном паспорте всё прояснило. Учитывая, что лицо Менафа тоже оказалось в этих бумажках, было несложно сложить два и два и догадаться, что он тоже работает в разведке. Вот только мне в моём прошлом повезло меньше. Лакшамы нас поймали. Моя статья была достаточно тяжёлой, чтобы меня отправили в ледяную пустыню колотить промёрзшую землю. И я сидел здесь с обыкновенными убийцами, насильниками и всеми теми, кого у вас иногда вешают на виселице. Когда они устроили бунт, мне оказалось с ними не по пути.
— Ты мог сразу рассказать об этом, — сказал я.
— «Здравствуйте, я — террорист, сбежавший из тюрьмы. Пожалуйста, сделайте то, о чём я вас попрошу». Звучит убедительно.
— Я думаю, теперь здесь люди вроде тебя будут считаться героями.
— Ну, после этой небольшой войны…
— Войны?
Он посмотрел мне в глаза и сказал:
— Ашвар, ты только что прошёл через настоящую, пусть и маленькую, войну за независимость Антарты. И ты победил.
Я даже не думал об этом в таком аспекте.
— А ведь и правда, — сказал я. — Это и есть настоящая революция.
— Я же говорил, что не бывает революции без реального противостояния… Только нахрена бы всё это было надо?
Он смешно огляделся по сторонам.
— Мы серьёзно сражались за то, чтобы получить этот кусок льда? — спросил он.
Я рассмеялся и ответил:
— Это единственное оставшееся место на планете, где тебя не достанут ни Норвальд, ни Лакчами! Почти всё остальное они уже поделили.
— Достанут, Ашвар.
Я посмотрел на него. Впервые на его лице можно было отчётливо прочитать что-то. И это была какая-то странная печаль. В этот момент Мекат поднялся со своего места и крикнул:
— Ребята спрашивают, не пора ли возвращаться?
Норвальдец повернулся к нему и ответил:
— Да, уже пора. Собирайтесь. Мы сейчас подойдём!
Люди поднимались со скамеек, собирали оружие и выходили наружу. Все вместе. И мои друзья, и те, кто по нам стрелял. Нам следовало вернуться на «Январь». Известить станции о произошедшем, арестовать главу порта, отправить сюда людей, чтобы забрать тела. Нам предстояло много всего сделать. Но меня сейчас интересовало другое:
— Что значит «достанут»?
Норвальдец повернулся ко мне и начал говорить. Это был снова тот странный голос. Голос, который растворял всё окружающее, вышвыривал все твои мысли из головы, чтобы заполнить её собой:
— Как ты думаешь, Ашвар, что будет дальше? Мы продолжим поиски топлива. Я понятия не имею, какие шансы на успех. Но варианта всего два: либо мы найдём достаточно, чтобы жить здесь, либо нет. Конечно, мы заставим этих ублюдков, закрытых на «Январе», вернуть то, что они перевели на свои счета. Мы выиграем сколько-то времени. И если мы ничего не найдём, Антарта как государство исчезнет. Мы вернёмся во владения Лакчами и Норвальда.
— А если найдём? — спросил я.
— Договор, Ашвар. Да и не в нём даже дело. Если мы сможем не просто удержаться, а получить столько топлива, чтобы у нас была перспектива… Они вернутся Ашвар. По договору или нет. С бумажками или с пушками, но они обязательно вернутся, чтобы забрать себе всё.
Он замолчал. Потом встал и протянул мне руку, сказав:
— Пойдём.
Я взял его ладонь, и он помог мне подняться. Я ещё раз посмотрел на скрытое под материей тело Ижу. Не знаю почему, но я положил его последнюю игрушку себе в карман. Мы прошли через мрачный зал с зарешёченными дверями камер и попали в коридор с тремя распахнутыми воротами. Пробираясь через него, Лассон сказал:
— Но я сомневаюсь, что мы что-то найдём.
— Ты знаешь, — ответил я и открыл дверь наружу, — я недавно познакомился с одним студентом, которого, правда, выкинули из университета…
Мы вышли под продолжающийся лёгкий снегопад. Мороз привычно ударил, но сейчас в этом не было большого контраста. Небо всё ещё было пасмурным. Нас окружали высокие и крепкие стены тюрьмы, но выход был открыт. Недалеко от нас фыркали два вездехода. Все остальные уже ждали нас в машинах. Я посмотрел вдаль через тюремные ворота. Там проступали чёрно-белые скалы. Я не очень любил Антарту в такую погоду, но она всё равно манила меня своей загадочной красотой.
Больше книг на сайте - Knigoed.net