До начатия Теккереевых лекций о юмористах, большинство слушателей воображало себе автора "Ярмарки Тщеславия" не иначе, как очень молодым человеком, юношей, неизвестно почему-то обладающим колоссальною жизненною опытностью и отчасти бесчеловечным сердцем. Для сантиментальных дам Вилльям Мекпис считался дерзким врагом и насмешником, - все-таки, однакоже, молоденьким, стройненьким, привлекательным насмешником! Но - увы! блистательная европейская слава редко достигается в те годы, когда человек остается молоденьким, стройненьким и привлекательным для женщин с сантиментальными наклонностями. На место поэтической личности, созданной дублинскими и американскими дамами, перед публикой стоял человек средних лет, много испытавший и много перенесший в свою жизнь, достигший до тайн сердца человеческого годами горького опыта, - человек, трудившийся много и незаметно, писавший под разными именами, к сроку и для гонорария, когда-то прокармливавший себя своим пером и карандашом, - писатель, много раз уязвленный врагами и книгопродавцами, много путешествовавший в "задних вагонах" железной дороги и посвятивший одну из повестей своему парижскому портному, за то, что тот беспрепятственно выпустил его из Парижа и терпеливо ждал уплаты по счету, - ждал, может быть, до той поры, пока успех "Ярмарки Тщеславия" не водворил благоденствия в кошельке нашего Теккерея. "У бедного Катулла в кошельке завелась паутина - пишет любезнейший из поэтов - друзья мои, приходите ко мне обедать, - только приносите с собой вино и вкусные кушанья: ручаюсь, что вы отобедаете отлично". Любезнейший из современных юмористов следовал примеру любезнейшего из поэтов, среди нужды и труда знакомясь с человеком, наперекор нужде и труду приучаясь любить человека. Что касается нас, то наш Теккерей, в его настоящем виде, милее Теккереева идеала, созданного дублинскими дамами...
...Представив читателю, по возможности, подробный и живой отчет о содержании лекций В. Теккерея и дозволив себе, в продолжение рассказа, несколько относящихся к ним заметок, мы считаем долгом сказать несколько заключительных слов обо всем произведении, как о новой книге. Читанные лекции, особенно лекции полуимпровизированные, редко выходят хороши в печати {Фокс, застав одного из парламентских товарищей за чтением своей речи, спросил его: "Какова она в печати?" - "Превосходна! - ответил тот. - Я читаю и восхищаюсь". - "Плохо, - заметил оратор, - стало быть, она никуда не годится как речь!" - Примеч. автора.}; но Теккереевы юмористы и в этом отношении стоят внимания любителей великобританской словесности. Весь труд несколько несоразмерен по частностям, несколько прихотлив по замыслу, но выполнен с легкостью, живостью и горячностью. Автор сам поучается поучая других, и любовь его к предмету чтений не может быть заподозрена ни мало. Оживленный успехом, наэлектризованный сочувствием публики, он позволяет себе десятки удачнейших шуточек, мастерских, иногда пристрастных очерков, верных, хотя по временам парадоксальных заметок. Все особенно бойкое и остроумное в лекциях мы постарались передать читателю слово в слово, и читатель согласится, что таких мест приведено нами немало.
Как собеседник публики, как фельетонист и увлекательный рассказчик, способный принести великую пользу популяризированием идей и фактов не всем известных, Теккерей заслуживает безусловной похвалы за свои лекции; но как историк словесности (а эту роль ему, по необходимости, пришлось на себя взять, толкуя о половине знаменитейших писателей своей родины), как историк словесности и биограф лиц, ее прославивших, наш профессор оказывается слабым, а иногда и более чем слабым...
В этом высшем даре воссоздавать минувшее время, воскрешать из литературных могил образы давно усопших великих людей природа отказала Теккерею. Автор английских юмористов не будет никогда Карлейлем, Макколеем, Джеффри, Ирвингом. Его последняя книга не войдет в число сочинений, двинувших вперед методу понимания родной словесности. Но тем не менее за ним останется слава профессора остроумного, оживленного, популярного и, следовательно, весьма способного к распространению в публике фактов и заключений, приисканных другими, более серьезными историками словесности, эссеистами и биографами.
