- Наоборот. Побывать там, где столько солнца, где ночи звездные... где по ночам люди летали...
- А насчет сентиментального народа - это у тебя откуда? Папочка просвещал?
- Неважно кто, отвечает Лида твердо.- К тому же У меня на это своя точка зрения. По-моему, лучше быть сентиментальн м, чем черствым и бездушным.
- Я тоже так думаю, соглашается Заболотпый.
А папа, если и говорил нечто подобное, то вовсе не в осуждение вам. Мама же вообще считает, что сентиментальность - никакой не порок, это, скорее, нежность думи, память, любовь... Как и мне, ей тоже нравится, когда вы с тетей Соней что-нибудь вспоминаете или принимаетесь в два голоса петь, ну, скажем, "1з-за гори св1т биюнький"...
- О, тебе она тоже нравится?- Слышать этот отзыв о песенке Заболотпому, видно, приятно.- Акварельная, лепестковой нежности вещь, но вот почему-то с эстрады ее никогда не исполняют...
- Пожалуйста, расскажите,- просит после паузы Лида,- что дальше с Надькой будет?
- Всему свое время, Лида,- отвечает Заболотный,- а сейчас давайте послушаем, что Верховный Комментатор нам запоет... В нашем положении, друзья, никак нельзя отрываться от реальности.
И он опять включает приемник.
Отправляясь в путь, надеялись мы одним рывком выскочить из круга будничных забот, казалось, все связи текущего момента сразу оборвутся, и взамен мы обретем нечто близкое к абсолютной свободе. Да разве и не достигли мы, пусть частично, такого состояния - почти вневременного, внеобыденного, от ежедневпости отключаясь и переносясь в совершенно иную обстановку, иные измерения?
И все это - не им ли благодаря, резвым тем пастушатам, которые, неотлучно сопровождая нас, на крылышках летят и летят вдоль трассы! Совсем как ангелы, разве что больно чумазые да с язвами па израненных, исколотых стернею ногах... Вот кого не обогнать, вот кто нигде нас не бросит, не предаст... Полумиражные образы детских лет, они чемто существенным дополняют трассу, вызывая из самых дальних владений души что-то юное и свежее, подобное заре!.. Это светит нам другая планета. Однако и планета нынешняя, вполне реальная, не оставляет нас, находит даже в этой летучей капсуле "бьюика", где мы рассчитывал ли вкусить абсолютной свободы. Отыскала и радеет о нас, сопровождает тихим струением классической, исполненной красоты мелодии или меланхолическими негритянскими блюзами, а то вдруг известит о себе голосом Верховного Комментатора, как мы величаем между собой неведомого сопроводителя, который время от времени мягко и вкрадчиво обращается к нам из глубин эфира. Пытаемся даже представить, как он выглядит, этот эфирный субъект, мне он, к примеру, видится в образе жизнерадостного рекламного молодца, который на рассвете попыхивал сигаретой на одном из небоскребов на нашем пути,- с огромной высоты щурился па нас приветливо и пускал кольцами настоящий дым... Лиде же невидимка-диктор почему-то напоминает больше Тарзана. А в общем он для нас уже как добрый знакомый, голосом, безупречно поставленным, тоном полуинтимным Верховный Комментатор выдает нам очередную порцию новостей, преподносит почти доверительно самые свежие сообщения о том, чем живет сейчас мир за обшивкой нашего авто, вдали от неумолчного шума и свиста трассы. Тринадцатилетняя девочка ограбила банк. Ровесница этой вот, что сидит за спиной у Заболотного и опять, после кратковременного оживления погрузившись в задумчивость, ловит взглядом проносящийся по горизонту поднебесный мир. Комментатор между тем сообщает подробности. Было это так: среди бела дня вошла девочка в помещение банка на людной улице, направила на кассиршу пистолет и велела ей набросать полный кулек банкнот.
Точно конфет. И гуд бай, даже улыбнулась на прощанье.
Не подумала только, что за углом квартала ее уже встретят вооруженные детективы... Голосом ровным, вкрадчиво любезным Комментатор рассказывает также о том, какой случай произошел сегодня в предрассветную пору на хайвес номер такой-то, где таранили простор неизвестные наши коллеги по гонке: у них там стоял туман намного плотнее, чем на нашей трассе, и когда один из автомобилей остановился внезапно по невыясненным причинам, на пего слепо стали налетать и налетать с разгону другие машины, бились, сплющивались, как это бывает с вагонами в железнодорожной катастрофе, когда они, вздыбливаясь, лезут друг на друга, в самом своем движении неся крах...
- По телевидению на прошлой неделе показывали чтото в этом роде,замечает Лида.
Л на какой-то другой дороге, слышим дальше, быстроходный трейлер врезался на бешеной скорости в автобус с детьми, удар был такой силы, что кресла вместе с пассажирами разлетались во все стороны, их разбросало на площади размером с футбольное поле,- это последнее обстоятельство эфирный тип выделил голосом, сообщил о ном едва ли не с улыбкой: да, да - с футбольное поле...
