Сповивала...
Потому как представлялось, что это именно о ней сложено, имеется в виду именно она, пречистая Романова Надька, когда зимой над обмерзшей прорубью, раскрасневшаяся, свои полотняные домотканые "ризы" стирает...
И мы так дружно выкрикивали для нее свою величальную песню, непременно с раскатистым ударением на последнем слоге...
А на следующее лето мы опять у Романова сада, вишнишпанки уже созрели, Надька как раз ягоды на варенье обрывает. Взобралась на одну из самых тучных вишен невдалеке от колодца, среди ветвей ее почти не видно, лишь краешек ситцевого платья пестреет да загорелые ноги сквозь листву просвечивают, сплошь в солнечных пятнах, в кружевах светотеней. Девчонка ее тоже здесь, под вишнею; за зиму подросла, задрав голову на дерево к своей молодой матери, оцепенела... Ведь интересно же наблюдать, как Надька, извиваясь всем станом среди ветвей, тянется загорелой рукой вверх, к грозди самых красных ягод, пылающих почти на верхушке.
Завидев нас, Надькина малютка диковато, исподлобья поглядывает на нашу мальчишескую ватагу, хотя могла бы и вспомнить тех, прошлогодних, и знать уже, что зла мы ей не желаем.
Вот оно, это дитя, которое нам в щедровках являлось, для которого на Ярдане Надька "ризы стирала". Только та, что в песне, пеленала сына, а эта - дочку, смуглую свою дикарочку, которую зовут Настей. Настенька. Настуся.
А иногда дядя Роман даже совсем по-взрослому называет малышку: Анастасия.
- А поди-ка сюда, Анастасия,- подзывает он девочку,- поздоровайся с женихами.
Она же - такой дичок, хоть и буркнет себе под нос, но чтобы улыбнуться...
- А это Надькино дите,- подает голос Заболотный,- оно хоть раз улыбнулось когда?
- По-моему, нет... Однажды, когда ты у колодезя на голове ходил, а так больше супилось... Не улыбалось... Как будто не умело...
- Кстати, и в галереях, ты обратил внимание? Сколько тех мадонн, каждая с младенцем, но - ни одного среди них улыбающегося... Почему это?
И Лида, встрепенувшись, интересуется:
- А правда, почему?
Заболотный у руля становится заметно суровее, затем добавляет задумчиво:
- А что может быть прекраснее улыбки ребенка?..
Ничто на свете но сравнится с ней.
VI
Шесть рядов металла в полете, в свисте-гудении, но они не в силах заглушить ровный гул Романовой пчелы, которая где-то там, в просторах наших степей, потянула п потянула над ржами свою золотую невидимую струну...
Все, собственно, и началось с того, что рой откуда-то прилетел на нашу Терновщину. Пчелиный десант, как сказали бы мы сегодня. Неожиданное появление загадочного этого роя было одним из самых роскошных мифов нашего детства. Многие видели, как из бездонной выси он летел, точно с небес, и хотя мог бы и на Улиновку взять курс иди на Озера, но выбрал, однако, Терновщину с ее оврагами... Золотым, аж темным клубком опустился рои на одну из наших верб, завис гроздью на верхушке, а оттуда - что и вовсе уж было удивительно - перекочевал во владения самого горластого и самого богатого заплатами из всех терновщан Мины Омельковича, который даже не знал, что это за штуковина - роёвня, а именно она здесь бы и пригодилась... Налетевший рой попытался было оседлать Минину дерезу, которой зарос весь пригорок над улочкои, но сесть небесным гостям Мина не дал, отогнал, чтобы не ходить искусанным этими приблудными пчелами, которые в его представлении были ничем не лучше осиного, вооруженного бесчисленными жалами выводка,- итак: "Кыш!
Кыш! Приблуды! - раздалось у дерезы.- Летите прочь!.." И это был, пожалуй, самый горький промах во всей Мининой жизни. Не хочешь - не нужно: рой, рассердившись, взвился и полетел в степь, а с ним, похоже, улетела и сама Минина фортуна...
Что же это за рой был? Откуда он взялся и почему прилетел именно в наши, не такие уж и цветущие степи?
Откуда-то из небес - и на эти чертополохи, паслены, дерезу, на терны по оврагам?! Возможно, у нас для роя все же что-то было, может, степь наша простором прельстила его да еще... светом? Если чего и есть вдосталь у нас, так это - света! Океан! Все лето степи залиты ослепительным солнцем, особенно в жатву, когда оно роем небесным зависнет над тобою и, не двигаясь, горит в зените, хоть и не знаешь, почему горит - ядерная это реакция бушует в его развернутых недрах или что там еще происходит...
