- Выгнал... бедную... Лючию голой, - напевает она согласно этому сопровождению: скрипит. - Последнюю рубашку отнял, расист. Чтобы подавать заезжим шлюхам знаки... гостеприимства. Чтоб они охотней щупались. А товарец-то гнилой... пощупала - он и развалился.
Спрыгнув с лестницы, она сразу надрывает рубаху на груди. Ничего нет легче, чем проделать это, так она истончена временем. Разбухшие куски выменного мяса сейчас же вываливаются наружу, открывая всем свои расплывшиеся, чёрные, усеянные белыми пузырьками околососцовые кружки.
- Какое, к дьяволу, гостеприимство! - протестующе кричит Адамо, но не ей, а приезжему. - Эта рубаха случайно попала в стираное бельё. А ей не надо было совать нос, куда не следует. Скажите ей это. Скажите ей, если не нравится рвать незачем, можно просто снять.
- Чтобы выгнать и меня на площадь голой!
Она надрывает рубаху слева, подмышкой, и заодно справа. Движение руки cлева направо раскачивает её всю, но мясо раскачивается отдельно. У него инерция побольше и траектория качания длинней, чем у скелета, на который оно натянуто. Поддаваемая этой дополнительной инерцией, она вся перелетает с ноги на ногу. Очевидно, её перебрасывает не только через видимые, но и через никем не видимые преграды, иначе - зачем все эти прыжки на пустом месте?
- Не надо меня выгонять, я сама уйду... - просит она. Голос её льстивый, лукавый, провинившейся девочки. - Лучше все они, чем ты!
Само собой разумеется, вместо того, чтобы выполнить обещанное, она опять припадает на четвереньки и, пробежав мимо ног Адамо, снова забивается в свой тупик. И снова накрывает ладонями темя, сжимает локтями щёки. Снова дрожит.
- Я тут, вброшена во тьму из тьмы, - доносится из кромешного тупика обольстительный голос. Его не задавить в источнике, он сам кого угодно задавит. Даже сделанная из дерева конторка не может устоять перед его обольстительностью, резонирует и послушно усиливает его. Успешно сопротивляться ему могут лишь сделанные из железа сердца.
ТРЕТЬЯ ЭКСПОЗИЦИЯ
- Она очень больна, - прислушивается к этому голосу приезжий. - И этот приступ очень тяжёл, как никогда. Иначе б она сказала, как обычно - прямо, без этих... Не во тьму из тьмы, а из Мюнхена в Сан Фуриа. Я её знаю. Все приступы меняют её, но не так, как этот. Столкнулся бы я сейчас с ней на улице, может быть, и не узнал бы. Извините, сказал бы, и протиснулся мимо. И пошёл бы дальше. А если бы мне дали один только этот голос - точно не узнал бы.
- Конечно, ведь мы слышим голос сатаны, - уважительно объясняет padre. Наверное, из того же уважения он за это время ни на шаг не приблизился к конторке. - Он всегда так изъясняется, метафорами, чтоб его не сразу узнали. Но я-то его всегда узнаю. Не состоит ли она в соответствующей секте? По слухам, их там у вас... на севере полно? Я так и думал, меня не проведёшь, особенно в воскресенье. По воскресеньям я особенно настороже, в этот день сатана появляется охотней. Вернее - в ночь, с субботы на воскресенье. Хотя, это всё равно... В его руках и день преображается в ночь.
- Это не метафора, - возражает Адамо. - Не косвенное, а прямое описание процесса периодического вбрасывания в полость тела яйцеклетки. Называется овуляция. Сначала половая клетка находится в граафовом пузырьке: род тигля, в котором происходит её вызревание. Когда яйцо созревает достаточно, стенка выпятившегося над поверхностью яичника фоликула лопается. Током жидкости, которая находилась в пузырьке, яйцо выносится в брюшную полость. Потом в маточную трубу и в матку. Это происходит каждый лунный месяц, а не каждое воскресенье. Вам надо читать хотя бы изредка газеты, padre... Или смотреть телевизор. Вы б знали тогда, что в этот период и матка, и молочные железы, весь организм сам по себе претерпевает изменения. Не причём тут сатанизм, дело как раз Божье: подготовка к беременности. Может, вся её болезнь патологически протекающая подготовка к беременности? Тогда не делайте из неё трагедии... вы оба.