...Однако, что же такое значит книга о "Снобсах"? спросит иной читатель, не имеющий времени, по причине картежных заседаний, следить за новостями английской словесности. И вообще, что такое значит снобе? На это вам можно ответить, не без основания, таким образом: книга о "Снобсах" нечто вроде потешного огня, устроенного из материалов, оставшихся после постройки "Ярмарки житейского тщеславия", костра, устроенного так, что уголья и искры должны сыпаться с него прямо в бороду зевак, сбежавшихся любоваться зрелищем. А что касается до значения слова снобе, то его можно перевести заглавием известной басни, именно ворона в павлиных перьях. Снобсы - сказал кто-то недавно - существа, старающиеся каждый свой гривенник представить червонцем, и оттого часто лишающиеся запаса своих скромных гривенников! Снобе есть человек, который лезет знакомиться вне своего круга, хвастается своей дружбой с князем Г., тратит последнюю сотню целковых на лондонский фрак с принадлежностями, надевает белый галстук для того, чтобы отобедать у своего родного брата, дает балы, и при этом случае превращает собственную и женину спальню в комнату для игроков, или пожалуй в столовую. Есть люди, одаренные от природы крыльями (конечно моральными) и не умеющие владеть ими. Снобсы, напротив того, не имея никаких крыльев, так и порываются залетать в поднебесную область. Снобе обыкновенно ходит по Невскому в мороз, одетый в пальто выше колен; в опере кланяется незнакомым дамам; в настоящем году носит такие широкие рукава, что приобретает себе, в нашем суровом климате, нечто вроде летучего ревматизма; тоскует, проматывается, бьется, злится и скучает, - а все это потому, что имеет страсть сыграть роль хоть на вершок выше той роли, которая дана ему небом. Но да не подумает читатель, чтоб снобе был то же, что когда-то называлось франтом или онагром: многие из гостей, пившие у моего саркастического друга скверное вино из иностранных бутылок, могли назваться львами, однако они оказались совершенными снобсами. Богатый и изящный человек, думающий идти в уровень с особами, несравненно умнейшими себя, есть снобе, и умный, но небогатый малый, лезущий в дружбу к богачам - снобе; одним словом, к разряду снобсов потребно причислить всех индивидуумов, бросающих, для потехи своего презреннаго тщеславия, ту жизненную колею, следуя по которой они могут быть счастливыми и до конца дней своих избегнуть названия снобсов. Характеристика подобного народа набросана Теккереем весьма ловко, хоть очень небрежно: читая первые главы, решительно не понимаешь в чем дело, - но так как автор "Пенденниса" болтает необыкновенно мило, то этот недостаток потом забывается. Гораздо важнее другой недостаток книги о "Снобсах", - автор явно высказывает свое пристрастие в дурную сторону, и, называя город Лондон отчизною снобсов, поперечит всем нашим понятиям об общественной жизни своих соотечественников. Весь мир есть отчизна снобсов,но в Англии сноббичность развита менее, чем в других столицах мира: лондонские жители имеют другие пороки, стоящие сноббичности, которая никогда не будет очень процветать в отечестве мистера Домби, сквайра Олльворти и Самуила Джонсона. Снобсы, подсмотренные и обрисованные Теккереем, принадлежат почти все без исключения к праздным членам лондонского общества, а так как праздный британец есть изъятие из общаго правила, то и герои Теккерея грешат своею исключительностью. Несколько неодолимых плотин защищают лондонский свет от океана сноббичности. Первая из этих плотин есть английское home, вторая практичность, врожденная нации, третья - резкое разграничение многоразличных кружков общества {На днях одна молодая иностранка, все детство свое и первую молодость проживавшая в Лондоне, на вопрос какого-то петербургского денди по поводу вечеров леди Норфольк простодушно ответила: да разве мы с мужем можем быть у нее на вечерах? Сказанная молодая особа имеет, кроме необыкновенной красоты, более 100.000 асс. годового дохода: муж ее негоциант. Сказанный денди, осведомившийся о леди Норфольк, дурень собой, имеет 6.000 асс. дохода, дед его был тоже русский негоциант. Где сноббичность? - Примеч. автора.