Итак, в дорогу! Мне очень не терпелось поскорее увидеть своих красноармейцев. Колеса вагона размеренно отсчитывали километры, и в четком их перестуке мне слышалось: «юго-запад… юго-запад…» Не чаял я, не думал, что над нашими западными границами уже нависла грозовая туча войны и что в скором времени она должна была пролиться ливнями металла и крови.
К новому месту службы я прибыл 17 мая 1941 года и, так как в городе находился штаб 3-го воздушно-десантного корпуса, сразу же направился к его начальнику, подполковнику А. Ф. Коссенюку.
Принял меня полковник приветливо, дружески поздравил с назначением на должность и сообщил, что моя 5-я бригада уже сформирована. Бойцы и младшие командиры прибыли в нее из стрелковых подразделений, но в основном, офицерском составе были опытные парашютисты: каждый из них имел на счету от пятидесяти до сотни прыжков.
По штатам довоенного времени бригада состояла из 4-х отдельных парашютно-десантных батальонов, отдельного артиллерийского дивизиона, школы младшего комсостава, отдельной разведывательной самокатной роты, отдельной зенитно-пулеметной роты, отдельной роты связи.
Вооружением, необходимой материальной частью и парашютами бригада была полностью обеспечена.
Приятные сообщения приятно слушать. Я был очень доволен этой информацией и, не медля, познакомился с офицерами штаба бригады.
Этот день помнится мне так отчетливо, словно он промелькнул только вчера. Первым представился начальник оперативного отделения, невысокий, несколько медлительный, высоколобый Иван Самчук. В его открытом лице со сдвинутыми бровями, в холодноватом взгляде серых глаз, в резкой складке у губ угадывались сдержанная энергия и решительность. И он действительно оказался таким — смелым, решительным, готовым взяться за любое трудное дело и довести его до конца.
Начальника штаба бригады майора Владимира Борисова я хорошо знал по совместной учебе в Академии имени М. В. Фрунзе. Сдержанный, корректный, улыбчивый, он и раньше нравился мне пытливостью ума, острой наблюдательностью и разносторонностью знаний.
Начальник политотдела бригады старший политрук Григорий Марченко, комиссар бригады Федор Чернышев, заместитель по тылу Юрий Андриец, начальник отделения по кадрам Павел Шапошников, помощник начальника оперативного отделения Алексей Колесник, начальник санитарной службы Иван Охлобыстин составляли, как мне подумалось с первых минут знакомства, отличный офицерский коллектив, дисциплинированный и дружный.
Позже я убедился, что это первое впечатление не было ошибочным: каждый из них в битвах за Родину проявил высокую самоотверженность и отвагу. Но в день знакомства небо над нами было ясное и синее, с полей доносилось медовое дыхание хлебов, и никто из нас не знал, не думал о том, что близко отсюда, за чертой западной границы, бесчисленные войска противника напряженно ждут условного сигнала, чтобы обрушиться на наши пашни, села и города шквалом разрушения и смерти.
В эти удивительно ясные, погожие дни бригада планомерно и деловито развертывала учебу. Все в этой учебе было направлено на отличное освоение специальной дисциплины: кропотливо и до мельчайших деталей отрабатывались порядок укладки парашюта, посадка парашютистов в самолет, последовательность совершения прыжка и т. п. Понятно, что самым уважаемым офицером в бригаде был инструктор по парашютному делу. Товарищи дружески именовали его «завнебом». Приверженность и страсть к профессии всегда обеспечивают успех в учебе. Эту простую истину я усвоил на собственном опыте, и теперь меня радовало трудолюбие моих парашютистов, их мужество и тот волевой накал, который легко было почувствовать в окружении уверенной в себе, жизнерадостной молодежи.
Даже офицеры, хорошо подготовленные в оперативно-тактическом отношении для управления подразделениями и частями сухопутных войск в бою, теперь, оказавшись среди воздушных десантников, по-юношески увлеклись парашютным делом. Все их время было поглощено подготовкой к прыжкам, самими прыжками, задачей десантирования подразделений.
