— Хорошо, докладывайте.
Я призадумался: кто поручил им расследование? Неужели командир корпуса, полковник Затевахин? Доводы Чернышева были кратки и убедительны, однако полковой комиссар, трясясь от гнева и с усилием сдерживая себя, выговорил по складам:
— Пропустить гитлеровцев в Конотоп… Отдать им на поругание город… А потом самовольно увести бригаду с занимаемого рубежа?!
— Полковник… — мягко сказал начальник особого отдела, щуря синеватые глаза. — Вы знаете, чем это пахнет?.. Да вы, конечно, должны знать. Законы военного времени…
— Я знаю законы военного времени и считаю свои действия абсолютно правильными.
Он криво усмехнулся.
— А, вот как вы говорите!..
— Я привык говорить только правду и только напрямик.
У этого человека был, по-видимому, мягкий характер. Он произнес почти ласково:
— Я арестую вас…
Чернышев улыбнулся. Я перехватил его взгляд. К нам приближалась еще одна легковая машина: я сразу узнал машину комкора Затевахина. Так вот почему улыбнулся мой комиссар! Ясно, уж кто другой, а полковник Затевахин спокойно разберется в обстановке.
— Если это для пользы дела — можете арестовать, — сказал я.
Машина остановилась: к нам торопливо шел комкор: Он пожал мне и Чернышеву руку, не задавая вопросов, спокойно выслушал мой доклад.
— Обратите внимание на участок, где мы занимали оборону, — почти закричал Чернышев. — Танки пошли… Сколько танков!
Мы все невольно засмотрелись на картину танковой атаки противника. Десятки машин переваливали через песчаные взгорки, ведя непрерывный пушечный огонь. Целая стая вражеских самолетов бомбила покинутые окопы. Артиллерия гитлеровцев вела сосредоточенный огонь по нашим воображаемым тылам.
Комкор Затевахин резко обернулся ко мне, обнял и поцеловал.
— Молодчина! Вовремя вышли из мешка. Если бы вы не воспользовались прошлой ночью, мы потеряли бы, наверняка потеряли бы бригаду. А теперь противник в заблуждении и сумасбродно расходует боеприпасы… Правильно, пускай расходует. А бригада заняла более выгодный рубеж!
Мой комиссар смеялся. У него были такие веселые, озорные, такие радостные глаза.
Миша Косолапов, скромный, старательный, немного застенчивый паренек, не так давно научился водить машину.
У него была своя теория шоферского дела, и состояла она из двух пунктов: «везет» и «не везет».
Он был убежден, что есть шоферы, которым всегда «везет», пусть это даже бездельники и профаны, и есть такие, которым «не везет», хотя они, быть может, хорошие специалисты своего дела.
Что касается Косолапова, ему не везло. Уже на второй день работы у меня в ясную солнечную погоду он ухитрился наткнуться на телеграфный столб. Еще хорошо, что скорость была малая, иначе нам грозила бы серьезная неприятность.
Извинившись и твердо пообещав, что ничего подобного больше не повторится, Миша через неделю зацепился за дерево. Потом, когда я спешил в подразделения, он «изловчился» и заехал в глубокий кювет. Мы бились добрых два часа, пока выволокли машину из канавы.
Я сделал Косолапову последнее предупреждение и пригрозил, что переведу на грузовую машину. Он выслушал нотацию, понурив голову:
— Что ж, можете перевести на грузовую. Одно только скажу, что такого, как я, шофера вам на всем фронте не найти.
Нужно сказать, что Косолапов всячески старался освоить свою профессию: под его сиденьем накопилась целая библиотека по автоделу, каждую свободную минуту он заглядывал в эти книжки.
Не только на всем фронте, как наивно уверял меня Михаил, но и в нашей бригаде нашлись бы получше, поопытней Косолапова шоферы. Однако я примечал, что и Миша делает заметные успехи. Не думал я, не чаял, что от его шоферского искусства в какие-то решающие минуты целиком и полностью будет зависеть моя жизнь.
Произошло это в большом, просторном украинском селе Казацком, что неподалеку от Конотопа, в направлении на Путивль. Здесь Косолапов доставил меня прямо… в расположение немцев.
Вот как это случилось.
Комкор Затевахин сообщил нам, что противник ведет бои на нашем правом фланге, в районе Путивля. Было ясно, что если гитлеровцы захватят Путивль и форсируют в этом районе Сейм, войска 3-го воздушно-десантного корпуса окажутся в лучшем случае в полуокружении, а в худшем — в полном окружении.