- Все как положено: и светит, и греет, и жизнь всему дает,- улыбаясь, щурится в небо Роман Випник. Ему к яркости наших июлей да августов нс привыкать, живет посреди открытой степи, на раздолье, и потому из терновщан находится ближе всех к солнцу. От этого и ранние морщины. И вечно он ими как бы усмехается.
Усмехается, не усмехаясь,- такой человек! И все благодаря узору из морщин да ржаным усам, которые, даже когда он сердит, и тогда - словно в улыбке... Сердитым Романа-степняка мы редко видели. Все больше в усмешке, истинной или кажущейся,- ею, возможно, он и приманил к себе тот ничейный, блуждающий в небесах рои!
Считается, что именно от этого роя и пошла Роману фортуна.
Клубок, полный гудения и жал, который спустился откуда-то с небес на Терновщину и который Мина прогнал тулумбасом, отпугнув сам свое счастье, тот, может, судьбою ниспосланный выводок мудрых созданий выбрал в конечном итоге Романа Винника. Предусмотрительный этот человек, словно в предчувствии чего-то подобного, еще раньше выселился из Терновщины в степь, поставив на приволье свою белую, нарядно покрытую ржаной соломой хату, а она оттуда, с высоты, может статься, как раз и напоминает улей? Ставил ее хозяин среди гречих только воображаемых, но и такие, только в мечтах цветущие поля, видно, имели силу, потому что, пожалуйста, уже и на них пчелиная семья откликнулась, принеся невесть откуда в Романову усадьбу свою загадочную и мудрую жизнь.
А этот Роман-степняк, он для пас тоже - сплошная загадка. Скажи нам кто, что он над степью по облакам босой ходит и не проваливается, мы бы и в это поверили, поскольку всей Терновщипе- известно, что наш Роман, еще парубком, мог за одну ночь, да еще и кратчайшую, слетать в самый Козсльск, где на монастырских буряках гнула спину его любимая девушка. За считанные часы между двумя зорями, за эту коротенькую темную ночь-петровку успеть туда и обратно,- никому еще подобное не удавалось, а Роман несколько раз за лето свершал тот свой марафон любви. Ни одному из его ровесников не одолеть бы за ночь такое расстояние, а Роману это оказалось по силам.
Пешком? О нет[ Как та пчела, что летит по прямой, прокладывая путь к своему цветку, так и Роман, окрыленный чувством, только шумел ночью напрямки по-над молодой рожью,- это он по воздуху летит к своей девушке-любви!
Пусть и не высоко от земли, мотет, на высоте кожана, но ведь летит, летит, пятами земли не коснется... Так одно лето, второе, пока наконец привел ее за руку в Терновщину, такую же неимущую, как и сам, но веселенькую, озаренную любовью молодуху редкой красоты, подобной и в наших краях поискать,-похоже, от матери эта смуглая красота и Надьке в наследство п Чтобы летать по воздуху ночью через степи и хутора,пусть даже ты и сильно влюблен,- такое, ясное дело, доступно натурам недгожинным, здесь надо родиться сверх меры одаренным, двужильным или даже знать толк в чародействе, и в этом смысле наше детское воображение никогда не подвергало сомнению Романову удачливость и его легендарные перелеты.
К тому же был авторитетный свидетель, Клим Подовой, терновщанский звонарь, хотя и до смешного беспомощный в делах земных, но пользующийся полнейшим нашим детским доверием, когда речь шла о делах небесных. Именно он уверял, что Роман Винник - всемогущ, ему летать, что другому ходить, и владеет он такою приворот-силой, что умеет и пчел вызывать к себе из голубых высей, умеет, к примеру, и так устроить, что на пасху у кого-нибудь куличи на горячем поду, как девушки, запляшут. Вся Терновщина знает, какое чудо случилось именно у Климовой Химы, когда она поставила куличи в печь - хоть всего два их и печет! - а они, нет чтобы спокойно выпекаться, давай вдруг в пламени танцевать. Подскоком, подскоком проворно так... "Это Роман! Его штучки! - сразу догадалась Хима.- Наслал! Он, он, кроме Романа, некому... Беги, Клим, падай в ноги да проси, пусть отколдует назад!"