- Я-я-яйцеклетка! - пищит у его ног под конторкой. - Для тебя, конечно, эта непрерывная овуляция только комедия, козёл. Тебе это просто смешно! Что ж, посмешу тебя ещё.
- Она у вас физиолог, я знаю. А специализация, вероятно, оргазмология? осведомляется Адамо. - По слухам, у вас там... на севере уже есть такая профессия.
- Не знаю, Божье ли это дело, бесплодная подготовка к беременности, возражает padre, краснея. - Не знаю, что там сказано в газетах, а в Библии... Там сказано: размножайтесь. И ещё сказано, и это только выглядит противоречиво, что в период подготовки женщине в церковь ходить нельзя, а мужчине нельзя к ней прикасаться. Точно так, как к самому мужчине, если у него что-то не в порядке с ятрами.
- Слыхaл, слыхал про обоснования вашего celibato, - парирует Адамо. - А ещё я слыхал, что вы успешно разрешили это противоречие, что у вас есть дочка, и вы её держите подальше отсюда... на западе. Я слухам верю, у них твёрдая почва под ногами. Они рождаются там же, где и всё рождается, включая все ваши обоснования. Вы-то, padre, не станете утверждать, что в нашем мире есть и другие места рождения?
- Есть, есть! - доносится из-под конторки. - Они не только на твоих занюханных небесах, козлик, а и тут, в пещерах земли.
Все её усилия напрасны, эти козлы продолжают свою дискуссию, совершенно позабыв про её причину. У них совсем другие мотивы, не имеющие ни малейшего отношения ко всем высказываемым причинам. И потому этот потешный научный семинар так не смешон, а квартет так согласован. Все попытки рассмешить его участников и расстроить ансамбль бесполезны. Все усилия вмешаться в него, помешать ему, бесплодны. Они только поддают дискуссии жару, и это понятно: противоестественная сцена в гудящих недрах пещи огненной, эта намеренно раздуваемая в совершеннейшей из них, холле гостиницы, дискуcсия окончательное усилие в общем насилии над ней, забившейся в конуру жалкой собачонкой с ободранной шкуркой. Разоблачённой куколкой, тождественной своему имаго, достаточно созревшей лярвой, приготовленной к такому насилию вполне.
- Нет, она филолог, и это не протекание беременности, - возражает приезжий с небольшим опозданием. Но вообще-то его речь успешно налаживается, он уже может произносить фразы и посложней тех, с каких начинал. - Её болезнь с детства, когда ещё нельзя быть беременной. Врачи называли её не овуляцией, а манией побега. Она несколько раз сбегала из дому без причин.
- Неужто без причин? - вежливо интересуется Адамо. - Значит, она и вправду работает в университете.
- Теперь уже нет, ушла по болезни. А раньше работала, это правда. Ведь тогда она отсутствовала недолго и возвращалась домой сама, так что это не мешало работе. А потом болезнь развилась сама по себе, так что сама болезнь стала причиной своего развития, в других и нужды не было. И её длительное отсутствие стало заметно всем, и все узнали, что её иногда разыскивают... Вы подумайте сами, если б дома были причины сбегать - то зачем туда возвращаться? Из Германии, например, бежит тридцать тысяч в год. И те, у кого есть дома причины, домой не возвращаются. Их уже не сыскать, да их и не разыскивают. А среди них не только молодые, но и старики. Живёт человек полвека, как все: семья... работа... И вдруг, когда никто не ожидает...
- Кроме сатаны, - вставляет священник. И поспешно добавляет: - И, конечно, Бога.
- Неужто достаточно одних их ожиданий, и никаких не требуется встречных упований, никаких надежд? - спрашивает Адамо. - Тогда не всё потеряно, может, и мне кто-нибудь из них своими ожиданиями поможет бежать отсюда.
- Может, и поможет, - соглашается приезжий. - Другим же помогает, бежал же и я с родины... У девочки мои гены, виноват. С другой стороны - гены жены, совсем другие. Эвочкина душа раскалывается на половинки.
