Мы вышли на улицу.
Сеял холодный дождь. Ветер где-то перекатывал сорванный лист железа. Комиссар всю дорогу молчал и уже у домика штаба взял меня под руку, заговорил удивленно:
— А ведь все это как сказка, Александр Ильич! Девушка охраняет раненых и одна ведет бой. Рассказать об этом лет через двадцать, может, найдутся такие, что не поверят? Одна, и никакой надежды на помощь. Враг окружает, и, значит, смерть. Но верное сердце отдано раненым воинам до последнего биения, и оно побеждает, это верное сердце!
Яркая вспышка ракеты перечеркнула небо, и обычно, усталое, в резких морщинах лицо комиссара мне показалось молодым.
«Почему этим нашим стрелковым дивизиям удавалось бить врага и гнать перед собой хваленые войска противника?
Потому, во-первых, что при наступлении они шли вперед не вслепую, не очертя голову, а лишь после тщательной разведки, после серьезной подготовки, после того, как они прощупали слабые места противника и обеспечили охранение своих флангов.
Потому, во-вторых, что при прорыве фронта противника они не ограничивались движением вперед, а старались расширить прорыв своими действиями по ближайшим тылам противника, направо и налево от места прорыва.
Потому, в-третьих, что, захватив у противника территорию, они немедленно закрепляли за собой захваченное, окапывались на новом месте, организуя крепкое охранение на ночь и высылая вперед серьезную разведку для прощупывания отступающего противника.
Потому, в-четвертых, что, занимая оборонительную позицию, они осуществляли ее не как пассивную оборону, а как оборону активную, соединенную с контратаками. Они не дожидались того момента, когда противник ударит их и оттеснит назад, а сами переходили в контратаки, чтоб прощупать слабые места противника, улучшить свои позиции и вместе с тем закалить свои полки в процессе контратак для подготовки их к наступлению.
Потому, в-пятых, что при нажиме со стороны противника эти дивизии не впадали в панику, не бросали оружия, не разбегались в лесные чащи, не кричали „мы окружены“, а организованно отвечали ударом на удар противника, жестоко обуздывали паникеров, беспощадно расправлялись с трусами и дезертирами, обеспечивая тем самым дисциплину и организованность своих частей.
Потому, наконец, что командиры и комиссары в этих дивизиях вели себя как мужественные и требовательные начальники, умеющие заставить своих подчиненных выполнять приказы и не боящиеся наказывать нарушителей приказов и дисциплины».
Текст этого документа политработники дивизии прочитали в каждом подразделении, разъяснили каждому бойцу.
В эти дни к нам пришло пополнение, но прежде чем бросить его в бой, мы решили провести с новичками занятия по боевой подготовке. Бойцы вели обстрел боевыми патронами, изучали материальную часть оружия, бросали гранаты.
В свободные минуты я пришел к новичкам. Группа солдат окружила седого плечистого человека, склонившегося над пулеметом. Я узнал комиссара Чернышева: он разбирал замок… Рядом с ним сидел, с рукой на перевязи, Кремежный. Он отказался уходить в госпиталь, в тыл, и теперь проводил занятия с бойцами пополнения.
Я удивился Чернышеву:
— Что это вы, Федор Филиппович, заново оружие вздумали изучать?
— Нужно немного вспомнить. Очень хорошая машина в обороне, если уметь ею владеть. Я всем комиссарам и политработникам приказал, чтобы они отлично изучили оружие, которое имеется у них в подразделении, в части, присутствовали на занятиях по огневой, инженерной, тактической и специальной подготовке. В бою хороша пропаганда примером, когда сам умело и грамотно показываешь тот или другой боевой прием… Даже самые хорошие мысли и стремления политработника, самые чистые и возвышенные порывы могут остаться только при нем, если у него нет военных навыков и знаний… Вот посмотрите на старших политруков Олега Кокушкина и Григория Марченко: они отлично знают оружие, военную технику, имеют немалый боевой опыт. Все свои знания в бою и на отдыхе они передают бойцам, и солдаты видят в них подлинных коммунистов-фронтовиков, уважают и любят.
