На второй час прогулки с переодевшимся в черные шорты и желтую футболку Лёхой я наконец-то набрался смелости спросить:
— А кто у нас в Липках самый старый коренной житель?
Вопрос стал итогом долгих раздумий, стартом которых послужил увиденный в телевизоре Газманов. Если есть он, значит есть и другие люди. В том числе — знакомые мне по прошлой жизни. Я же родился и вырос в Липках, я там всех знаю, а значит — просто обязан встретить кого-то знакомого.
— Кузьма Ильич, — не задумываясь ответил Лёха. — Он с Володькой живет, оборотнем — типа квартирант. А жену жуки шесть лет назад съели.
— Знаешь, где он живет? — спросил я, старательно давя поднимающуюся из глубины души надежду.
Кузьмой Ильичом звали дедушку-ветерана, который приходил в нашу школу на праздники.
— Знаю, — кивнул пацан. — А тебе зачем?
Ультимативный, подходящий к любой ситуации ответ, на помощь!
— Просто.
— Ну пошли, — остался доволен ответом Лёха. — Как раз магазин по пути.
Сделав пару шагов, он смущенно признался:
— Только у меня денег нет.
— И у меня нет! — развел я руками. — Снаружи посмотрим и нормально — вдруг меня баба Зина за хлебом отправит, хоть буду знать куда идти.
Шагая рядом с рассказывающим историю о том, как он однажды чуть не поймал воробья, Лёхой, вспоминал знакомство с его матерью, улыбчивой, худой тридцатитрехлетней темноволосой женщиной с грустными глазами. Чаем с пирожками с луком и яйцом нас принудительно напоила, не забывая напоминать, что в Липках хорошо и просить меня «приглядывать за оболтусом» — к большому огорчению моего маленького друга, который «сам за кем хошь присмотрит».
— А потом я башкой к Сидоровым в окно влетел, разбил, — с грустным вздохом закончил он рассказ. — Так и не поймал воробья. Ух мамка злилась! — поежился.
— А почему в ловушку поймать не попробовал? — сочувственно повздыхав, спросил я.
— Да ну, так не интересно, — отмахнулся он.
Деревенский «аксакал» жил около леса, в конце переулочка с названием «Сосновый». Дома здесь выглядели постарше — видимо, когда-то именно отсюда начались Липки. Сосен не видать — поселок окружают березовые рощи с редкими вкраплениями елей.
— Вот тут Кузьма Ильич живет, — указал Лёха на ничем не отличающийся от соседних, окруженный окрашенным синим забором и побеленным штакетником, дом.
Занавеска выходящего на дорогу окна шевельнулась, и я чуть не завопил от восторга — Кузьма Ильич оказался тем самым! Это покрытое морщинами, но всегда гладко выбритое лицо с выцветшими от времени, бледно-голубыми глазами под аккуратно уложенными на плешь, сохранившимися по бокам головы седыми волосами я ни за что не перепутаю!
Старик открыл форточку и скрипучим голосом приложил Лёху:
— Иди-ка ты, охальник, в другом месте пакости, а то Володька с работы вернется и уши тебе надерет!
Примерно так реагируют на появление Лёхи почти все встреченные нами пенсионеры. Но без агрессии — что-то типа местной традиции, полагаю, но все равно впечатляет — это как надо суету наводить, если каждый встречный первым делом предупреждает этого не делать? При мне пацан ничего такого не делал — нормальный деревенский ребенок, очень открытый, добрый и любознательный. И во всех историях с повреждением общественной собственности, услышанных из его уст, злого умысла найти при всем желании невозможно — просто импульсивный и еще не до конца научился просчитывать последствия своих поступков.
— А это кто с тобой? — подозрительно сощурился Кузьма Ильич. — Ниче себе синячина!
— Здравствуйте, — поздоровался я. — Меня Андреем зовут, я теперь у Штырковых живу.
— А, Зинкин, — вроде как успокоился он. — А как это тебя угораздило? Дрался с кем-то?
— Просто ударился, — покачал я головой.
— Чего надо-то? — решил он закрыть тему моей побитой рожи.
— Меня Андрей попросил самого старого коренного жителя Липок показать, — переложил на меня ответственность Лёха.
— Я вам что, экспонат музейный? — расстроился Кузьма Ильич.
— Просто мне интересно, как тут люди раньше жили, — выкатил я отмазку. — А лучше вас про это никто не расскажет.
— Брешешь поди?
— Вот вам крест, — перекрестился я.