- Неужто это вся ваша вина? - поддаёт Адамо.
- Да, это уже доказано официально. Послушайте, до смерти её матери болезнь протекала абсолютно незаметно. А после смерти всё выплыло наружу. Матери не стало, кто объяснит девочке изменения в её организме при созревании? Кроме меня, рядом никого. Но попытки мужчины объяснить первые месячные могут быть поняты девочкой...
- Неверно, - помогает padre.
- Как домогательства, - охотно дополняет Адамо. - Но послушайте вы, она ведь ни слова не сказала о том, что её мать умерла! Было столько поводов упомянуть об этом, но она упорно... О чём угодно говорила, о всякой чепухе, например - о вас так много, что даже надоело, а о матери умолчала.
- Что ж, она меня любит, это естественно. У неё никого, кроме меня, нет. А о матери, может, она и говорила, да вы не поняли. А если не говорила, это тоже естественно: упорные умолчания лучше всего передают глубокие потрясения, это надо понимать.
- Я понимаю, - уверяет Адамо. - Но вот ведь и домогательства - тоже потрясения, а о них она рассказывала очень много. Ровно как о вас. Может, потому, что в связи с вами?
- Да, тогда и начались её жалобы на мои... домогательства, - подумав, подхватывает приезжий это знакомое ему понятие и новое для него слово, - после моих объяснений, что такое половое созревание. К тому же девочка насмотрелась телевизор, там часто такое показывают, слишком часто, будто хотят внушить отвращение к телу. Потом по подсказке телевизора подглядывала за мной в душе. Как правильно ударение - на первый, или второй слог? Я её наказал, легонько, так... пару раз по попо.
Приезжий показывает - как именно наказал: похлопывает по стойке ладонью. Наказанная тихонько подлаивает ударам из-под стойки.
- А она рассказала в школе, что я пытался её изнасиловать. С такими подробностями, что школа подала в суд. Вот там и было доказано, что так развивается её старая болезнь. В этой фазе мания побега сливается с манией насилия. Мне, иностранцу, пришлось на суде сложновато...
- Мания, - морщится Адамо, ему не нравятся хозяйские похлопывания приезжего по его стойке, - может, у этой мании есть всё-таки основания? Не только то насилие, которое вы применяете, догнав её... Я имею в виду, не изъясняетесь ли и вы метафорами, не изгнание ли этот побег? В конце концов, чтобы её догонять, надо же, чтобы она перед тем отчего-то вдруг убежала.
- Молодой человек! - укоризненно качает головой приезжий. Султанчик на его шляпе удваивает амплитуду качания, удваивая и степень выразительности движения. - Оставьте эти намёки. Она бежит не вдруг, и не на авось. Она всегда продумывает маршрут, легенду, подбирает соответствующий багаж. Обнашивает вещи, вживается в придуманный сюжет... Привыкла к основательной научной работе. К солидной подготовке. Ничего не забывает: карты, документы... С ксероксом это просто. Это вообще не так сложно, как кажется, если привыкнуть. Что ею движет? Надвигающийся приступ. Хотя она ещё не знает о нём, но уже предчувствует надвигающееся будущее, боится его, и оттого уже сейчас двигается. Она полагает, что уклоняется, бежит от него, но таким образом она сама движется ему навстречу. Отталкивая её от себя, будущее привлекает её к себе. Она полагает, что бежит от себя, а бежит к себе. Получается - туда и одновременно сюда, но так ведь и все побеги, и потому раз за разом - и пожалуйста, в конце концов и к ним можно привыкнуть. Привычка упрощает всё дело, превращает его в занятие, и теперь его можно делать основательно. К несчастью, она же и усложняет борьбу с болезнью. Чем основательней движение к будущему приступу, к финалу, пусть даже он грозит смертью, тем оно неуклонней. Привычка к такому движению делает и финал привычным, и оттого вдвойне привлекательным. Угрозой смерти отталкивая от себя, он ещё больше подталкивает к себе, привлекательность финала дополнительно усиливается отталкивающим видом смерти. Скажете, разве не ясно с самого начала, что от такого финала, как и от себя самого, не убежишь, стало быть, и бегать вовсе незачем? Я вам отвечу: конечно, каждый раз это, к счастью, становится очень ясно, возвращалась же она так или иначе каждый раз домой... По крайней мере - до сих пор. Но, к несчастью, каждый же раз это и забывается.
