Не узнать было Клима в такие вечера: доведенный до исступления, он готов был убить человека, а ведь от природы он был наделен даром исключительной доброты, во время колядования этот бедняга одаривал нас как никто щедро, он готов был со своей Химой отдать нам последнее, что только было в его убогой хатенке. "Берите, ребятки, все, что на вас смотрит,- вы же пели, как ангелочки!"
- Святая чета, - скажет, бывало, Андрей Галактионович, когда видит Клима и Химу, что, взявшись, как дети, за руки, идут мимо школы воскресным днем в степь послушать первого жаворонка.
Художник относился к Климу с подчеркнутым уважением, вполне серьезно прислушивался к подчас наивным рассуждениям Клима о том, как он воспринимает наш окружающий терновщанский мир. А ведь и в самом деле это была редкость тогда, что человек не стремится к богатству, не соблазняется роскошью, презирает тех хуторских жадюг, которые слепнут от желания набить свои кладовые да закрома, хотя они и так уже трещат от зерна и от другой всякой всячины. Клим со своей Химой жил крайне неприхотливо, ему была присуща поистине апостольская скромность: в небе стайка колоколов, на земле - убогая хатка, огородик на три луковки и куст сирени под окном неизвестно, сам ли посадил, или птица какая, пролетая, зернышко обронила... "Главные мои владения там",- указывал он на колокола в небе.
И еще ткачеством подрабатывал. Клим охотно берет подряды ткать людям полотна, целую зиму гремит в хате станом, аж мисник с посудой дребезжит, а в праздник трудяга, отложив работу и нарядившись в белую сорочку, идет в колокола звонить - для души.
Ну, а те его весенние хождения вместе с Химой в степь, "в гости к жаворонкам", они почему-то особенно привлекали внимание Художника.
- Живая песня нежности - вот что такое эти ваши Хима да Клим,- делился он, случалось, своими мыслями с Андреем Галактионовичем.- С причудинкой оба - это так, но, заметьте, какая сила чувства единит их! Какие светлые у них лица, когда он за руку ведет свою Химу л весеннюю степь, где им принадлежит все: простор и марева полей, сияние и синь неба - все это для них, для них!..
Любая травка, цветок дарит им радость бытия... Может, они лучше других ощущают и совершенство мироздания...
Наслушавшись Художника и Андрея Галактионовича, у-же и мы, огольцы, будто другими глазами смотрим на эту странную пару, которая раньше казалась нам только смешной. Мы замечаем теперь, как и в самом деле дружно они живут, иногда тихо поют в два голоса "1з-за гори св1т б{ленький", а зимой, если на дворе слишком холодно, Клим ни за что не выпустит жену из хаты, боясь, чтобы Хима не простудилась,- все заботы по хозяйству муж берет на себя. Вот он, одевшись налегке, звеня колодезной цепью, будто оковами, весело торопится с ведром в балку, к обмерзлому колодцу. Потом, возвратясь с водой, чтобы не напустить холода в хату, Клим старательно струшивает у порога хаты снег со своих громадных лычаков, сплетенных из ткаческих отходов (обувь, о которой люди нынешние и понятия не имеют). И все же, бедняга, но уберег свою Химу:
ранней весной случилась простуда, и в несколько недель Химы не стало. Тяжко осиротел Клим. Отрастил усы, страшно исхудал, стал похож на Дон-Кихота. Остались ему теперь лишь колокола да память о Химе. Со временем и его самого переживет торновщанская молва о силе их любви.
Вспомним и мы в дальней дорого, как звонарь брал свою захворавшую Химу на руки и выносил в теплые весенние дни из хаты на солнышко, и когда переступал порог, она ласково спрашивала его:
- Тебе, Климчик, не тяжело?
- Ты как пушинка,- отвечал ей и нос на топчанчик, специально для нее сделанный у куста сирени, благоухающего роскошными гроздьями цветов.
Клим знал, что жена любит цветущую сирень, и даже верил, что эти благоухающие гроздья могут облегчить Химипу участь. Устроит бережно Химу на топчанчик и сам присядет возле нее.
- Вот тебе, Химочка, сирень... А вон тебе солнышко! - и кивнет в весеннее небо.- Прогреет тебя, хворость выгонит, только ж ты выздоравливай. Не оставляй меня одного.
А как ее не стало, долго никому словом не отзывался наш осиротелый звонарь, лишь навестившему его Художнику доверил свое горе и ему же открылся давно выношенной мыслью о том, что мертвых людей не бывает...
- Самый плохой человек и тот живет... Живет где-то там,- и показывал в землю.- Под нами живет. Будто в шахтах. Глубоко, глубоко. Где рогатые. Где судилище...
А праведники, те - вон там, в заоблачных высях... Звезды - то их глаза!.. И Химины - как только ночь - оттуда па меня смотрят...