В моей реальности Кузьма Ильич в церковь ходил — ее у нас в Липках в 2003-м восстановили. А в этой реальности даже руин церкви нет — там сейчас дома стоят. Да вообще у поселка планировка совсем другая — у нас Чулым по окраине бежал, а здесь — вон, по обоим берегам Липки раскинулись.
— Сейчас выйду, — решил он.
Скучно дедушке, а так хоть на лавке посидит, историй расскажет.
— Может нафиг его? — поморщился Лёха. — Он к нам в школу на День Победы ходит, про войну с жуками рассказывать, я тебе перескажу.
— А он ветеран? — спросил я.
— Ветеран, — кивнул пацан. — В сорок первом в первых рядах жуков встретил. С одной стороны, говорит, насекомые лезут, с другой — немцы из артиллерии долбят. Из целой роты всего трое в живых остались — он и еще кто-то, они у нас не живут, поэтому не запоминал.
Сходится — в моей реальности из Липок в сорок первом году восемь человек на фронт забрали, среди них — моего прадедушку по материнской линии. Берлин брал! И живым с войны вернулся, с Кузьмой Ильичом — только им двоим и повезло. Прадедушка задолго до моего рождения умер, в 85-м. Нужно узнать о его судьбе, но как? Спросить прямо, назвав имя — это же жесть как подозрительно, я же «выгоревший». Ладно, понадеемся на тягу пожилых людей делиться мудростью с молодежью. Надо будет — буду к Кузьме Ильичу каждый день ходить байки слушать, пока не услышу нужное.
— Очень страшно было, наверное, — поддержал я разговор.
— Да просто жуть! — согласился Лёха. — Это мы уже все знаем, а у них — полный хаос, вообще не понимали, что происходит. Ты не подумай, я Кузьму Ильича уважаю — если бы не он и другие мужики, мы бы с тобой и не родились — жуки бы никого не пощадили.
Как и немцы.
Хлопок двери, шаги, и из калитки вышел одетый в треники и белую, обнажающую висящий на волосатой груди крестик и загорелые плечи майку дедушка. В руках — запотевшая, закрытая пластиковой крышкой трехлитровка с чем-то бледно-желтым.
Крякнув, он присел на вросшую от времени в землю скамейку у палисадника и велел:
— Садись, молодежь, кваску попьем.
Мы присели — я слева от Кузьмы Ильича, Лёха — справа. Старик открыл банку и сделал пару глотков. Снова крякнув, но уже от удовольствия, передал банку мне, с улыбкой пояснив:
— По старшинству!
— Спасибо, — поблагодарил и попробовал квас.
Холодный, кисло-сладкий. Вкусный! Я передал банку Лёхе.
— Спасибо, Кузьма Ильич, — поблагодарил он радушного хозяина и отпил кваску.
Мир немножко изменился — оно, конечно, квас, но какой-то «градус» в нем, похоже, есть. Пить мне по возрасту нельзя, но кого и когда это останавливало? В старших классах мы иногда «накидывались» на полянке в лесу за деревней, а в городе пришлось пить со всеми на «посвящении первокурсников». Но я не фанат — слишко много односельчан на моих глазах спились до полной потери человечности. Но квасок хорош — на такой жаре так вдвойне.
— Валька душит? — приняв от Лёхи банку, спросил меня Кузьма Ильич.
Под воротник заглянул.
— Душит, — решил я не врать. — Но больше не будет, я против нее средство нашел.
— Это какое? — заинтересовался старик.
— Извините, я Лёхе сказал, что это секрет, — покачал я головой. — А если вам расскажу, получится, что наврал.
— Товарищам врать — последнее дело! — одобрил дед и снова запустил банку по кругу. — Про что узнать-то хотел?
— Я из Центра сюда приехал, — ответил я. — Сказали — «выгоревший», не помню нифига, — развел руками. — Такое чувство, будто в другой мир попал.
— Крепко тебя приложило! — присвистнул дед. — А этот чего? — кивнул на Лёху и принялся иронично его хвалить. — В любую жопу без мыла залезет, прости-господи, — перекрестился. — Все знает.
— Никуда я не лезу! — фыркнул пацан. — Я уже вырос и научился вести себя прилично!
— Вырос! — гоготнул Кузьма Ильич. — А кто на той неделе голожопый по полю рассекал, на луну выл?
Лёха густо покраснел:
— Я не голожопый, у меня мех!
— В настоящего волка играл, — с улыбкой пояснил для меня дед. — А кто постарше — те в Красную шапочку играют, с известным похабным результатом.
Я заржал, Лёха покраснел еще гуще. Довольный реакцией, улыбающийся дед отпил еще.
