— Ты сказала: «Побереги рубашку! Побереги рубашку!» Это же надо такое придумать! И это твои хваленые эмоции?
Тут уже Марианна угрожающе багровеет.
— Ах, эмоций тебе?! Получай свои эмоции!
У меня не много дорогого фарфора, но Марианна со знанием дела хватает цветочную вазу, которую мама когда-то привезла мне из Китая. Мощно размахнувшись, она швыряет драгоценный сосуд на кухонный пол.
Я вижу тысячу ценных осколков, я вижу мертвенно-бледное лицо Марианны, вижу лицо Рюдигера, еще более бледное, и я слышу, как звенит дверной звонок.
Баланс последнего получаса получается катастрофическим. У меня больше нет ни одной ценной вазы, и к тому же я должна внести плату за радио.
Человек в дверях сунул мне под нос какое-то удостоверение и что-то сказал об общественно-правовом радио и что я, конечно, просто забыла зарегистрировать свою аппаратуру, которая облагается налогом. Несмотря на напряженную ситуацию, на озверевшую супружескую чету, которая в этот момент разносит мою кухню, я реагирую с полным присутствием духа.
— Я ничего не забыла. Никакой аппаратуры, подлежащей налогообложению, у меня нет. Даже радиобудильника.
Я твердо гляжу человеку в глаза. Ха! Не на ту нарвался. Со мной такие вещи не проходят.
— А это что,там?
— Что это там — где?
Мститель из общественного радио надменным жестом указал через мое плечо в направлении гостиной. Ее дверь, к сожалению, была отворена и открывала взору мой новый Soпy с крупноформатным экраном, на котором диктор новостей ZDF предсказывал погоду: «Зона высокого атмосферного давления вместе с западными воздушными потоками перемещается на север Германии».
— Ну-у…
— Пожалуйста, распишитесь здесь. Мы взыщем с вас плату за два года. Полагаю, этот прибор у вас не со вчерашнего дня?
Я молча и униженно кивнула. Чувствую себя беззащитной. Я заброшена против воли в какой-то совершенно мужской мир, где правила диктуют опять же мужчины.
Злой человек ушел (у него еще хватило нахальства насвистывать на лестнице). Марианна и Рюдигер последовали за ним.
— Я возмещу тебе ущерб, — сказала она тихо и сунула мне скорбную, завернутую в полиэтилен горсть черепков. Рюдигер не сказал ничего. Только стоял рядом и разглядывал узоры на паркете.
— Если будет девочка, можете в благодарность назвать ее Корой, — попробовала я шуткой развеять напряжение.
— Незачем, у нас есть страховка от ответственности, — сказал Рюдигер моему паркетному полу.
Я думаю, Рюдигер затаил на меня личную обиду зато, что я стала свидетельницей его чувст-воизлияний. Да и во взгляде Марианны была заметна какая-то отчужденность. Обычное дело! Сперва позволяешь использовать свою кухню как поле боя, а потом неожиданно становишься воплощением зла, одинаково ненавистным для обеих враждующих армий.
Изнуренная всем этим, брошусь-ка я на свою зебровую софу и поразмыслю над моей пропащей жизнью. Или начну с того, что расставлю свои видеокассеты в алфавитном порядке.
Или сочиню прозвища для мошонки и ее содержимого. Может, удастся настроиться на возвышенный лад.
Потерянные яйца.
Эльмекс и Арональ[35]
Дик и Дуф[36]
Кариус и Бактериус[37]
Смешонка.
Две горошины при стручке.
Я не в настроении. Я несчастлива. Дошла до того, что включила Вана Моррисона и с ним на пару предаюсь горю. Снаружи все еще светит солнце. Это упрек. От итальянцев на углу, вторгаясь в мое скромное бытие, доносится гул голосов и хохот. Вот они сидят там сейчас под пестрыми фонарями, пьют плохое белое вино, едят лазанью, перебрасываются по-летнему вольными взглядами и радуются в предвкушении секса.
Все, все этим вечером будут предаваться сексу. Только не я. Я буду смотреть «Спорим, что…» и не подходить к телефону, чтобы моя лучшая подруга не заметила, что я занята не любовью, а смотрю «Спорим, что…».
Ах, лежу я тут как невозделанное поле. Вокруг меня одно бесстыдство.
Даниэль забрал меня в полвосьмого. Я, конечно, крайне напряглась, очутившись в его автомобиле. Еще бы, ведь я принадлежу к поколению, для которого автомобиль был первым убежищем любви. Я, например, — говорю это не без гордости, — была лишена девственности в микроавтобусе «фольксваген». Поэтому я причисляю себя, так сказать, к сливкам общества. Ведь с большинством моих сверстниц это приключилось в «фиате-панде», в жуке или в R4.
Даниэль подъехал на «БМВ», черном, размером с мою ванную, поражающем воображение обилием всяческих рычагов.
С сексуальной точки зрения я в «БМВ» не разбираюсь, так что сразу стала жать на все доступные кнопки. Из любопытства, конечно, но еще и потому, что знаю: мужчинам нравится, когда к их автомобилю подступают с должным почтением и восхищением.
Автомобили, стереоаппаратура и половые органы — вот вещи, о которых женщине, когда она имеет дело с мужчиной, следовало бы высказываться всегда только похвально.
Итак, в своем фиалково-синем мини я взобралась на чашеобразное сиденье, кокетливо пропустив мимо ушей его комплимент «Ты сногсшибательно выглядишь», и тут же демонстративно предалась исследованию великолепных наворотов «БМВ».
— Ой, можно я здесь нажму?! — воскликнула я с девчоночьим восторгом.
После чего мое сиденье стало стремительно опускаться, приведя меня в оскорбительно низкое положение, из которого мне лишь с трудом удавалось увидеть улицу. Даниэль вернул меня на прежнюю высоту и сказал:
— Это для людей, которые хотят ехать в шляпе. Если ты со спутницей едешь в Эскот, то это очень практично.
— Ага.
Мое платье малость съехало. Что он хотел этим сказать? Что уже не раз ездил в Эскот в элегантно-шляпном сопровождении? Что ему нравится, когда женщины носят шляпы? Что ему не по вкусу моя прическа? Я решила не впадать в растерянность и нажала на ближайшую кнопку. Никаких последствий.
— А это для чего?
— Терпение.
— А что это, собственно, за пикник?
— Один сокурсник празднует свое сорокалетие. Он снял за городом сарай и пригласил человек двести. Большинство, наверно, медики. Надеюсь, это не слишком пугающе звучит?
Звучало, конечно, пугающе.
— Совсем нет.
Внезапно мне стало как-то не по себе.
— Что это?