Побежал Клим во весь дух, как было ему ведено. Роман, выслушав, ухмыльнулся, повел усом и спорить не стал, только удостоверился, высоко ли подпрыгивали в пламени куличи и подбоченивались ли при этом...
"Ладно, Клим, возвращайся домой, успокой Химу - все будет в порядке".
Пока Химин гонец домой прибежал, а и впрямь: куличи, горячие еще после танца, подрумяненные, горошком присыпанные, уже на окнах стоят. Славно поджарились, однако не подгорели до черного, хоть и в самом пламени танцевали, так в нем выкамаривали, что только печь гудела!..
История с Химиными куличами, разумеется, потешала Терновщину, но женщины после нее поглядывали на Романа с веселой опаской,- этого не гневи, захочет, так, чего доброго, и у тебя в печи не то что куличи, а и паляницы запляшут.
Если уж Хима и Клим верили в Романовы чудеса, что же говорить о терновщанской детворе! Мы только и ждали, чтобы он еще какой фокус отчубучил. Это же чудо из чудес,- чтобы человек так вот умел!.. Беспризорный рои, скитавшийся в небесах, каким-то сладким заговором приманил, а дальше и пошло: улей к улею, и теперь стоит в Романовом саду аккуратнснькая пасека, на одном из ульев еще и удалой казак Мамай нарисован, хитро подмигивает, словно говорит: "Вот я - тот, кто знает, как я откуда пчелок залучить!.."
По преданию, в былые времена, изгнанные из-за днепровских порогов да из-за Орели, селились по нашим степям-буеракам люди загадочных чародейских дарований, так называемые характерники. Они могли все - наколдовать и отколдовать, наслать что-нибудь или отозвать, найти стосильный корень или угадать, где зарыт клад в земле.
Мог характерник лихорадку или желтуху из человека выгнать, кровь раненому остановить, умел бурю и град заговором от нивы отвести. "Звони, колокол, звони, тучи разгони!" - и уже туч как не бывало. Знали характерники науку и на первое цветенье ржей, и на дерево, чтобы плодоносило, и на пчел, чтобы труд любили: пускаю вас, пчелы, на все четыре стороны света, пускаю на росы травные, на цветы белые, за желтым воском, за густым медом... Романстепняк, несомненно, был из сословия характерников, может, даже последний из них,- так во всяком случае считала Терновщина. Высказывались предположения, что и этот рой, невесть откуда налетевший, сначала был диким, ничего не умел, улья не знал, и, возможно, именно Роман из наших людей был первым, кто диких тех пчелок приручил и лаской склонил их трудиться. Так или не так, однако пчелы надежно поселились в Романовом саду и оттуда теперь летают чуть ли но на край света. На белые цветы, на росы травные... Ни одного чертополоха не пропустят, увидишь их и на баштанах в степи, и в селе по огородам терновщанским, где только подсолнух расцвел или гарбуз раскрыл свою граммофонную трубу, этот лохматый, золотом наполненный цветок,- загляни ему вовнутрь, уже Романова там! Уткнулась в самую сердцевину тыквенного оранжевого цветка и уже не гудит, а лишь довольно бормочет... Набрала пыльцы да сладкой росы, взвилась, расправила крыльца, весело вжикнула,- и домой, в свою пчелиную коммуну. Полетела и не подозревает, что вослед ей неотступно и зависть чья-то потянулась: "Живет же Роман! В медах купается, икс-плуатирует божью скотинку..."
Особенно же эти пчелы лишали покоя Мину Омельковича, хоть он когда-то и дружил с Романом, на заработки вместе ходили, из одних казанов кулеш хлебали по экопомиям, а вот теперь...
- Разжился этот Винник на коммуновских гречках,- толкует Мина в воскресенье на майдане, когда терповщане сойдутся у гамазен ) погутарнть обо всем на свете.- Это же из коммуны они ему пудами мед носят...
Коммуна от нас на изрядном расстоянии - за Выгуровщиной, за хуторами, она там действительно .много гречки сеет, учитывая нужды своего пчелиного племени (у коммунаров большая пасека), поэтому не удивительно, что и Романовы пчелки там частенько пасутся...