— Не осуждаю, — просмеявшись, признался я маленькому другу. — Я бы на твоем месте так же делал — прикольно же.
Пацан благодарно посмотрел на меня.
— А ты, — повернулся дед ко мне. — На Федьку похож, мы с ним на фронт вместе уходили, в 41-м. Как фамилия, говоришь?
Сердце пропустило удар — прадедушку звали Федором!
— В паспорте — Сульянов, — ответил я.
Остро захотелось назвать девичью мамину фамилию — она у нее прадедушкина.
— Не, тот Кузьмин был, — вздохнул Кузьма Ильич.
Кузьмин и был!
— Ввосьмером мы тогда из Липок уехали, а вернулся только я, — продолжил он. — Бог уберег, — перекрестился. — Вы квасок-то пейте, не стесняйтесь.
Радость от найденного следа улетучилась — а чему радоваться? Тому, что в этом мире мамин род прервался на прадедушке, а я, получается, родиться физически не мог? С другой стороны — может оно и к лучшему, совсем не хочется с самим собой встречаться.
Вот эту корову зовут Пятнышком, потому что от других ее отличает охватывающее почти все брюхо белое пятно. Не очень креативно, зато «в масть». А вот тут у нас Рябинка. Внешне от других коров рыжей масти ничем не отличается, но я все равно запомнил — она у нас дама своенравная, может убежать, поэтому за ней нужно присматривать внимательнее. Рядом щиплет травку Зорька. «Зорек» вообще семнадцать штук на стадо в шестьдесят три головы — любят деревенские коров Зорьками называть. Хорошо, что коровам совершенно плевать на уникальность — они самодостаточные и целостные личности. Прямо как я!
Пасти скот оказалось совсем несложно — сегодня утром Кузьмич, веселый пожилой любитель «Беломора», показал мне в каком порядке обходить деревню для сбора скота и как контролировать получившееся стадо. К моему удивлению, старикан оперировал вполне научного вида терминами. Например, «дистанция вспугивания» — если держаться за ее пределами, стадо будет спокойно щипать травку. Если приблизиться — стадо начнет двигаться в противоположную пастуху сторону. Самое важное — найти идеальную точку, при нахождении пастуха в которой коровки будут идти куда надо размеренным шагом. Это называется термином «точка равновесия», при «давлении» на которую коровка начинает беспокоиться и двигаться. В условиях ограниченной видимости — для меня актуальны деревенские улицы — эта точка находится на плече коровы. На пастбище — в районе головы. Эта точка позволяет направлять коров в нужном направлении и при необходимости заставлять поворачивать.
Здесь, на просторной, спрятавшейся в березовой роще полянке, стадо вполне дисциплинированно пасется без моего участия. А чего им? Хищников вокруг на многие километры не сыщешь — оборотни зачистили, над головой — теплое полуденное солнышко, под копытами полно вкусной, сочной травы, а значит и идти никуда не надо!
Я устроился под березкой, на выданном бабой Зиной покрывале. Помимо уютно шумящих на ветру листочков, от солнца меня защищает соломенная шляпа — Кузьмич подарил, «на удачу». На ногах — латанные шорты, на теле — футболка с поднятым на всякий случай воротником. Сколько синяки «Спасателем» не мажь, все равно долго заживают.
Вчера вечером, вернувшись домой, я застал там собирающуюся в магазин бабу Зину. Рассказав ей о вакансии пастуха, получил десять рублей и приказ сходить за хлебом, в то время как она, прихватив мои документы, пошла в контору трудоустраивать пасынка. Неофициально — просто народ по чуть-чуть скидывается на оплату пастуха.
Деревенский магазин с потертой вывеской «Сельмаг» произвел на меня удручающее впечатление. Нет, гипермаркета со ста сортами колбасы и сырным продуктом я не ожидал, но…
Из фруктов нашлись только яблоки и сливы. Когда я спросил упитанную продавщицу об апельсинах или хотя бы бананах, она решила, что я шучу и пообещала застолбить для меня мешок ананасов, когда их привезут. Но это хрен с ним, хотя и печалит, но отсутствие шоколада и изделий из него повергло меня в настоящую депрессию. О причинах догадаться не сложно — рулящая страной военная хунта закупать какао-бобы нужным не считает. Сладости есть — карамельки, сгущенка, леденцы. С сахарной свёклой у Родины проблем никогда не было! С цитрусовыми непонятно — теплых краев у России в этой версии еще больше, чем в прошлой. Почему бы не выращивать их там? Может и выращивают, на самом деле, но до сюда не довозят. Бабу Зину по возвращении домой тоже спросил — говорит, что только на картинках видела. Еще добавила, что в городе ассортимент отличается только чуть большим выбором «брендов» и наличием в продаже мяса. Здесь из мясного только сервелат по 102 рубля килограмм и тушенка по 80 за стеклянную поллитровую банку. Просто охренеть как дорого! Сгущенка стоит полста рублей за банку, леденцы — по три рубля. Яблоки дешевые — пятнадцать за килограмм, а на стене висит плакат с улыбающимся качком, держащим плод в руке. «Кто по яблоку в день съедает, тот у врача не бывает!» — гласила надпись.