Другой бы в душе усмехнулся на это, но Художник к таким странным признаниям относился серьезно, во всяком случае, ничем не выдавал, что подвергает сомнениям те Климовы шахты-судилища и райские его небеса.
Зато и Клим Подовой был, пожалуй, единственным после Андрея Галактиононича, кто до конца и без колебаний верил, что рано или поздно, а друг его, этот неутомимый искатель вечных красок, достигнет цели, из какойнибудь травки-былинки добудет-таки тот свой редчайший энкаустик или как там его? Клим был уверен, что Художник и сейчас владеет могучими силами волшебства и тайнописи, что способен он своей кистью черпнуть нужный ему цвет прямо от лазури неба и от пламенеющей над нашими глинищами утренней зари! Вот так изловчится, черпнет кончиком кисти и, прицелясь, положит свежую рдеющую краску на плотное серое Климове полотно...
Уверенность Клима в таинственных возможностях Художника усиливалась еще и тем, что, принявшись рисовать портрет Надьки Винниковной, делал он это именно в часы колдовские, предрассветные, когда неожиданно из сумрака, прямо из ночи встает заря, охватывая полнеба сполохами-отблесками, которые ложатся и на ветки сада, и на облик той, кого с дитем на руках Художник рисовал с молчаливым упорством.
Только чуть зорька займется. Художник на месте, ранний птах, уже он колдует у Романова садка, поглядывая на восток. Велит Надьке выйти из-под ветвей, ставит ее лицом к пламенеющему небосклону, быстро настроит мольберт, взмахнет кистью в сторону зари, и цвет из нее раз, раз! на полотно, на тот туго натянутый домотканый лоскут. Так это выглядело в клятвенно удостоверенных рассказах Клима Подового. Совсем недолго работает Художник, солнце еще и росу не выпило, а колдовство уже кончилось, иди себе, Надежда, гуляй до завтрашней зари, а сам он тоже пойдет колодец с журавлем рисовать или на пасеку поглядеть, как там Роман с пчелами начинает день.
Пчелиное селение чем-то напоминает нашу слободку:
ульи стоят аккуратные, словно хатки-избушки, полные во всякую пору они своей сокровенной жизни. Рай! Медом и солнцем на пасеке пахнет все лето. День только начался, а пчелы уже одна за одной отправляются в свои степные странствия. К самым дальним цветам летят, к медоносным росам, нектарам. Даже из чертополоха извлекают медовую росиночку и с тихим золотым гулом понесут ее над степью в свою пчелиную слободу.
Благодаря пчелам, собственно, Художник и очутился здесь. Ведь кроме всего, что окрашивает своими корнями, листьями и плодами, Художнику для его еще не открытых, времени не поддающихся красок, нужен был, как уже говорилось, воск самый лучший, ярый, благодаря именно ему да каким-то другим пчелиным веществам краски будто бы и становятся вечными. А если за воском, то к кому же?
Ясное дело: к Роману. На этой почве и подружились. Художник начал с того, что по просьбе Романа окрасил его ульи в цвет светло-синий, якобы приятный пчеле, брал кистью лазурь просто от неба и красил: "Век не слиняют - небо же не линяет". А на одном улье появился еще и остроусый Мамай-казак, который, как известно, никогда не спит и способен оградить пасоку от злого глаза.
Художник нарисовал его будто в шутку, сверх заказа:
- Пусть он тут вам ульи сторожит да на кобзе поигрывает...
О том, чтобы рисовать Надьку, сперва и речи не было, Художник вообще строго отбирал себе натуру, весьма разборчивым был относительно тех, кого бы он хотел увековечить на лоскутке крепкого своего полотна. В заказах недостатка не было, но принимал он их как-то нехотя, с хмурой миной на лице. Однажды на храмовом празднике попадья озерянская, пышная молодица в корсетке, в дукатах на шее, немалую плату предлагала этому привереднику, лишь бы изобразил ее, как есть, во всей красе, целый червонец сулила, если намалюет, однако Художник не прельстился ее дарами, сославшись на то, что сегодня он бесплатно будет качели рисовать. Нелегко его было склонить и сундуки размалевывать невестам в приданое, хотя это неплохо у него получалось, и от заказчиц отбоя не было.
Зато Надьке Винниковной чуть ли не все лето посвятил, хотя картина с нее и небольшая получилась, размером с иконку, однако труда не жалел, все старался, не пропустил, кажется, ни одной утренней зорьки. По этой причине даже Мину Омельковича стала зависть заедать, и он, зная слабость Художника, как-то принялся соблазнять его только что взятой в лавке четвертинкой, которую наготове держал в руке:
- А вот меня вы бы могли срисовать не сходя с места?
- Вас? - Художник, оглядев крабовидную фигуру Мины и зажатый в его руке, сургучом запечатанный предмет искушения, тяжко отвернулся от четвертинки.- Мог бы, но не хочу.