Поэтому, несмотря на усталость бойцов, нам предстояло занять и оборонять участок по линии Вшивка — Нечаевка — Гвинтовое. Штаб бригады было решено разместить в Казацком.
Я побывал в Казацком, определил место штаба, и офицеры приступили к работе. Наконец-то выискалась свободная минута, и можно было привести себя в порядок, помыться, побриться, позавтракать и за вчерашний обед и за ужин. В час дня я выехал, как было условлено с комкором, в штаб за получением указаний.
Затевахин ввел меня в курс оперативной обстановки и сообщил об очень тяжелом положении наших войск не только в полосе 40-й армии, но и на всем Юго-Западном фронте.
Силами танковых и моторизованных дивизий гитлеровцы стремительно развивали наступление в южном направлении. Конотоп и Бахмач уже были в их руках. На широком фронте 40-я армия вела ожесточенные бои, обороняясь разрозненно, отдельными частями.
Получив задание, мы с начальником разведки капитаном Аракеляном выехали в свой штаб. Откуда нам было знать, что за это время гитлеровская разведка выбила штаб бригады из Казацкого и заняла село?
Мы ехали быстро, каждый занятый своими мыслями. Окрестные поля в блеклых тонах осени имели совершенно мирный вид, еще не изрытые окопами, не развороченные разрывами бомб. Разложив на заднем сиденье какие-то свои бумаги, Аракелян просматривал их, а я, заглядывая в карту, пытался хоть приблизительно установить линию Юго-Западного фронта.
Вот и окраина Казацкого… С пригорка видна обширная площадь, от нее в разных направлениях расходится несколько дорог. На площади заметно движение пехоты и машин: наверное, подошло какое-то наше подразделение.
Дороги в старинном селе — понятие, по-видимому, священное: лопата к ним не прикасалась, по меньшей мере, со времен Адама. После недавних дождей вязкая почва раскисла, и машину на очень узкой улочке то и дело заносит от плетня к плетню. Я подумал, что нам еще везло: не было встречной машины. Попадись она, и не разминуться, разве только ломать плетень.
Вдруг Косолапов резко затормозил. Я взглянул на него: наверное, снова зацепился? Губы шофера дрожали, кровь отхлынула от лица. В ста пятидесяти метрах от нас, на сельской площади, стояли в ряд с полдюжины немецких бронетранспортеров… Возле своих машин с колясками возились мотоциклисты. Группа гитлеровцев, человек пятнадцать, столпилась вокруг высокого рыжего офицера, — он был на голову выше каждого из них, — и слушала какую-то его проповедь, покуривая сигареты.
— Э, дело-то дрянь, товарищ полковник! — шепнул сзади Аракелян. — Влипли, будто кур во щи…
Спрятаться или развернуться было слишком поздно; покинуть машину и отходить назад — тоже затея гиблая: по болоту, да еще под огнем, далеко не уйдешь, — немцы или расстреляют нас, или возьмут в плен. А медлить нельзя ни секунды. Решение возникло мгновенно:
— Вперед, Миша… На полной скорости — вперед!
— Ну, товарищ полковник, — прошептал он побелевшими губами, — держитесь крепче… Теперь командовать буду я.
Он крепко вцепился в баранку, нажал акселератор. Машина рванулась с места и, резко набирая скорость, вылетела на площадь села, в самую гущу немецких мотоциклистов. Кто-то из них вскрикнул, шарахнулся в сторону, кто-то пронзительно свистнул. Перед смотровым стеклом метнулась длинная фигура в зеленом кителе. Метрах в десяти от бронетранспортера Косолапов резко развернул машину влево. Поворот был настолько крут, что меня и Аракеляна швырнуло в сторону и ударило о правые дверцы. Какие-то секунды казалось: машина неизбежно опрокинется. Она сделала вираж на двух колесах, номер поистине цирковой, снова рванулась вперед, перелетела через выбоину, высоко подпрыгнула, ударилась боком о плетень и на предельной скорости понесла нас по узенькой знакомой улице.
Сзади щелкали выстрелы. Но гитлеровцы спохватились слишком поздно. Мы уже успели отъехать метров на двести от них. Ближайший дом стал для нас прикрытием…
Расстояние до села Бочечки мы преодолели за полторы минуты. У первой хатенки Косолапов остановил машину, спрыгнул на землю, осмотрел колеса, кузов.
— Смотрите, товарищ полковник!.. — он постучал по смотровому стеклу, — Целились они верно, да смазали!
В смотровом стекле зияли, растекаясь серебряными трещинами, три пулевые пробоины.
Впервые я видел Мишу Косолапова в гневе. Он погрозил в сторону Казацкого кулаком.