Из бакалеи можно купить макароны, гречку и рис. Они дешевые, особенно макароны — двенадцать рублей за килограммовую пачку. Греча — семнадцать за килограмм, рис — самый дорогой, по двадцать три рубля. Овощами сельпо не торгует — видимо смысла нет, тут у всех все свое. Вывод — в России этой вселенной развито земледелие, но хреново с животноводством.
Рыболовная промышленность в магазине тоже представлена. Первый товар — плавающая (не по своей воле, а по физике) в деревянной бочке соленая селедочка. Килограмм по тридцать рублей — нормально, можно лакомиться. Второе — консервы: былинные шпроты и сайра. Первые — по двадцать пять рублей, сайра — по сорок.
А еще меня поразила приклеенные на сервелат и тушенку наклейки. Спросил. Да, акцизная марка! Весть о новом Штыркове к этому моменту уже успела облететь всю деревню, и все местные в курсе о моем «выгорании», поэтому продавщица разговорилась и поведала о введенном в девяносто пятом году акцизе на мясные продукты. На выращенное своими руками не распространяется, но продать свое можно только государственной корпорации «Мясоторг». Последние перерабатывают его в колбасы, консервы и фасуют по килограммам. До потребителя мясо доходит уже обложенное акцизом, из-за которого цены становятся прямо кусачими. Есть акциз и на алкоголе: в магазине были представлены водка «Народная», медовуха «Медвежья» и межпространственное, вневременное пиво «Жигулевское». Вин, шампанского и коньяков — нет. Последние импортируют из Римской Империи, но цены, по словам продавщицы, такие, что доступен коньячок только «важным козлам из верхушки», поэтому завозить в деревни смысла нет.
Бытовой химией население обеспечивает госкорпорация-монополист «БытХимТорг». Три вида зубной пасты («Здоровые зубы» от 1 до 3), «Зоя» для мытья посуды, стиральный порошок «Универсальный» — его я уже опробовал в деле, бритвенные станки и лезвия для них, и два типа мыла: хозяйственное и туалетное. Из косметики в магазине нашлась пожилая тушь в коробочке — в такую надо плевать, чтобы начала краситься. Стоит — охренеть — сто пятьдесят рублей. Неудивительно, что у Вали и бабы Зины косметики нет — она тут без пяти минут элитный товар.
Канцтовары — шариковые ручки, карандаши, фломастеры и всяческие тетрадки прямо дешевые. Производит — правильно, госкорпорация «КанцТорг». Монополии — это всегда странная ценовая политика и стагнация: нет смысла производить новое и улучшать старое, если и так «схавают». Канцтовары дешевые, потому что субсидируются из государственного бюджета — образование здесь стараются давать всем, чему способствует широкая сеть ПТУ, техникумов и ВУЗов. Учат в них бесплатно, но оборотней, понятное дело, не берут. Отслужившим в армии дают квоты на поступление — очень для меня актуально, учитывая планы на жизнь.
Обменяв бумажную «десятку» — на купюре нарисована какая-то незнакомых очертаний башня, с обратной стороны — портрет, внезапно, товарища Сталина, которого в этом мире почитают. Видимо, жучиная угроза и слияние армейской и политической верхушки не оставило времени на поливание Сталина грязью. Мне так-то все равно: история и история, но мама Иосифа Виссарионовича сильно любила, а я, получается, от нее немножко заразился.
Потянувшись, я зевнул на синее, кажущееся бесконечно глубоким небо и поднялся с одеяла. Сделав четыре шага в правую сторону, протянул руку к пятну. Это оказалось «живым», и я уже пару часов думаю о пустяках и накапливаю смелость, чтобы в него зайти. Больше откладывать не стану — не зайду в него сейчас, не зайду уже никогда, оставшись одним из миллионов ничем непримечательных жителей большой и странной страны. Глубоко вдохнув, я перекрестился и сделал шаг вперед.