}. И наконец, самое обилие чудаков, резкая особенность британской нации, есть защита своего рода: чудак, эксцентрик никогда не сделается снобсом и не пустится лезть в чужие сани, ибо пускаясь на такое дело, он перестанет быть чудаком, и для мизерного тщеславия расстанется со своею самостоятельностью. Недавно мне рассказывали историю одного лондонского жителя, повесившегося потому, что ему сделалось несносным одеваться каждое утро! Согласитесь, что это не был снобс, любитель обезьянства! Все это Теккерею известно гораздо лучше нашего, - он сам сознается, что его изложение не совсем согласуется с программой, а потому и вертится, и вьется, и бросается на мелочи, и смешит нас милейшими, но совершеннейшими пустяками. Возьмите, например, описание поездки автора в коттедж мистера Панто, отбросьте из него все прекрасные, не идущие к делу частности, и оставьте для оценки только заметки о сноббичности семейства Панта - все эти заметки вертятся около двух предметов: календаря перов и конюха, превращенного в буфетчики. Вернувшись назад, возьмем главу о снобсах на пароходе - сатира опять-таки вертится на мелочах, на обезьянстве туристов, на их смешном наряде, составленном из одних карманов. Заключение автора о том, что великое число его соотчичей ездят на твердую землю из духа подражания, может быть, справедливо, но даже против этого заключения найдется своя заметка в опровержение: англичанину гораздо дешевле жить за границей, чем в Лондоне, и вот каким образом иной весьма самостоятельный, но рассчетливый джентльмен попадает в Теккереевы снобсы, не имея в себе ровно ничего сноббичного.
Из всего сказанного явствует, что снобсы вообще были раскрыты и описаны гораздо прежде Теккереевой книги о "Снобсах". Шарль Бернар, в своей "Львиной Коже", очертил этих господ очень удачно. Со всем тем Теккерей сделал все-таки довольно многое для пользы науки о снобсах; он дал этим джентльменам нерушимое название, завоевал область снобсов, как Кортес завоевал великую часть не им открытой Америки, и вообще сочинил вещь очень замечательную. По следам Теккерея пойдут многие, и, начав с небольшого, мало-помалу исследуют, может быть - исследуют хотя приблизительно эту страшную, гибельную болезнь девятнадцатого века, называемую тщеславием.
...О сочинителе книги о лондонских снобсах, то есть о Теккерее, пользующемся такою любовью читателей своих и русских, долгом считаю сообщить несколько биографических сведений. Вильям Теккерей вовсе не такой молодой человек, как почему-то думают все охотники до его произведений, - ему в настоящее время около сорока двух лет, и он уже очень давно подвизается на поприще великобританской словесности; по жизни своей он может назваться человеком, много видевшим и перетерпевшим в свой век. Теккерей происходит от весьма хорошего семейства, в юности учился весьма долго в Кембриджском университете, и вышел оттуда без всякой ученой степени, думая посвятить себя живописи. В 1836 году он проживал в Париже и с усердием копировал картины Луврской галлереи, посвящая свободное от занятий время пирушкам с друзьями-артистами, рисованию карикатур во вкусе Гогарта и, может быть, публичным балам города Парижа. Но увы! по суждению знатоков, карикатуры Теккерея оказывались несравненно лучше его серьезных картин, и картин этих решительно никто не покупал, хотя их производитель отчасти нуждался в деньгах. Промучившись три года, Теккерей возненавидел живопись, решился вступить на литературное поприще и прямо начал с издания еженедельной газеты, вроде "Атенея" и "Литературных Ведомостей". Но его газета, не выдержав соперничества с старшими листками, упала решительным, но не бесславным образом. Так как Теккерей уже приобрел себе репутацию человека весьма способного, то редакции "Понча" и "Fraser's magazine" предложили ему место на страницах своих изданий, - а скоро его статьи, подписанные странным псевдонимом Михаил Анджело Титмарш, обратили на себя внимание любителей.