- Как же вам при такой тщательной подготовке к изгна... к побегу удаётся её разыскивать? - недоверчиво косится Адамо.
- По-разному. На этот раз сыскать было нетрудно. Аэропорт, билет на её имя в Roma. Rent a car, "Фиеста" на её имя. Её кредитная карта. Бензоколонки в Potenza, Benevento. Сложность в том, что везде приходится всё объяснять, но я уже привык. В такой глуши найти её проще, многим oна бросается в глаза. В Лурде было сложней, там слишком много туристов.
- Паломников, - поправляет священник.
- Да и у меня всегда есть время подготовиться. Как только она теряет аппетит - я уж знаю, что нам предстоит.
- Вам следовало не готовиться, а накормить её, - указывает Адамо, - пусть и насильно. Поощрять болезнь преступно, даже если она привычна. А так - чего ж удивляться, если и школа, и суд решат, что вы намеренно устраиваете всё это. Что вам просто нравится этот... сыск, потому что вам самому хочется подвигаться туда-сюда.
- Вот-вот, когда я завожу разговор про еду, она и кричит о насилии. Да и телевизор уверяет, что голодание полезно, а с ним не поспоришь. Он внушает отвращение к еде, показывая очень большое количество еды, насильно привлекая к ней - отталкивает от неё.
- Лурд... - мечтательно удивляется padre. - Почему же она выбрала на этот раз Сан Фуриа? Про нас мало кто знает.
- Телевизор, молодой человек, снова телевизор, - внушительно говорит приезжий. Padre совсем не нравится такое обращение к нему, но он лишь смиренно опускает глаза перед мирской близорукостью. - Она видела ваш город в передаче про тарантеллу. И слышала подробный рассказ о симптомах болезни, похожей на её болезнь. Не вы ли, молодые люди, давали интервью для этой передачи? Вот вы, signore padrone, вы не играете на скрипке?
- Так вот где она видела плёнки времён дуче! - не отвечает на вопрос Адамо.
- Да, нам тут известны все эти симптомы, - радуется padre. - Мы тоже к ним привыкли, и потому не сразу обратили на них внимание. Наша Мадонна Сан Фуриа именно так и бежала, по слухам, от язычника-мужа.
- А я слыхал: от папочки, который изнасиловал её и сотворил себе в один замах внука и сына в одном лице, - возмущается Адамо. - Зачем вы занимаетесь цензурой, причёсываете факты, santone?
- Я знаю только, что она бежала с сыном, - поджимает губы священник. - В церковных документах слухи не фиксируются.
- Конечно, - соглашается Адамо. - Слухи так ненадёжны. Зато к документам доступ надёжно преграждён. Чтобы подогреть нездоровый интерес к ним... И сделать рекламу вашему промыслу, padre. А ведь реклама - тоже насилие, и изощрённейшее. Но вам ведь не привыкать его применять, это верно. Зачем, кстати, вам, signore, догонять её и возвращать насильно домой, если она всё равно в конце концов возвращается сама? Ведь она уже не работает, по вашим словам, так пусть себе и бегает.
- Но кто-то же должен быть рядом с ней, чтобы... по-человечески поддержать в трудное время! Кроме меня, у неё никого, - объясняет приезжий. - Вам трудно понять такое, у вас, наверное, тут много родственников, друзей... Нет, молодой человек, я никогда не применяю насилия, я просто сопровождаю её во всех её блужданиях. Разве я ей не отец? Значит, все её скитания - мои скитания, а в моём возрасте они уже трудно даются, несмотря на известную привычку. Бывает, нам с ней приходится преодолевать большие расстояния. Ведь она не задерживается надолго на одном месте, переночует - и дальше, пока не почувствует себя лучше. Должно быть, она уже и отсюда собиралась бежать? Опуститься ещё дальше на юг, а может, подняться назад на север... Да что-то, наверное, задержало. Задержка - большой минус, она тормозит естественное преодоление кризиса. Зато, конечно, при задержке её легче сыскать, это большой плюс.