— Потолкуем, — сказал Фонякин. — Вот тут жить будете. Ничего?
Петр оглядел комнату.
— Хорошо, чего еще надо.
— Пока… А там видно будет. Садись.
Закурили. Выпили молча по рюмке.
— Что делал это время?
— Работал.
— Столярничал?
— Да.
— Сама нашла тебя?..
— Сама.
— Ну и как? Как теперь думаешь? — Фонякин имел в виду дочь.
— Если в двух словах: по-моему, дело идет к лучшему. Не сразу, наверно… Не знаю, по-моему, она взялась за ум. Я верю. Учиться хочет.
— Здесь тоже столярничать думаешь?
— А что еще?
Фонякин налил по рюмке. Оглянулся на дверь.
— Не прихватят нас с тобой?
— Нельзя пить?
— Дэ-э… Давай.
Выпили.
— Кхэ… А где столярничать хочешь?
— В МТС.
— В РТС. Эмтээсов нет теперь.
— Ну в РТС. Какая разница.
Помолчали.
— Рад, что приехали, — сказал Фонякин. — Старею, наверно… Сны какие-то дурацкие вижу.
— Одна она у вас была?
— Она не говорила?
— Нет.
— Сын был… Убит под Курском. Николай. Ступай позови ее… Пусть споет. Охота послушать.
Ольга вошла в комнату, вопросительно посмотрела на отца.
— Садись, дочь. Давно не виделись… — просительная нотка прозвучала в голосе Фонякина; и весь он был какой-то беспомощный перед крупной, красивой дочерью.
«Оба мы перед ней какие-то… маленькие, — признался себе Петр. — И не знаем, что делать. Вот человечина!»
— Спеть?
— Спой. Сейчас я гитару принесу, — Фонякин встал и вышел из комнаты.
— Сдал крепко отец-то, — сказал Петр.
Ольга, уперев руки в бока, задумчиво смотрела в темное окно. Ничего не сказала.
— Покажи брата, — попросил Петр.
Ольга показала глазами на портрет (увеличенную фотографию) молодого круглолицего, до удивления похожего на Ольгу парня в офицерской форме. Взгляд такой же — прямой, твердый, открытый. Петр вгляделся.
«Он бы сумел с ней поговорить», — подумал невольно.
Фонякин принес гитару, неумело тренькнул струнами, подавая ее дочери.
— Твоя. Помнишь?
— Помню, — Ольга взяла гитару, села на стул, положила ногу на ногу. Тесная юбка чудом не затрещала.
— Что желаете? — посмотрела с усмешкой на отца и мужа. Когда она так усмехалась, у нее отчетливо обозначались темные усики над ярким, капризно очерченным ртом.
— Чего-нибудь, — сказал Фонякин.
Петр всего раза два слышал, как она поет: хорошо, ему очень нравилось.
Ольга настроила гитару, подумала. Посмотрела на отца, на мужа… И запела негромко:
При первых же звуках песни у Петра сделалось хорошо на душе; уютно стало в комнате. Пела Ольга низким, чистым голосом, просто, будто нехотя. Но голос шел от сердца, и так был он дорог!.. Полузабытое, редкое чувство далекой молодости — когда хотелось отчего-то вдруг заплакать — вспомнилось.
Гитара задумчиво гудела.