Работая неутомимо и поправив свои денежные дела, Теккерей нашел возможность сделать два путешествия, одно, небольшое, в Ирландию, другое, более значительное, в Константинополь и Сирию. Обе поездки были описаны полукомическим образом; издание первой украшено, при выпуске его в свет картинками работы самого автора. Ирландские заметки особенно понравились читателям: отдавая полную справедливость отличным качествам ирландского народа, соболезнуя о его бедственном положении, Теккерей нашел, однако, случай над ним подсмеяться, и подсмеяться весьма умно и верно. "Разве абсентеизм (пребывание землевладельцев вне родины), замечает он, виноват в том, что дома Ирландцев грязны до невероятности? и что Бидди целый день зевает, сидя под воротами? Даю вам мое слово, эти бедняки, чуть ветер растреплет их кровлю, начинают думать от всей души, что обязанность владельца заключается в том, чтоб явиться и починить ее собственноручно. Я вижу, что народ ленив, но из этого не следует ему быть грязным - можно иметь мало денег и не жить вместе со свиньями. Полчаса работы на то, чтоб выкопать канаву, может быть достаточным для уничтожения сора и грязной воды перед дверью обители. Зачем же Тим, имеющий довольно рвения, чтоб лупить 160 миль для того, чтоб присутствовать на скачке, не займется работами около дома?"
"В Лимерике я зашел в лавку, чтоб купить пару знаменитых тамошних перчаток. Хозяин, вместо того, чтоб показать мне свой товар, поймал на пороге какого-то прохожего, увел его на улицу и стал говорить с ним (конечно о килларнейских скачках), оставив меня на полной свободе украсть у него хотя целый мешок перчаток. Я этого, однако, не сделал, а вместо того вышел из лавки, сделал купцу низкий поклон и сказал, что зайду на будущей неделе. Он ответил - лучше подождите теперь, и продолжал свою беседу. Надеюсь, что торгуя таким образом, он не замедлит в скорости составить себе почетное, независимое состояние".
Путешествие по Востоку описано в еще более шутливом роде. Который-то из многочисленных лондонских чудаков, находясь в компании ориенталистов и туристов, изъездивших все восточные государства, долго слушал рассказы; и наконец прервал их, выразившись тако: "Э, господа, сознайтесь, что весь Восток - выдумка (a humbug)". С такой же точки зрения смотрит М. А. Титмарш на таинственный и заветный край, на Босфор, Смирну и так далее. Там встречает он турчанку в коляске на лежачих рессорах, в другом месте открывает, что мрамор дворцов и киосков сделан из дерева. Все это читается легко, и пользуется заслуженным успехом.
Снобсы частью печатались в "Понче", потом были изданы отдельно. "Эдинбургское Обозрение", отдавая справедливость таланту автора, нападало на неопределенность сюжета, и очень остро заступилось за снобсов, дающих вечера. "Неужели г. Теккерей, говорит его редакция, запрещает бедным людям веселиться и обращать свои спальни в комнаты для игры во время вечера? Высшее общество все-таки будет высшим по образованию и наружному блеску, и мы не видим сноббичности в человеке, знакомящемся с лордами, и даже весьма довольном этим знакомством. Скорее - страсть автора к награждению всего рода человеческаго сноббическими качествами, не заставляет ли в нем самом предполагать малую частицу сноббичности".
Под "Vanity Fair" Теккерей впервые подписал свое имя, и сверх того, на заглавном листке признал себя родителем всех творений, до того являвшихся в свет под псевдонимом Титмарша. С "Ярмарки Тщеславия" начался второй и лучший период Теккереевой деятельности. От души желаем, чтоб он длился долго и долго.