Он вытер паклей замасленные руки, взял у Кремежного папиросу:
— Наш лейтенант, товарищ Кремежный, говорит, что я неплохо знаю пулемет. Слышите? Неплохо… Тут имеет место явная скидка. Ясно, что я должен знать эту «машинку» отлично… Думаю, что со временем такую оценку от товарища Кремежного заслужу!
Я сел рядом с ними у пулемета, быстро разобрал и собрал замок. Павел Кремежный спросил удивленно:
— Значит, приходилось и «максимом» работать?
— Ого, еще сколько лет!..
Он встал, отбросил папироску, поправил шапку, одернул шинель:
— Разрешите, товарищ полковник, вопрос…
— Обращайтесь, лейтенант… Есть новости?
Он улыбнулся, выше вскинул голову:
— Как-то непривычно мне это слово «лейтенант»… Будто и не ко мне относится. Вчера был сержант, сегодня — лейтенант…
— Значит, заслужили.
— Но я, товарищ полковник, не только про себя думаю. Есть другая забота. Про дивизию мои мысли каждый час… Вот батальонный комиссар нам рассказывал, что четыре дивизии получили наименование гвардейских. Великая честь! А что же мы? Столько времени в боях, в кровь бьем фашиста по сопатке, и — ну, как бы вам сказать? — и нету надежды на такое славное звание…
Бойцы напряженно слушали, боясь проронить хотя бы слово.
— Кто может лишить нас надежды, товарищ Кремежный? Гвардейское звание мы должны завоевать.
— Верно. Вполне согласен… Однако позвольте высказать вам мое личное мнение и мнение бойцов всего взвода по этому вопросу.
— Говорите. Мне интересно…
— Вы все время внушали нам, товарищ полковник, что успех боя зависит от хорошей подготовки личного состава, чтобы каждый боец не только отлично знал свою задачу, но и грамотно выполнял ее на поле боя. И еще вы говорили, что успех зависит от правильной организации взаимодействия и управления боем, а также от желания каждого бойца и командира выполнить поставленную задачу. Теперь эти истины в уме и в сердце каждого нашего бойца. Но что же мы будем делать дальше, товарищ полковник? Семь суток непрерывно деремся мы за Тим, ночью имеем большие успехи, бьем немца, освобождаем город, а днем отступаем на прежний рубеж. В чем дело? Почему так получается? Разве мы хотим отдавать врагу занятый, политый нашей кровью город? Нет, не хотим, мы крепко держимся за него и крепко деремся. Но силы наши и силы фашистов не равны. С болью душевной, с горечью в сердцах отходим мы в исходное положение… Чуть поднимется солнце — прет вражеская авиация. Сбрасывает бомбовый груз на наши боевые порядки, потом делает второй заход, снижается до бреющего полета и начинает обстрел из пулеметов. Потом появляются танки врага… Это немецкий военный стандарт: ни капельки нового, все по одному расписанию. А у нас нет зенитных орудий, чтобы отбить воздушную атаку, и нет противотанковых средств, чтобы отразить танки противника… Все это получается вроде бы как у зайцев: соберутся они с вечера — и шасть в огород покушать ботвы или капусты, а как только день настанет, бегут от охотников кто куда… Но ведь не каждому уйти удается: одного, смотришь, подранили, другой — убит.
Он внимательно взглянул на меня, на Чернышева и закончил негромко, заметно волнуясь:
— Может, вы подумаете: трусит Кремежный, при бойцах такие разговоры ведет. Но бойцы наши — люди грамотные и все, как один, патриоты. А Кремежный не трусит: отец мой беляков с Буденным рубил, дед против турка воевал, прадед за Севастополь сражался. Весь род мой военный, и, верьте на слово, смерти за правое дело я не страшусь. Только обидно мне, что мы не гвардейцы. Удержали бы город, немца отбросили подальше, — наверняка дивизия гвардейской стала бы. Чего же у нас не хватает для этого? Отваги? Достаточно. Желания разбить врага? Тоже вполне достаточно. Организованности? Есть и она. Оружие нам нужно: зенитки, противотанковая артиллерия, ружья!
