— Чего вам?
— Поди ко мне.
— Зачем?
— Говорю, поди.
Она покорно подошла, склонив голову, чтобы он не видал, что все лицо у нее в слезах.
— Ну, что вам?
— Сядь и не плачь. Поцелуй меня, — ну? Он сел, она села рядом и обняла его, тихо рыдая. “Боже мой, что же мне делать! — с отчаянием подумал он. — Опять эти теплые детские слезы на детском горячем лице... Она даже и не подозревает всей силы моей любви к ней! А что я могу? Увезти ее с собой? Куда? На какую жизнь? И что из этого выйдет? Связать, погубить себя навеки?” И стал быстро шептать, чувствуя, как и его слезы щекочут ему нос и губы:
— Танечка, радость моя, не плачь, послушай: я приеду весной на все лето, и вот правда пойдем мы с тобой “во зеленый сад” — я слышал эту твою песенку и вовеки не забуду ее, — поедем на шарабане в лес — помнишь, как мы ехали на шарабане со станции?
— Никто меня с тобой не пустит! — горько прошептала она, мотая на его груди головой, в первый раз говоря ему “ты”. — И никуда ты со мной не поедешь...
Но он уже слышал в ее голосе робкую радость, надежду.
— Поеду, поеду, Танечка! И не смей мне больше говорить “вы”. И плакать не смей...
Он взял ее под ноги в шерстяных чулках и пересадил ее, легонькую, к себе на колени:
— Ну скажи: “Петруша, я тебя очень люблю!”
Она тупо повторила, икнув от слез:
— Я тебя очень люблю...
Это было в феврале страшного семнадцатого года. Он был тогда в деревне в последний раз в жизни.
22 октября 1940