Сев за письменный стол, она играла ручкой.
– Вы работали, когда я пришла? Что ваш Жиль де Рэ?
– Подвигается, хотя я натолкнулся на препятствие. Чтобы успешно описать сатанизм средних веков, необходимо окунуться в эту среду, в крайнем случае воссоздать ее себе искусственно, узнать окружающих нас приверженцев дьявольского культа. Я думаю, что в общем душа все та же: изменились действа, цель осталась прежней. – Он пристально взглянул ей в лицо и, убедившись, что ее растрогала повесть о ребенке, откинул осторожность и объяснился:
– Ах, если бы ваш муж поделился со мной сведениями о канонике Докре!
Она сидела, не двигаясь, ничего не отвечая. Затуманились лишь ее глаза.
– Шантелув, правда, подозревает нашу связь...
Она прервала его:
– Мужу нет никакого дела до наших отношений, каковы бы ни были они. Я не сомневаюсь, что он страдает, когда я ухожу из дому. Страдал, конечно, и сегодня, догадываясь, куда я пошла. Но я не допускаю никакого права проверки ни сего стороны, ни с моей. Подобно мне, он свободен идти, куда ему заблагорассудится. Я обязана блюсти его дом, заботиться о нем, холить, любить его любовью преданной подруги, и я исполняю это от всего сердца. Но его не касаются мои поступки и, смею полагать, в равной степени и никого другого...
Голос ее звучал отчетливо, был исполнен решимости.
–Черт возьми! – воскликнул Дюрталь. – Однако вы несколько суживаете роль мужа в брачной жизни.
– Я знаю, что общество, в котором я живу, не разделяет этих мыслей, по-видимому, вы также относитесь к ним отрицательно. В первом моем браке они явились источником горя и раздоров. Но я обладаю железною волей, перед которой гнется тот, кто меня любит. Я ненавижу также ложь. Когда через несколько лет после замужества я отдалась другому, я откровенно объявила об этом мужу, созналась пред ним в своей вине.
– Смею спросить, как отнесся он к подобному признанию?
– Он так мучился, что в одну ночь его волосы поседели. Он не смог примириться с тем, что ошибочно, по-моему, называл изменой, и покончил самоубийством.
– А!.. – заметил Дюрталь, изумленный спокойным, решительным видом этой женщины. – Но если б он сначала задушил вас?
Она пожала плечами и сняла волосок кошки, приставший к и платью.
– Значит, – продолжал он, помолчав, – вы теперь почти свободны, ваш второй муж терпит...
– Оставьте, прошу вас, в покое моего второго мужа. Он прекрасный человек и заслуживает лучшей жены, чем я. Мне решительно не в чем упрекнуть Шантелува, и я люблю его как могу. И, знаете, поговорим лучше о чем-нибудь другом. Довольно, у меня из-за этого вопроса неприятностей с духовником, который воспретил мне причащаться святых тайн.
Он наблюдал ее, видел перед собой новую Гиацинту, женщину своевольную и жестокую, не известную ему с этой стороны. Когда она рассказывала о самоубийстве первого мужа, он не уловил в облике ее ни единой черточки волнения, ни малейшего намека на сознание своей вины, от нее веяло неумолимостью, а всего несколько мгновений перед тем, поверив выдумке Дюрталя, что он отец, она жалела его, он ощущал ее взволнованный трепет. А что если она только разыгрывала комедию, думал он, как я сам!
Его изумил неожиданный оборот их разговора. Он искал предлога снова свести беседу на занимавший его вопрос, от которого отдалилась Гиацинта, – о сатанизме каноника Докра.
– Выкинем это из головы... – оборвала она, приблизившись, и, улыбаясь, опять превратилась в женщину, которую он знал раньше.
– Но если из-за меня вы лишены причастия...
Она прервала его.
– Вы жалуетесь, что вас не любят? – и она закрыла поцелуями его глаза.
Он из учтивости сжимал ее в своих объятиях, но, почувствовав, как она дрожит, благоразумно отстранился.
– Так у вас суровый исповедник?
– Он человек непреклонный, старого закала. Я выбрала его намеренно.
– А мне кажется, что на месте женщины я избрал бы себе, наоборот, духовника ласкового и податливого, который не бередил бы грубыми пальцами сокровенные царапины моих грехов. Я хотел бы видеть его терпимым, смягчающим тяжесть покаяния, нежнейшими жестами выманивающим признания. Правда, при таких условиях подвергаешься опасности влюбиться в духовника, а так как и он в свою очередь не слишком тверд, то...
– Это кровосмешение, не забывайте, что исповедник – отец духовный! Мало того, на священнике почиет благодать. И, следовательно, это святотатство. О! Как безумствовала я! – в порыве внезапного волнения воскликнула она, отвечая своим мыслям.
Дюрталь наблюдал. Искорки зазмеились в ее странных близоруких глазах. Не подозревая, он, очевидно, обнажил самую сердцевину ее порока.
– Скажите, – он усмехнулся, – по-прежнему обманываете вы меня с моим призрачным двойником?
– Не понимаю вас.
– Посещает вас по ночам инкуб, который на меня похож?
– Нет, меня вовсе не тянет вызывать образ ваш с тех пор, как я обладаю вашим телом, вашей живой плотью.
– Вы восхитительное олицетворение сатанизма!
– Возможно... я близко знала стольких священников!
– Я одобряю вас! – ответил он с поклоном. – Но будьте ко мне благосклонны, дорогая Гиацинта, ответьте, прошу вас: знаете вы каноника Докра?
– Если хотите – да!
– Расскажите, каков человек этот, о котором я столько слышу!
– От кого?
– От Гевенгэ и де Герми.
– А! Вы знакомы с астрологом. Да, раньше он встречался с Докром у меня, но я не подозревала о сношениях каноника с де Герми, который в то время не бывал у нас.
– Они совершенно незнакомы. Де Герми ни разу не видел даже каноника. Знает его лишь по рассказам Гевенгэ.
Скажите, истинны ли все обвинения в святотатствах, возводимые на этого священника?
– Не знаю. Докр блестящий человек, высокоученый, хорошо воспитанный. Был даже духовником некоей особы королевской крови, и не выйди он из духовного звания, конечно, достиг бы епископского сана. Я слышала о нем много худого, но в клерикальном мире столько сплетен!
– Значит, вы знали его лично?
– Да, он был даже моим духовником!
– Но если так, немыслимо, наконец, чтобы вы не разгадали его!
– Допустим. Но у вас что-то на уме. Объясните откровенно, что хотите вы узнать?
– Все, что вы соблаговолите доверить мне. Молод ли он, красив или безобразен, беден или богат?