— Трусом, товарищ Кремежный, никто вас не считает, — заметил Чернышев. — А если вы командиру дивизии выкладываете все, что на душе у вас накопилось, что ж, откровенность, доверие и дружба — родные сестры.
Мне нравился этот бывалый солдат с орденом Красного Знамени на груди, с его переживаниями за дивизию, с желанием мыслить масштабами всего соединения. Мне нечего было скрывать, не было смысла преуменьшать наши трудности и преувеличивать успехи. Я привык говорить воинам только правду. И я сказал:
— Не буду разубеждать вас, товарищ Кремежный. Вы правильно рассуждаете: нам не хватает оружия. Однако потерпим еще немного: будут у нас и танки, и зенитки, и противотанковая артиллерия… Что ж делать, если приходится отходить из города? Мне тоже обидно и больно: деремся за каждую улицу и каждый дом, а потом отходим, чтобы ночью снова за них драться: Но разве наши усилия напрасны? Разве мало уничтожили мы фашистов, мало, сожгли их танков и автомашин? Вы слышали, что говорят их офицеры, взятые нами в плен: «О русс, — говорят они, — наш полк, наша рота — капут!»
Своими активными действиями мы сумели привлечь на себя две полноценные немецкие дивизии, причем одна из них — танковая! А если бы мы перешли к обороне и прекратили атаки? Дело понятное: немцы оставили бы в городе небольшой гарнизон, бросили бы эти две дивизии на наших соседей и стали бы развивать наступление на восток. Мы поступили бы подло, товарищ Кремежный, если бы позволили гитлеровцам это сделать. Значит, борьба не должна ослабевать ни на один день. Если противник силен и вы в этом убеждены, а сил у вас не так-то много, все равно, не оставляйте противника в покое; разведайте у него слабину, соберите все свои силы в кулак, выждите подходящее время и нанесите удар в этом направлении.
Во-вторых, если имеется возможность, сделайте этими силами маневр и нанесите внезапный удар по флангу и тылу врага. Правда, нельзя забывать, что этот маневр может быть связан с большим риском, ведь противник и сам может нанести удар по вашему слабому месту, однако риск неизбежен, и важно, чтобы он не был безрассудным, чтобы командир учел каждый минус и каждый плюс.
В-третьих, нам, людям военным, отсиживаться не к лицу. Ненавидеть врага всей душой — значит уничтожать его при малейшей возможности, а если нет таких возможностей — нужно их создавать. Разыщи врага и, если он не сдается, — уничтожь. Конечно, хорошо бы иметь побольше зениток и танков. Но ведь мы воюем тем, что имеем в руках. Можете верить мне, товарищ, лейтенант, скоро, очень скоро, я лично в этом убежден, над нашими батальонами, над полками, над дивизией затрепещет гвардейское знамя. Мы его добудем в боях…
Солдаты теснее окружили меня. Суровые лица их застыли, а глаза сияли. Что случилось с Кремежным? Он сорвал с головы шапку и швырнул на землю.
— Извините, товарищ полковник… Я сейчас не строевой. Но если вы позволите… Очень прошу, позвольте. Я возвращусь к своему пулемету во взвод.
— Наденьте шапку, — строго сказал Чернышев. — Помните, вам поручено очень важное дело: проводить занятия с бойцами.
Кремежный поднял шапку, выпрямился, зубы его блеснули в улыбке.
— Есть…
Ночью эта свежая группа бойцов впервые вступила в бой. Сержант Аревадзе, тот самый юноша, которого Кремежный обучал бросать гранаты и назвал самым хорошим учеником, уничтожил две бронемашины и один танк противника. Сержант пулеметного взвода Кручинин поджег грузовую машину, уничтожил расчет противотанковой пушки, нанес повреждение двум танкам врага и расстрелял группу вражеских автоматчиков.
Сержант Шарупов забрался на окраине Тима в покинутый дом, замаскировался и стал выслеживать вражеских автоматчиков. Они пытались укрыться в этом доме. Шарупов принес их документы и автоматы.