В чем заключалась эта задача? Главное в ней было: удачно совершить прыжок и собраться в назначенном районе. У меня невольно возникал вопрос: а дальше? Этот вопрос возник еще в Москве, в беседе с полковником Свиридовым, но тогда он лишь промелькнул в сознании, а теперь, в конкретной обстановке, становился значительным и тревожным.
Невольно вспоминалась мне далекая Испания. Что, если бы мои солдаты и офицеры внезапно оказались в тех условиях, отлично владея только специальной подготовкой? Для ведения боя с опытным и сильным противником одного умения прыгать с парашютом, конечно, было недостаточно. Ведь после приземления парашютист превращается в обычного пехотинца, который должен искусно владеть своим оружием, использовать естественные выгоды местности, тактически правильно действовать на ней, отлично стрелять, быстро зарываться в землю, решительно и со знанием дела атаковать противника. Ему предстоит совершать форсированные марши в составе подразделения или части с готовностью немедленно вступить в бой, организовать оборону захваченного объекта или рубежа, применять самые разнообразные приемы и способы борьбы с противником.
Я созвал офицеров и поставил задачу овладения всеми видами боевой подготовки: тактической, строевой, физической, огневой, инженерной и противохимической.
От меня не могло укрыться, что некоторые из них были озадачены и разочарованы: пожалуй, им казалось, будто я пытаюсь превратить воздушно-десантные войска в обычную пехоту. Однако я твердо знал, что это правильный путь, и единственное, о чем сожалел позже, что на этом пути время позволило нам так немного сделать.
Во время учений утром 18 июня 1941 года в районе города Джанкой были сброшены с парашютами командиры и штабы 212-й и 6-й воздушно-десантных бригад… Я со своим штабом прибыл в этот район поездом. На следующий день начальник штаба корпуса подполковник Коссенюк сделал обстоятельный разбор учения. Как я и ожидал, подполковник построил свой доклад на вопросах десантирования штабов… О ведении оборонительного боя и управления войсками он обронил только два-три слова, так как бой фактически не проводился.
Шагая со мной по степи и словно выражая мои мысли, майор Борисов сказал:
— Видели, как собираются воевать наши десантники? Оказывается, для них самое главное — совершить прыжок и собраться в назначенном месте. Я тоже, Александр Ильич, теперь невольно задаю себе вопрос: а что же дальше?
Он усмехнулся:
— По-видимому, в дальнейшем все должно пойти само собой. Однако я согласен с вами, что практика подготовки наших парашютистов слишком узка.
— Я говорил об этом, Владимир Александрович, подполковнику Коссенюку. Он выслушал меня довольно рассеянно…
— Все же, что он ответил? — с интересом спросил Борисов.
— Он сказал, что впереди у нас еще много времени. Упущенное, дескать, можно наверстать. Впрочем, не знаю и с уверенностью не могу сказать, действительно ли у нас так много времени? Что касается нашей бригады, то мы перестроим учебу немедленно.
— Я понимаю, — заметил Борисов. — Тревога чувствуется даже в воздухе… Хотя бы этот самолет… Почему он вдруг появился в районе учений?
— Как, разве и вы заметили чужой самолет? Право, я был удивлен, что на него никто не обратил внимания.
— Могу доложить подробно, — сказал Борисов. — Военный самолет-разведчик с румынскими опознавательными знаками появился с запада в девять ноль-ноль в тот момент, когда наши десантники приземлились. Идя на значительной высоте, самолет сделал несколько кругов над Джанкоем и удалился в западном направлении…
Занятый множеством дел, я тоже вскоре забыл об этом самолете и вспомнил лишь на следующий день в беседе с командующим Одесским военным округом генерал-полковником Черевиченко.
Подъезжая к зданию округа, я обратил внимание, что у его подъездов собралось много офицеров в полевой форме, с чемоданами в руках. Молодой капитан, которого я спросил, зачем он явился в штаб, ответил смущенно:
— Подняли по тревоге… Часть уже куда-то уехала, а мы ожидаем распоряжений. Товарищи поговаривают: может быть, война? Но с кем? Я думаю, предстоят штабные учения.