Убитых столько-то, раненых столько, лаконично, отнюдь не сентиментально сообщает Верховный Комментатор и переходит к другим новостям.
Прислушиваемся, не скажет ли он чего-нибудь о том Убийстве из милосердия. В утренних новостях он рассказыМл нам эту историю, собственно, репортерский отчете том как совсем недавно брат зашел навестить брата в больницу, где тот лежал парализованный после дорожной аварии:
разбился на мотоцикле. При падении бедняга сломал себе спинной хребет, и надежды на выздоровление - никакой, а поскольку обузой он ни для кого быть не хотел, то сам будто бы и попросил брата оказать ему последнюю услугу...
И брат согласился, на следующий день, появившись в палате соответственно подготовленным, сказал изувеченному:
"Закрой глаза, это сейчас произойдет". И выстрелил. Теперь вот правосудны ведут длительную дискуссию: имел он право так поступить или нет, считать это преступлением против гуманности или не считать? Если же это убийство из милосердия, следует ли за него наказывать?
- Действительно, как здесь и быть,- грустно резюмирует Лида.
Грянул джаз! Острым взрывом пронзительных звуков наполнился эфир.
А откуда-то из дальней дали - слышим: колядуют!
Село в голубых снегах, совсем как на полотнах импрессионистов... Сочельник - это событие для всех. Даже если кто и не говеет, и святых не признает, и с соседями вечно воюет, то и для такого в этот вечер тоже наступает передышка, часы умиротворенности. Огоньки теплятся в окнах, душистые дымы уходят в небо, и мы, чья жизнь проходит в основном впроголодь, теперь с радостным гомоном возбужденными нетерпеливыми стайками, в лохмотьях, в каких-то опорках весело от окна к окну стук-стук!
- Дяденька, благословите щедровать!
- Да сегодня ж колядуют?!
- А мы вам все вместе!
- Дозвольте! Благословите!
- Ладно, начинайте! Спасибо, что не забыли!
Щедрик-всдрик,
Дайте вареник.
Ще и грудочку кашки.
I кiльцо ковбаски!..
И даже девчонки, совсем мелюзга, где-то там у соседей под окнами попискивают:
Коляд-коляд-коляд ни цн,
Добра з медом паляниця,
А без меду не така,
Дайте, дядьку, и'ятака!
А грандиозные наши походы на хутора, в почти неведомые земли? Когда еще задолго до похода мастерим п хате звезду на длинном древке, клеим ее из цветной розовой бумаги, чтобы и огарок свечи можно было поставить внутри свети, гори, моя звезда... Уходим еще до рассвета, бредем сквозь темень в глубоких снегах со звездою светящей, с живым огоньком, трепещущим в ней,это уже не щедрпк-ведрик, это высший класс... А там, глядишь, еще одна движется в рассветных полях ватага, и тоже качается над нею звезда, светит далеко... Для посыпания ' есть у хлопцев в карманах разное зерно, все, чем богаты тсрновщанские нивы, будем засевать - сообразно нашим симпатиям кому рожью, кому овсом, кому гречкой или даже пшеницей-украинкой, а какому-нибудь сквалыге хуторскому, который летом над терновщанскими батрачатами измывался, тому достанется, бывает, еще и горсть гороха, к овсу подмешанного: аж звенеть будут стекла да лампадки, когда ударят хлопцы от порога такой шрапнелью... "Ой, нечаянно! Недосмотрели. Простите, дяденька!"
А вот у Романа-степняка таких злых шуток мы никогда себе не позволяли. В хату его каждый раз входим взволнованные, с особенным трепетом, входим, как в маленький заповедник красоты: изо всех хат хуторских эта для нас самая красивая, в ней, благодаря Надьке, все так и цветет!
Говорят, Надькина мать была отличной ткачихой и вышивальщицей, искусство это и Надька еще сызмальства переняла, и все эти цветы, соловьи да калина на рушниках - как раз ее, Надькина, работа. Летом, приходя к колодцу, не раз, бывало, застаем ее за вышиванием. Сидит под вишней в тени, склонившись над куском полотна, иголка так и сверкает - быстро, ловко! А если заметит паше любопытство, то и нам покажет, что там у нее получается, какого цвета нитяные узоры она сейчас кладет на свое белое, тонкое, неизвестно для кого вышиваемое полотно.
- Это уж для Настусиных женихов,- пошутит иногда.- Чтоб было чем будущей невесте суженого перевязать... Рушником, говорят, свое счастье возле себя вернее Удержать.
