— Вот твоя служба. Будешь стеречь. Бери пистолет. — И он выложил на верстак пистолет.
— Я не имею права брать оружие, — отказался отец. — От меня мало проку.
— Ничего, будет случай, возьмешься, — огрызнулся капитан. — Виталий Семенович так долго не думал.
— Вы так ничего и не поняли, — вздохнул отец Михаил. — Священник без литургии мертв. Поэтому отец Виталий так легко и пошел на это самоубийство. Он сам себя погубил раньше, когда за оружие взялся, а вы ему помогли.
— Ну, не знаю, — смутился Зимин, но повторил: — Будешь сидеть и стеречь. Не спорь со мной. Сколько идет эта ваша служба?
— Наверное, час, — внутренне смирившись с происходящим, ответил священник.
— Надо уложиться в сорок минут, — приказал капитан. — Мы тут отойдем и пошумим немного, пока люди в лес уходят. Извиняйте. Господи, почему мы вообще все это затеяли?! Хотя пусть фашисты знают, что нам спешить со своей земли некуда.
— Что делать? — испуганно спросил у отца неотступно следующий за ним Алексей.
— Я бы на твоем месте пошел в храм и помог отцу Илии, ему будет тяжело, — посоветовал отец, присаживаясь на стоящий у стены стул. — Это лучше всего. Передай отцу Илии, чтобы помянул отца Виталия на «Рцем вси…».
— Ладно, пойду, — согласился мальчик и направился в храм.
— Ты кадило когда-нибудь разжигал? — поинтересовался у мальчика отец Илия.
— Конечно, — покраснел тот.
— Тогда действуй, — улыбнулся старик и провозгласил: — «Благословенно царство Отца и Сыны и Святаго Духа, всегда, ныне и присно и во веки веков!»
— Благословен вход святых Твоих, всегда, ныне и присно и во веки веков! — провозгласил Илия, стоя перед распахнутыми царскими вратами.
— Благодарю вас, — неожиданно на чистом русском языке сказал генерал. — От этой проклятой тряпки я едва не задохнулся.
— Откуда вы так хорошо знаете русский? — невольно полюбопытствовал священник.
— У меня в детстве была русская няня, эмигрантка из очень хорошей, дворянской семьи, — пояснил тот. — А потом в Берлине я много общался с русскими художниками. Даже был в Париже на концертах поэта Вертинского.
— Самого Вертинского? — не поверил отец.
— Да, и он немного поговорил со мной о жизни в своей гримерной, мы нашли много общих знакомых, — не без гордости сообщил пленник.
— Иже херувимы тайно образующе, и животворящей Троице трисвятую песнь припевающе, всякое ныне житейское отложим попечение! — возгласил слова херувимской отец Илия, поднимая ладони к куполу храма.
— Что там? — спросил отца Михаила генерал, подразумевая стрельбу и взрывы, доносящиеся с улицы.
— Стреляют, — сказал священник, возвращаясь на свой стул.
— Какая бессмыслица! — заерзал на табурете пленник.
— Что вы имеете в виду? — не понял отец Михаил.
— Я имею в виду, что скоро здесь будут немецкие солдаты и неизвестно, что с вами произойдет, — ответил генерал.
— Зачем об этом думать, — пожал плечами отец Михаил.
— Это вам незачем, вас мои солдаты не тронут, а меня ваши так называемые партизаны зверски убьют, — напомнил пленник.
— Сами виноваты, — отрезал священник.
— В чем?! — вскрикнул генерал. — Я санитарный врач, приехал с медицинской инспекцией в этот лагерь. У меня из военных принадлежностей только мундир. А все остальное, даже, простите, нижнее белье — светское. Я Генрих Ланц. У меня клиника под Гамбургом. Меня вся Европа знает как врача!
— Господи, иже Пресвятаго Твоего Духа в третий час апостолом твоим ниспославый, того благий, не отыми от нас, но обнови нас, молящих ти ся! — священнодействовал над престолом отец Илия.
— Вы же священник, а я, между прочим, тоже посещал кирху, — убеждал отца генерал. — Меня ждет семья, дети. В своей бессмысленной злобе ваши люди лишат меня жизни. А за что?! Я оружие в руки брал дважды в своей жизни! Помилосердствуйте!
— Не знаю, не знаю, — схватился за голову отец Михаил. — Я ничего не могу сделать!
— Вы можете невинному человеку спасти жизнь! — почти закричал пленник. — Я боюсь умирать! Мне страшно!
— Ну-с, значит, вы служитель церкви? — заинтересованно разглядывал отца Виталия уже лысеющий офицер «СС».
— Так точно, герр офицер, — кивнул тот, сидя перед немцем за столом.
— Вот попробуйте, — налил в кружку перед отцом Виталием из бутылки офицер. — Между прочим, урожай тридцать седьмого года!
— На запах интересно, — заметил священник, понюхав налитое, и отпил глоток. — Очень интересно.
— Если вы святой отец, значит, вам нельзя брать в руки оружие? — продолжил расспросы эсэсовец.
— Нельзя, — кивнул отец Виталий.
— Но вы брали и убивали?
— Убивал, но исключительно фашистов.
— Что скажет на это ваше начальство?
— Запретит мне служение.
— Навсегда?
— Может, и навсегда.
— А может, и нет?
— Может, и нет, но придется принять епитимию — наказание.
— В чем же оно заключается?
— Труд, молитва.