Однажды мы ехали со взрослыми на мельницу, день был ясный, безветренный, п когда оказались на коммуновских землях, встречь нам вдруг так и ударило белым, мы с Кириком не сразу даже сообразили, что это,впервые нашим глазам предстало огромное, поистине бескрайнее поле гречихи. Как сейчас вижу: вот мы, соскочив с воза, замерли на корточках у самых гречих и слушаем, как это белое цветущее царство все прямо содрогается от какого-то золотого гула,- это пчелы мед берут! И сам ощущаешь, как славно им здесь на просторах, под вольным солни.ем, славно и пчелам, и гре-чкам, которые, переполненные тихой горячей музыкой, млеют в неге, напоив простор своим благоуханием... Ровный, глубинный стоят гул. Вслушайся и почувствуешь, что все эти гречишные дебри сейчас полны жизни, там происходит нечто могучее, загадочное, клокочет там сила вечных неизмеримых страстей, совершается некое таянодействие, которому под этим небом, в этот сияющий день так сладко отдается сама природа...
Нет, видно, пчеловодом впрямь надо родиться! Мы были уверены, что Роман-степняк знает тайный пчелиный язык, ведь он тот, кто сразу слышит, если какая "не так гудит", сменила тон, вот она возвращается из полета и явно сердится: не иначе как мимо магазина пролетела, где Мина Омслькович дымит скаженным своим самосадом, которым бы гадюк травить, или не намного лучше фабричной кременчугской махоркой. Как же здесь пчеле, нежному созданию, привыкшему к запахам цветов, не загудеть обиженно, гневно? Зато на пасеке у Романа с самого утра стоит гул трудовой, вроде даже радостный, точно музыка благополучия и согласия,- верный признак того, что племя пчелиное чувствует себя нормально, никаких у него жалоб. Надо было видеть, как ходит Роман среди расписных своих рамковых, терпеливо выслушивает их тихо гудящую жизнь, а то и сам что-то приговаривает пчелам, должно, чтобы но болели да дружнее носили нектар из ближних и дальних цветов. Иногда хозяин даже ухом припадет к улью, как врач к сердцу больного, внимательно слушает, что там сейчас происходит, как пчелиное семейство ведет себя. Если бы что не в порядке, встревожились бы тут же, загудели бы обеспокоенно, нервно, раздраженно. Воздух, однако, тогда еще был чист, смогами не смердело, до ядохимикатов далеко - Романовы пчелы еще там ровно гудят.
- Мудрый в ульях народ,- говорит нам хозяин, когда мы, напившись обыкновенной, из колодца, не звездной воды, еще какое-то время топчемся под журавлем, рассматривая владения "пчелиного атамана".- Все у них на удивление разумно устроено, хлопцы, во всем лад и порядок. Трутней просто терпеть не могут, зато матка в каком почете... Между собой поразительно дружно живут, не воюют - кто их и учит. Как-нибудь покажу вам, как заботливо кормят они друг дружку весной, когда еще хилые, слабенькие... Ну и, понятное дело, не только табак, но и кривду чувствует пчела, такое это создание. Чуть что не по ней, сразу загудит сердито, известит, чтобы и вы, люди, знали. Но уж когда в цветке купается, когда нектар берет - вот тогда вы к ней наклонитесь, совсем другая музыка будет... И погоду это создание чует лучше нас. Если с утра пчелы весело, живо летают, так и знайте: день будет погожий, солнечный. А трудолюбие их известно: работа - это и есть для них настоящая жизнь. И вряд ли кто видел, как умирает пчела: летает до последнего, она и умирает в полете!..
Этот Роман с Яворовой балки был для нас человекомчудом не только потому, что смолоду мог по воздуху летать к своей любимой и что дикий рой приручить сумел, но еще и потому, что пчелы, что бы он там с ними ни делал, никогда его не кусали! Несомненно, знал он какое-то слово к ним, таинственный какой-то заговор. Маг, чародей! На Другого набросятся с лютым жужжанием, не сообразит, как и закрыться от их жал, будет улепетывать с пасеки - картуз потеряет (как это случилось однажды с Миной Омельковичем), а с хозяином они пожалуйста: совсем но злятся, как бы он их ни тряс во время осмотра или переселения. Ходит дядя Роман среди ульев всегда неторопливо, никакого не выказывает беспокойства, достанет рамку, всю шевелящуюся златокрылками, и долго рассматривает ее против солнца,- может, именно тогда он их и заколдовывает, чем-то в этот момент как раз и заговаривает работящих своих помощниц, свою, как он говорит, "божью скотинку"?
- Вы взаправду к ним знаете слово, дядя Роман? - спрашиваем, собравшись с духом.
- А то как же: без слова с ними не поладишь.
- И нам вы могли бы это слово сказать?
- Когда-нибудь скажу, придет время...