— Вы ее так называете?
— Ну… да, — Леша неохотно отвлекается на второстепенное.
— Так нехорошо учительницу называть. Понятно?
— Понятно… Пап, — с заметным нетерпением он возвращается к главному. — Ну как тебе?
— Да отлично. Тип такой… ногастый, трехрукий.
— Это чтобы больше успевать.
— Рот у него такой… хищный, — Кудинов переходит к критике.
— На самом деле он ветром питается, — пресекает критику Леша. — Роза у него, видел? Это, знаешь, что значит?
— Чем, говоришь, питается? — спохватывается Кудинов.
— Ветром. Если долго ветра нет, он голодает. И отправляется искать, где ветер. А роза — это с его родины. Это чтобы надолго дом не покидать. Как только роза высохла совсем, листья выпали — пора, значит, домой. Только у него на родине ветра не бывает почти, он там долго тоже не может. Раньше там был ветер, а теперь нет. Зато розы.
Рассказывая, Леша непроизвольно вдавился грудью отцу в плечо.
— Это Тварец. Видел, сзади там написано?
Кудинов слегка отстраняется от Леши, осуждающе качает головой:
— Э-эх! Грамотей! “Творец” через “о” пишется. А ты как написал? — переворачивает рисунок, постукивает ногтем по незаконному “а”. — Слышишь?! — зовет он Надю. — Как сын твой “творца” написал? Через “а”! Чему только их в школе этой учат?
— Почему через “о”? — тихо удивляется Леша, вновь притискиваясь к отцу.
— Да ладно, Жень! — откликается Надя. — Научится еще, успеет.
Кудинов чувствует новую волну раздражения в адрес Нади: все ей мелочи, все у нее “успеется”. Беспечная, легкомысленная. А ведь сразу было ясно…
Чувствуя, что перегибает, он пытается себя одернуть: “Ты только молчи!”.
Если перемолчать, помрачение рассеется. Уйдет. Потом сам же будет радоваться, что не ляпнул ерунды, Надю не обидел. Но может и накрыть.
— Почему “о”? — снова приступает Лешка. — Мы вот с мамой “Маугли” читали. Там было: “Ты из дикого леса, дикая тварь?”. Через “а” было.
— Правильно, — соглашается Кудинов с некоторой неохотой: теперь не осталось ничего иного, как пуститься в дальнейшие разъяснения. — Если “тварь” — то через “а”. А “творец”… тот, кто эту тварь сотворил… ну, в нашем контексте — “бог”, “всевышний” и так далее — “творец” уже через “о”.
Задумавшись, Лешка молча забирает свой трехрукий разноглазый рисунок, смотрит. Переворачивает, смотрит.
— Понятно, нет? — миролюбиво заключает Кудинов и трет лицо, подавляя зевоту.
Кажется, отпустил нервный спазм.
— “Тварь” через “а”, “творец” через “о”, — на последнем “о” Кудинов все-таки срывается в долгий глубокий зевок.
Пересев на ручку дивана, Леша думает.
— Нет, непонятно, — наконец, говорит он. — Почему там через “а”, а здесь через “о”.
— Потому что так правильно. Творец, понимаешь? Тво-рец.
Некоторое время Леша молчит, всматриваясь по очереди в синий и желтый глаз.
— Ну, ладно! — выносит он свой вердикт. — А у меня “Тварец”. Это другое. Он не бог. Он как бы тоже — из дикого леса, но только… — Леша сбивается, но скоро подхватывает, — только может сам разных существ делать. Живых.
Повернувшись к Леше, Кудинов чувствует, что приступ немотивированного раздражения, который казался преодоленным, никуда не делся. Чудище лишь притаилось, и теперь встает во весь рост. Жаль. Жаль, он не в силах с ним совладать… Впрочем, почему это — немотивированного? В школе не учат, так отца послушай. Набирайся знаний хотя бы дома, благо — есть у кого.
— Во-первых, слезь с ручки дивана, — холодно чеканит Кудинов.
Смекнув, что нарвался, Леша спрыгивает с ручки — она предательски надрывно скрипит. Этот звук заводит Кудинова на полные обороты.
— Сколько раз повторять, чтобы ты не ломал диван!
— Я не хотел…
— Во-вторых, — припечатывает он, не слушая Лешкиных оправданий. — Ты запоминай, когда тебя учат. Мотай на ус, а не спорь и не умничай. Сказано: через “о” — значит, через “о”. Ясно?
Лешка с готовностью кивает:
— Ясно.
— Не через “а”. Ясно?
— Да. Ясно.
Все, отпустило. Будто электрический провод отняли от головы. Переходит на ворчание:
— Ну, и отлично.
Ой-ей, успел-таки наломать. Лешка стоит, вытянувшись по струнке, в глазах испуг и… Кудинов не исключает, что в такие минуты ему это мерещится, но в Лешкиных глазах за пеленой испуга он каждый раз видит сполохи жалости.
Если не взять себя в руки хотя бы сейчас, вслед за случайным гневом накатит другая напасть: бурное раскаяние, полное пьяных слез и сопливого удушья. Надя явится с рюмкой валерьяны, Лешка просидит весь оставшийся вечер беззвучно в своей комнате, а когда придет поцеловать перед сном, будет отводить взгляд…
— Иди.
Леша разворачивается к двери.
— Забери.
Леша подхватывает картонки, сует их в папку, уходит к себе. Скорей всего встанет там перед своим столом, уткнувшись в стену: почему-то всегда переживает стоя.
Кудинов запрокидывает голову на спинку дивана. Разгорается изжога раскаяния. Позвать его, что ли, обратно…