И попробуй разузнать, почему он не хочет, чем ему Мина не подходит? Некоторых, кто сподобился, рисует даже бесплатно, недавно писал маслом деда Бобрика, человека, который всю жизнь занимался шорничеством, а теперь зачах, одряхлел, больше охал да причитал над своими хомутами:
- Жаль, с этим вот хомутом не управлюсь. Бригадир попросил из большего меньший сделать, чтоб лошаденке шею не разбивал и получалось ладно, а вот закончить, кажется, не успею...
- Чего же не успеете, дед?
- Переселяться надо... Покойница моя все чаще оттуда к себе зовет...
Так вот, этот дед Бобрик удостоился внимания Художника, для его бороды, видите ли, краски нашлись, а для Мины... Нот, отказывается он понимать капризы таких людей, хоть и обладают они талантом.
В свое время Художник согласился оформить декорации для терновщанских любителей сцены - вот эту заслугу, едва ли не единственную, Мина за ним признает.
Выпросили девчата и хлопцы у матерей суровых полотен, сшили их вместе с мешковиной и, разостлав на всю ригу, пригласили умельца: нарисуйте декорации! Три дня топтался он по том полотнам со своей щеткой, весь обрызганный краской, недовольный всеми, надвинув на самый нос свою измятую итальянскую шляпу, зато уж потом Терповщина таяла от восторга, когда однажды вечером клубная сцена открылась глазам невиданной живописью кулис: вербы, пруд и перелаз, луна и звезды в небе - все как живое!..
По-прежнему волновало Художника и лунное сияние, трудно уловимое кистью, и к жалкому кусту Климовой сирени был он небезразличен,-порой просто удивлял своим интересом к пустякам. Но больше всего души живописец вложил именно в то, чтобы нарисовать Надьку с дитсм, а почему - об этом мы узнаем от него лишь со временем, уже в Козельске: считал, что ничего нет выше и достойней, как передать кистью красоту материнства.
Одним словом, полюбился Художнику хуторок с пасекой и садом: где бы ни бывал, куда бы ни направлялся, а завернет к Роману. Чем-то сошлись они хозяин и странник. Сядут вдвоем в тени па завалинке, и потечет неторопливая беседа о самом разном, а чаще всего о пчелах, об удивительно мудром устройстве их жизни, о строгих пчелиных законах и обычаях, долго будут приятели рас - суждать о смысле странного танца, который пчелы порой устраивают возле улья после полета, и что означает тот их пчелиный танец? Может, то знак, куда другим пчелам лететь за нектаром, на каком расстоянии искать обильные медоносы, а может, другое что кроется в нем? Загадкой для обоих, Пчеловода и Художника, остается также и то, каким образом пчелы в полнейшей темноте улья создают столь удивительное строение (имеются в виду восковые засекисоты для меда и цветочной пыльцы, где форма постройки прямо-таки идеально соответствует ее назначению). Эти архитектурные сооружения, возводимые пчелами, озадачивают Художника, ведь они даже математиков поражают своим совершенством.
- Гении. Несравненные зодчие...- говорит Художник в задумчивости.Откуда это у них?
- Надо будет спросить,- улыбается собеседник.
Сидят, толкуют, а там, глядишь, и вечерняя зорька угасла, тает степь в просини летней ночи, сад стоит тишиной завороженный, ни один листик не шелохнется, мироздание словно вслушивается в себя, уходя своими тайнами в запредельное. И эти двое людей, допоздна засидевшись, при мерцании звезд, будут вновь и вновь возвращаться к загадкам бытия, вслух размышляя о безграничности звездных просторов, как бы лишенных движения, хотя сегодня каждый из нас почти реально ощущает неудержимый полет своей планеты, куда-то несущейся среди других небесных тел.
- Пчела - загадка, звезда - загадка, а человек разве пет? Тайна из тайн,- размышляет Художник.- Некоторые говорят: человек - это пучок мускулов... Допустим, но разве это все? Не лучше ли было бы сказать: пучок мускулов, полведра крови да еще безмерность души...
Ни одной утренней зорьки Художник наш не проспал.
Удивительно рьяный был в работе. Чуть забрезжит рассвет, зардеется небосклон, он уже стоит у яблони на своем излюбленном месте и отблески зари кистью - на полотно, на полотно! На щечки младенцу и его матери, и на росистые яблоки, свисающие над ними венком,- даже на мокрых листьях отблески зари - Художник осторожно накладывает их, едва кистью касаясь... Именно так, по сведениям Клима-фантазера, и совершался творческий процесс у живописующего нашего чудодея: глядь на ту, что под яблоней, глядь на пламенеющий заревом восход, кистью раз! раз!
черпнет зари, и на полотно, запечатлевая на нем красу молодой матери.
Ой, я знаю, он, я знаю,
Чого мила красна,