Мы вышли к метро. Автомобильный поток, оживлённые тротуары, несмотря на поздний час. Какой-то нерусский человек скрутил для нас две шаурмы, мы пили из пластиковых стаканов горячий чай, Андрей—сладкий, а я, по обыкновению, без сахара. Молчали, шутили и опять, впрочем, как всегда с Андреем, было легко и просто.
На вокзал я не поехала, не хотелось торчать у закрытого метро и возвращаться домой утром. Он поцеловал меня в губы, потом недолго стоял, склонив набок голову, смотрел. Я пожала плечами и пошла в переход. Плакать не хотелось, думать тоже. Казалось, что завтра всё будет по-старому или не так странно.
Сашино занятие уже подходило к концу. Я купила у продавщиц блинов, чаю и пошла обратно.
Неля Петровна сказала, что для перехода в следующий класс Саше необходимо подготовить свою программу. Небольшой танец с элементами тех упражнений, которые они разучили в этом году. Будет комиссия из пяти человек, большой зал, несколько учениц, оценки и в конце собеседование. «Девочке нужно выбрать музыку, хорошо поработать и ни в коем случае не переживать», хореографическую часть Неля Петровна подготовит.
Мы ехали в автобусе, и у кого-то зазвонил мобильник. Пер Гюнт «Танец Анитры». Саша посмотрела на меня и сказала, что хочет танцевать только под эту музыку.
— А кто такая Анитра?
— Анитра—дочь короля. Возлюбленная Пера Гюнта. Он оставил её, потому что Анитра была слишком свободной.
— Разве такое бывает—«слишком свободная»?
— Не знаю, в книгах бывает.
Саша замолчала. Автобус встал в пробке. Люди нетерпеливо заёрзали на местах. Я посмотрела в окно. По встречной полосе ехали редкие автомобили, мне стало скучно.
— А ты слишком свободная?—спросила Саша.
— Я нет.
— Почему?
— Просто нет.
— Из-за меня?
— Нет, не говори глупостей.
Ещё я хотела сказать, что она никогда не будет ограничивать мою свободу, но так и не сказала.
— А ты сможешь танцевать под эту музыку?
— Думаю, да,—ответила она и вздохнула,—я буду механической куклой.
Мы с Сашей недавно прочли «Трёх толстяков» Олеши, поэтому она так легко запомнила сложное слово.
Ещё мы ходили к доктору. Из-за того, что Сашка в последнее время была очень сонная, хотя я-то знала, что спала она тогда больше обычного.
Женщина-врач, старая, как столетняя черепаха. Сидела в своём холодном кабинете за горой карточек. В белом халате, пухлая, с кожей, изъеденной пигментными пятнами. На обрюзгшем лице очки в роговой оправе—черепаха черепахой. Она приказала Саше задрать одежду. Та послушно подтянула к подбородку свою зеленоватую кофточку. Врачиха воткнула в уши трубки фонендоскопа и, не погрев мембрану, приложила к Сашиной груди стылый кружок. Сашка вздрогнула, на животе у неё высыпали мурашки. Дыши, не дыши, теперь дыши, задержи дыхание, всё. Она ещё какое-то время не отпускала Сашку, попеременно оттягивала ей то красноватое верхнее, то тёмное нижнее веко то одного, то другого глаза. Спросила про «видения», про сонливость, головные боли и уткнулась в свои бумажки.
Я сказала Саше выйти, подождать снаружи, она тихо встала, закрыла за собой дверь.
Каждый раз повторяется то же самое. Ей не становится лучше.
— Простите,—говорю я.
Черепаха недовольно отрывается от своих писулек, бесцветно смотрит на меня сквозь свои толстые стёкла.
— Почему она всё время спит?
На лице врачихи нет никаких эмоций. В такие моменты мне часто думается, что она вот-вот просто пожмёт плечами и выйдет из кабинета.
— Вы же знаете: это обычные симптомы.
Да, я-то знаю. И про лекарства (кофеин, амфитамины, прочие стимуляторы), и про гигиену сна (тёплая ванная, чтение вслух или приятная музыка, чтобы расслабить ребёнка), даже про физические упражнения запомнила (затем и нужен балет). Всё это мне известно из медицинских статей и десятков консультаций. Поэтому ничего нового я от неё не добьюсь. Но черепаха подсознательно чувствует, что я хочу услышать.