В. В. СТАСОВ (1824-1906)
Конечно, много разницы в индивидуальных талантах каждого [Диккенса и Теккерея], но все вместе воспроизводят типы и сцены того самого рода, которые наполняют создания их товарищей-романистов. У них те же красоты, то же направление, но вместе и те же недостатки, что у тех. И до сих пор любимые темы английского искусства: угнетенная старость, страдающая беспомощность и потом, как последняя страница английского романа, счастливая судьба, восторг оправданного судом семейства, схваченный законом преступник. Без благодетельного фатума, без апофеоза семейного счастья (немного приторного) англичанин и до сих пор не обходится, без них картина ему не полна, не вся тут.
После всемирной выставки (1862)
К. Д. УШИНСКИЙ (1824-1870)
"Приезд в Париж" Теккерея - одно из слабейших произведений знаменитого писателя и, по нашему мнению, переводить его не было никакой надобности" [имеется в виду публикация "Современника"].
Библиотека для чтения. 1851.
Т. 127, окт., ч. 2
"...Теккерей на возвратном пути из Америки, откуда он привез 70.000 франков, продолжал читать свои импровизированные лекции на корабле. Публичные лекции вообще в большой моде в Англии..."
Современник. 1853. Июль
"В прошедшем номере "Современника" мы говорили уже о дорожных лекциях мистера Теккерея, которые вознаградили его с избытком за все путевые издержки, а теперь мы можем уведомить наших читателей о самом содержании этих чтений. Первый современный английский юморист выбрал предметом своих лекций английских же юмористов XVIII столетия. Свифт, Стиль, Приор, Фильдинг, Смоллет были попеременно предметами его импровизаций, отличавшихся той скрытой иронией, тем умением передавать серьезные мысли в форме веселой шутки, которым отличается Теккерей и с которыми познакомилась наша публика в "Ярмарке тщеславия" и в "Пенденнисе". Впрочем, мнение его о достоинстве этих юмористов вызывает множество произведений [?]
Мы считаем не лишним перевести отрывок из этих лекций, помещенный в одном английском журнале, чтобы познакомить наших читателей хоть сколько-нибудь с той игривой, полушутливой и полусерьезной манерой, которую мистер Теккерей избрал для своих чтений и для которой, чтобы она не перешла в манерность, нужны были ему вся живость и сила его воображения и весь поэтический такт, указывающий должные границы".
Современник. 1853. Авг.
"...роман с биографическим направлением, будь он написан пером автора "Ярмарки тщеславия" и "Пенденниса", никогда не будет иметь той художественной полности и оконченности, которая только одна дает поэтическому созданию право на вечное и живое существование посреди оконченных созданий природы, истории и художнического гения человека. Мы смеем думать, что живая, глубокая, умная форма теккереевских рассказов, несмотря на всю свою увлекательность, есть только форма переходная. Это этюды великого художника, разбросанные по клочкам, - этюды, в которых художник приучает свою руку к меткой верности природе, затем, чтобы эта рука не изменила ему, когда он будет воспроизводить перед нами стройный, оконченный идеал какой-нибудь стороны действительной жизни. Читая "Пенденниса", мы читаем удивительную, мастерскую, гениальную биографию, или, лучше, автобиографию, но не роман, - эту прозаическую поэму, как называет ее Гоголь...