И объяснит нам, что вышитый рушник- это же не для будней, не для того, чтобы им вытираться после умывания, а чтоб в день светлый, свадебный, с милым на рушпичок встать, как поется в песне... Или сватов перевязать, под свадебный каравай постлать... Всему свое место, скажем, вот такой рутник, где вышиты синие цветы да красные птицы, полагается давать только своему любимому - в знак верности и памяти от девушки или жены... "А если ни девушка, ни вдова?"- так и подмывало спросить, однако смущение какое-то останавливало. До сих пор оставалось желание: узнать бы, для кого она все-таки вышивала, Надька Винниковна? Кого-то конкретного имела в виду или старалась просто для неизвестного, являвшегося из мечты? Никогда мы у/к этого не отгадаем, а вот хата ее, и зимой цветущая красками, гроздьями калины да похожими на петухов жар-птицами, она и сейчас перед нами незабываемое Надькино творение... Забавами кое-кто счи тал, а теперь нам понятно, что был у нашей Винниковны врожденный художественный вкус, а к тому же был еще и талант, благодаря чему в хате все цветом и формой сочеталось на редкость гармонично, жило действительно по законам красоты. Ничего кричащего или раздражающего, все только успокаивало, даже яркостью тешило взор, дышало согласием. Вещи житейские, повседневного употребления, но как они выдавали характер хозяйки, стремление собственным творчеством украсить свою простую трудовую жизнь: ларь цветет расписной, весь в яблоках с листьями, и даже когда Надька откроет сундук, доставая нам гостин цы, обратная сторона поднятой крышки тоже ярко вспыхнет снопом роскошных синих и красных цветов да еще огромной кистью винограда, хотя он у нас и не водится, наших зим не выдерживает; цветы-узоры с Надькиного ларя так и перекликаются с петухами на белом дымоходе, и с вышивкой чудесного рушника над портретом Тараса Шевченко в шапке, и с расписными горлачами, которые, подбоченясь, как парубки, выстроились на полке; не обост дена вниманием даже старая скамья она застлана тка ным столешником от порога вдоль стены до самого покутья ', где сено, по обычаю, в канун рождества лежит, зеленое, душистое, на него как раз ставят кутью... А с покутья, из-за лампады, поглядывает на нас образ знакомой женщины, которую можно было увидеть почти в каждой терновщанской хате, как, впрочем, и по всем нашим селам,- это образ Козельской богоматери, о ней даже детям было известно, что когда-то она обновилась у колодезя за чумацкой корчмой в Козельске, и вскоре вблизи этого места на взгорье вырос женский монастырь, куда и наши слободские ходили на богомолье, а некоторые все лето там и работали на монастырских буряках, удивляясь, как этот шелудивый, вечно пылью окутанный, со скотными ярмарками и опухшими от пьянок прасолами Козельск да имеет такую сланную богоматерь, молодую, печальную, по-степному смуглолицую, чем-то похожую на наших степных матерей.
Там пречиста
Ри.411 прала...
Во время нашего посыпания Надькина малышка, забравшаяся на печь, диковато выглядывая из-за дымохода, заслоняется ладошками с притворным страхом, хотя на самом деле девчурке приятно, когда мы прыснем-рассыплем по светелке жито-пшеницу да всякую пашницу, во взгляде Настуси, на этот раз совсем не сердитом, мы улавливаем явное одобрение и вроде даже признательность, девчонка должным образом оценивает наш приход - ведь какие герои, не побоялись ночи, мороза, пришли, чтобы песней-здравицей наполнить хату... Ой, радуйся, земля, мир новый родился!..' Молодая мать, стоя у лежанки, под водопадом нашего жита-ишеницы тоже весело щурится и поглядывает на свою любимицу со счастливой улыбкой: видишь, Настенька, все же дождались посыпальщиков!..
А от окна хозяин приветливым глазом меряет нас, угадывая, наверно, где чей сын и кто считается старшим в этой ватаге, сбившейся вокруг звезды. Вишь, какие щедрые: пусть будет и в каморе, и в загоне!.. Среди ведущих, самых голосистых и самых обтрепанных, разумеется, нетрудно узнать сразу нескольких Заболотных.
Пока мы посыпаем, сеом-веом да выкрикиваем свою щедровницкую хвалу этой хате и семейству ее, с покутья, из-под рушника, неотрывно смотрит на нас и хорошо знакомая, на доске нарисованная пречистая мать с младенцем, смотрит пристально и благожелательно, словно оценивает наше отчаянное усердие и нашу почтительность, потому что посыпали здесь только житом-пшеницей, а главное - от души, полными горстями; этот ее доброжелательный иконный взгляд из-под рушпика ощущаем и после, когда, откричавшись и ожидая подарков, еще какое-то время топчемся у порога морозной, весело взбудораженной гурьбою, а женщина с нимбом вокруг головы по-матерински оглядывает каждого из нас. Поскольку же мы пожелании хозяевам навыкрикивали наилучших, и чтобы здоровы все были, и чтобы родило им в поле и в саду, и пасека пчелами чтобы плодилась и модами полнилась, то и подношения нам тоже из всего похода будут здесь самые щедрые: Надька яблок душистых да грецких орехов вынесет на блюде из чулана, а хозяин, отлучившись на минутку, тоже вернется в хату с дарами, внесет полную миску сотов, нарезанных ломтиками, из которых мед так и каплет... С тем медом на губах мы и выберемся в степь, в голубые снега!..
Однако сперва побудем здесь, согреемся, как советует Надька. Теплом от печи веет. Часы с гирей тикают па стене.