Генерал-полковник Черевиченко, подтянутый, стройный брюнет, принял меня просто и радушно. В течение пяти минут он разрешил все вопросы материального обеспечения бригады, выделил инженерное имущество и грузовые автомашины.
— Вам, Александр Ильич, — сказал он дружески, — я выделяю легковую машину. Можете командировать в округ представителя и получить ее. Сейчас вам придется много передвигаться, везде поспевать. Бригада должна усиленно заняться боевой подготовкой в условиях наиболее приближенных к военному времени.
— Разве имеются сигналы, что скоро будет война?
Черевиченко задумался.
— Для вас, конечно, не секрет, — сказал он, — что фашисты продолжительное время сосредоточивают войска у нашей западной границы. Как-то в их печати промелькнуло сообщение, что эти перемещения носят обычный характер: выезд в лагеря, замена одних частей другими, перебазировка для отдыха и прочее. Восточная граница Германии, ввиду договора тысяча девятьсот тридцать девятого года, наиболее, мол, спокойна, и здесь солдаты и офицеры безмятежно могут отдохнуть.
— Но вчера над Джанкоем появился иностранный самолет-разведчик. Какая наглость! И безнаказанно улетел…
— В последнее время нашу воздушную границу все чаще нарушают иностранные самолеты-разведчики. В основном, немецкие.
— Почему мы их не сбиваем?
Командующий округом посмотрел мне в глаза.
— Когда речь идет о возможности возникновения войны, — сказал он, — о судьбах миллионов людей, недопустимо поддаваться провокации. Гнев всегда плохой советчик. Нужно иметь железную выдержку и стойкость. Если войну с фашистской Германией не удастся предотвратить, — ее нужно хотя бы оттянуть и за это время укрепить нашу военную мощь. Англо-американо-французские правящие круги давно пытаются столкнуть нас с Германией. Для них желательно, чтобы и мы, и немцы истекали кровью в этой войне, а они диктовали бы свою волю… Гитлер не отказался от своих бредовых планов мирового господства. Но если бы мы ввязались в войну с Германией год-два назад, как ликовали бы заправилы англо-американо-французского блока! Они стремятся загребать жар чужими руками. Для нас же, для нашей партии и народа, мир — священное понятие. Однако, если придется воевать, будем биться насмерть!
Сосредоточенно-спокойный, Черевиченко стоял у окна и задумчиво смотрел вдаль. Таким и запомнился он мне навсегда.
С чувством внутренней напряженности и тревоги я возвратился в часть. Явных признаков резкого изменения обстановки не было, но предчувствие чего-то недоброго упорно нарастало. Я старался успокоить себя тем, что личные предположения могут быть ошибочны. И румынский воздушный разведчик, и командиры, поднятые по тревоге в штабе округа, — эти факты могли быть и несущественными.
Впечатления от поездки в штаб округа вскоре заслонились конкретными делами, жизнью бригады. После учений в Крыму я видел, как много предстояло сделать, чтобы бригада стала образцовой. То, что уже было сделано, могло считаться лишь началом.
22 июня утром я, как обычно, пришел в штаб бригады. Тот день мне запомнился до мельчайших подробностей, хотя в обстановке штаба не произошло никаких перемен. Вт и сейчас вижу просторную, светлую комнату в три окна, большую карту Украины на стене, над картой — портрет Ленина. Мерно постукивают часы. Молчат телефонные аппараты.
Оперативный дежурный, стройный, сероглазый капитан, почти бросается мне навстречу. Я успеваю заметить, как дрожат его губы и нервно подергивается бровь.
— Сегодня в четыре часа утра немецко-фашистские войска нарушили государственную границу СССР…
Я сразу же останавливаюсь, как от толчка в грудь, некоторое время молча смотрю на дежурного офицера. Чувствую, как замирает сердце, словно я падаю с большой высоты.
…Война полыхала уже несколько часов, и пограничные войска героически сражались с передовыми полчищами врага, вторгшимися на нашу землю.
С нетерпением ждал распоряжений из штаба корпуса. Но телефон молчал. Равнодушно постукивали настольные часы. Несколько раз порывался снять трубку телефона и опускал руку. Но все же не выдержал, позвонил подполковнику Коссенюку. Он только что вернулся из Одессы.