Читая "Отиллию" или даже "Вертера" Гете, мы видим удивительно глубоко-обдуманное, поэтическое, цельное создание, от которого нельзя без варварства отнять ни одной черты, к которому нельзя прибавить ни одного эпизода; тогда как из этих эпизодов, может быть, множество отнято и убавлено в созданиях Диккенса и в особенности Теккерея, хотя Теккерей далеко опередил Диккенса в умении подмечать и выражать самые тонкие, ядовитые, а изредка и поэтические черты современной жизни. Но великие по форме создания Гете: как далеки они по живому содержанию от созданий Теккерея. Мы думаем, что седая опытность современного юмориста и поэтическая свежесть его душевных движений найдут когда-нибудь себе художественную форму, в которой все неисчерпаемое разнообразие действительной, а не идеализированной жизни (как у Гете) найдет себе художнически-стройное и оконченное выражение. Вот на каком основании мы называем биографическую форму романов формой переходной и думаем, что романист не должен упускать из виду, что он пишет не биографию, а прозаическую поэму..."
Требования современной читающей публики так велики, что только такие романисты, как Диккенс и Теккерей, в состоянии, и то на минуту, удовлетворить им. Давно уже прошло то время, когда какой-нибудь новый роман Ричардсона, д'Абрантес или Радклиф мог занять внимание на целые годы. Теперь даже роман Диккенса и Теккерея прочитывается и забывается в несколько часов; что же сказать о второстепенных романах и повестях?..
В Англии истина биографий, видимо, одолевает поэтическую концепцию.
Теккерей в своем "Эсмонде" до того верен веку и лицам, которых он рисует, до того подражает даже языку того времени, что роман исчезает, и перед глазами проходит отвратительно грязная хроника. Сам герой не стоит того, чтобы облекать его существование в поэтическую форму: он жертвует для своей любовницы спокойствием тысяч и собственными своими убеждениями. Он отвратителен, но окружающие его лица еще чернее, и человеку, прочитав этот роман, остается только сказать: "Какое скверное было время".
Современник. 1854. Т. 44, Э 3
Должно знать эти особенности английской общественной жизни, если мы хотим понимать произведения современной английской литературы и объяснить себе истинное значение многих страниц Диккенса и Теккерея...
Уильям Теккерей, известный и под псевдонимом Микеланджело Титмарша, родился в Калькутте (как и молодой Ньюком) в 1808 году. Воспитывался в Чартер-Гоузе (Grey Friars его последней повести) и потом в Кембридже. Припоминают, что в Чартер-Гоузе он охотнее читал Аддиссона и Стиля, чем Гомера и Вергилия:
"Читал охотно Апулея,
А Цицерона не читал".
Впрочем, он хорошо познакомился с классическими писателями и полюбил впоследствии великих писателей Греции и Рима.
Он должен был быть богатым человеком; но предусмотрительность тех, в чьих руках было его состояние, поставила его в положение человека, который должен прокладывать себе дорогу в жизни своими собственными природными средствами. Вместе с состоянием расплылась и всякая возможность самообольщения, и Теккерей стал лицом к лицу с черствой, неподатливой стороной жизни, где для умного и наблюдательного человека грошовый выигрыш дает на червонец золотого опыта. Вот почему мы не можем сказать вместе с "London News", что от потери состояния потерял один Теккерей, а выиграл целый свет: выиграл свет, выиграл и Теккерей. Мы того убеждения, что истинной, полной жизнью живут только те люди, которые сами прокладывают себе дорогу в жизни. Будь родственник Уильяма Теккерея предусмотрительнее и бережливее, и в "Придворном путеводителе" оказался бы один богатый дом на лучшем лондонском сквере, но зато мы никогда бы не услышали о мистере Микеланджело Титмарше. Эта догадка идет в особенности к гениям такого рода, каков гений Титмарша. Все его чудные рассказы - блестящие вариации на одну богатую поэму собственной его жизни. В Ньюкоме, мистере Титмарше, мистере Пенденнисе, рассказана одна бесконечно богатая быль, которой не могло бы создать самое пылкое воображение. Бедность - это такой чудный ингредиент в химическом смешении элементов жизни, от прикосновения которого истина выделяется, чистая, как золото, и иллюзии всякого рода улетают парами. Вот почему, повторяем еще раз, мы не согласны с биографом "Лондонской иллюстрации", что обстоятельства, поставившие Теккерея в стесненное положение, принесли ему вред: не будь этих обстоятельств, и его слава, его богатство, его талант были бы в опасности и, может быть, без могучей поддержки нужды погибли бы в напрасной борьбе с толстым слоем лоска, который в Англии более чем где-нибудь накладывается на все предметы.