— К сожалению,—говорит она чуть мягче и поправляет свои неудобные очки, сталкивая их пальцем к переносице,—это заболевание ещё не лечится, мы можем только замедлить его ход.
Слушать её дальше нет смысла. Она предложит новое лекарство, которое будет раза в два дороже предыдущего. Мечтательно отрекламирует препарат, как в передаче «Магазин на диване». А Саша по-прежнему будет засыпать в неподходящих местах и в неподходящее время. Тихо сидеть в больничных коридорах, где на подоконниках полно комнатных цветов в дурацких деревянных горшках. Слушать жалобы пациентов о своих вечных болячках. Говорить, что она не потерялась и ждёт не маму, а сестру. Учиться читать, рисовать бабочек, танцевать под ритмичный счёт Нели Петровны, гулять со мной в парке, мечтать... Всё бы ничего, да вот беда, я совсем не знаю, о чём она думает в эти моменты. Я только могу догадываться, каких вещей она боится. А вызвать её на большой разговор практически невозможно.
— Я хочу голубое платье и голубую ленту,—сказала Саша, когда мы вышли из автобуса.
— Хорошо,—я подумала, что новая пачка обойдётся мне тысячи в три рублей, денег придётся занять у Антона.
Я не знаю, любил ли Антон когда-нибудь свою мать. Или они просто существовали рядом по необходимости. Мы про это не говорили.
Но Саша ему очень нравилась. Мне даже казалось, что моё присутствие иногда им мешало. Они часами могли сидеть за разговорами и замолкали, если в комнату входила я. Меня это не очень задевало—взамен появлялось несколько свободных часов. С ней он себя вёл правильно. Слова произносил ровно и спокойно, чтобы не провоцировать сильных эмоций. Сашке, по всей видимости, нравилась его внешняя непричастность.
Это мне напоминало «Рассуждения о Книге перемен»: «Когда впервые появились люди, не было ни знатных, ни подлых, ни высших, ни низших, ни старших, ни младших. Они не пахали, но не голодали; они не выделывали шёлк, но не мёрзли.
3. Су Сюнь. «Рассуждение о книге перемен».
Поэтому тем людям было привольно»3. Мне бы хотелось думать, что Саше, хоть когда-то, тоже было привольно.
— А где её мать?—однажды спросил Антон, пока Сашка умывалась после дневного сна.
— Купила билет в другую галактику.
— Ты не умеешь шутить на такие темы.
Я согласилась. Действительно, не умею. Всё, как в этой дурацкой песенке: «Детки, детки, где ваша мама, где ваша мама?», трам-там-там-пам. Наша мама поздно родила Сашу. Если бы не Сашка, нашей маме ещё бы долго, ещё бы с нами... Саше было два года, поэтому она ничего не помнит. По крайней мере, я на это надеюсь. Но Сашка знает, что мама была хорошей, доброй и что я понятия не имею, где она теперь. Силёнок не хватило рассказать всё, как есть.
— Ты отдашь Сашку в школу в этом году?—Ан-тон всегда понимал, когда стоило перевести разговор в другое русло.
Я пожала плечами. Правильно, о важном лучше умалчивать. Не говорить страшных слов о тех, кто сейчас не с нами. О тех, кого не. беспокоят всуе. Есть люди, для которых я что-то значила, есть люди, которых я никогда не забуду. Глагола «был» я не пониманию, только «есть». Из года в год да возрастёт список.
— Не знаю, как врач скажет. Надо бы, только боюсь, она не сможет с другими детьми. Нужен репетитор.
Денег не было. На работе опять начались проблемы. После роспуска отдела Николай Сергеевич, как обещал, пристроил меня по той же специальности, только по свободному графику. Но, как видно, сокращение штатов превратилось в сезонную забаву. Мне просто не повезло дважды. Одной работы в газете стало недостаточно.
Антонова мать заболела. Для удобства Антон договорился в больнице, при которой работал. Поэтому навещать при желании можно было хоть каждый день или вечер, в зависимости от смены.
— Всё правильно, Майя. От старости лечат в стационаре сном и бесполезными таблетками, а потом спускают к нам,—сказал он, когда мы пришли с Сашкой навестить Анну Ильиничну.