Первые замеченные светом опыты Теккерея в литературе относятся к 1833 году. Он принадлежал к обществу замечательных писателей, которые придали жизнь и силу страницам "Фразерова магазина". С первых же страниц было видно, что на литературную сцену появился новый писатель с необыкновенной оригинальностью в мыслях и слоге: и в то же время уже многие предсказывали, что этот новый писатель займет высокое место в литературе.
Участие в Понче еще более увеличило его известность. Никто не забыл "Джемса", "Записок сноба", "Подражания новым романистам". "Ярмарка тщеславия" (Vanity Fair) была первым обширным и вполне оконченным рассказом Теккерея и останется навсегда одним из лучших романов в английской литературе. Слава нового романиста еще более была утверждена "Пенденнисом", несколько потрясена "Эсмондом" и упрочена "Ньюкомами".
Когда были объявлены лекции автора "Ярмарки тщеславия" об английских юмористах, все взволновались. Лучшие писатели, замечательнейшие словесники и цвет фешенебельного света толпились на этих лекциях. Будучи напечатаны, они оправдали свою известность и принесли автору порядочную кучу американских долларов. "В ту минуту, - говорит "Лондонская иллюстрация", - мистер Теккерей плывет снова к пристани Нью-Йорка" - "То tell all the Yankees about the Four Georges" {Рассказать вам, янки, о четырех Георгах (англ.).}, как выразился один превосходный писатель, "друг мистера О'Муллигана", в стихах, приготовленных нарочно к обеду, который дан был отъезжающему Теккерею и на котором председательствовал Чарльз Диккенс.
Читая романы Диккенса и Теккерея и припоминая всю уродливую условность английской жизни, всю ее натянутость, весь ее фальшивый лоск, весь этот миллион китайских приличий, как будто созданных для того, чтобы глупость и ум, честность и плутовство, доброта и злость, талант и бездарность могли прохаживаться в одной и той же зале, под звуки одной и той же музыки, не пугая разнообразием, - припоминая все это, нельзя вместе с тем не вспомнить философского положения, что все в жизни вырабатывается из противоречий. Всеуравнивающая условность английской жизни создала романы Диккенса и Теккерея, где все это безразличие дробится в тысячи видоизменений, где сбрасывается все похожее на обман и угловатая правда выставляется во всей своей наготе.
Заметки странствующего вокруг света (1854)
Читая в каком-нибудь романе, как два, ничего не делающие существа сгорают взаимной страстью и как потом эта страсть увенчивается браком, так и хочется спросить, что же было после? Шутка Теккерея, в которой он дорисовывает картину Вальтера Скотта и знакомит нас с семейной жизнью Айвенго и Ровены, внушена писателю глубоким знанием сердца и острой наблюдательностью того, что на каждом шагу встречается в жизни.
Труд в его психическом и
воспитательном значении (1860)
Мало ли раскидано психологических заметок, остроумных наблюдений, записанных психологических опытов, цельных психологических монографий в бесчисленных творениях древних и новых писателей? Библия, Гомер, Платон, Цицерон, Тацит, Сервантес, Макиавели, Шекспир, Гете, Диккенс, Теккерей, Гоголь разве не учили и не продолжают учить человечество психологии?
Психологические монографии (1860)
Л.Н. ТОЛСТОЙ (1828-1910)
"Вот факт, который надо вспоминать почаще. Теккерей 30 лет собирался написать свой первый роман... Никому не нужно показывать, до напечатания, своих сочинений" (Запись от 20 января 1854 г.)
"Читал Esmond's Life, читал Эсмонда, которого кончил; ничего не делал, кроме неаккуратного читания "Vanity Fair"; все читал Пенденниса" (Май 1855 г.)