Едва только боль вновь отступила, странное «единение» и ассоциация со стариком, изображенным на первой полосе «Правды» рядом с товарищем Сталиным, как-то утратила свою остроту. Я больше не чувствовал себя им — прямо, как наваждение какое-то закончилось!
Я — это опять только я! Вот только, кто я? Я уже начал приучать себя к мысли, что я — Мамонт Иванович Быстров! Мне же надо как-то дальше жить, а если я даже в собственном имени буду сомневаться… Ничем хорошим это для меня не закончится! Кстати, а как этого героического старика зовут, я так и не узнал…
— Вам лучше, молодой человек? — поинтересовался Медик, когда я открыл глаза.
— Спасибо вам, доктор! — от души поблагодарил я Рыжова.
— Не стоит благодарностей, — произнес главный врач, — это моя работа. А вот ваш случай, милейший юноша, просто уникален для моей практики. Если вы позволите понаблюдать за вами некоторое время, уже я буду вам благодарен.
— Наблюдайте на здоровье, Лазарь Елизарович! — Я улыбнулся. — До пятницы я совершенно свободен[1]!
— А почему именно до пятницы? — удивился Медик. — У вас на пятницу какие-то планы?
А я и сам не мог сказать, отчего я ответил именно так, а не иначе. Похоже, что это опять началось…
— Не знаю, — мотнул я головой, — как-то само выскочило… Я даже не в курсе, какой сегодня день недели и, вообще, какая сегодня дата!
— Интересно-интересно… — протянул доктор, внимательно наблюдая за моими реакциями. — Сегодня восьмое февраля, вторник, — сообщил он мне между делом.
— Спасибо, доктор, буду знать! — поблагодарил я его. — Что зима на дворе я и так, между делом, догадался, а вот какое сегодня число — пока оставалось тайной.
— Вот видите, как все здорово складывается! — оптимистически заявил Лазарь Елизарович. — Еще одной тайной для вас стало меньше.
— Ну, хоть что-то, — согласился я с ним, вновь разворачивая газету, которую так и не выпустил из рук.
— Этот выпуск «Правды» был посвящен нашей победе, — сообщил мне Медик. — Я поэтому его и храню. Так сказать, для потомков, и для истории…
А я вновь погрузился в изучение праздничного экземпляра газеты полугодовой давности, стараясь не смотреть на изображение старика. Чтобы «соблазна» не было в очередной раз словить такой красочный прѝход.
Прѝход? Вот опять! Что за словечко-то такое? На церковный прихо̀д похоже, только ударение другое и абсолютно иной смысл. Смысл я прекрасно понимал, но словечко, тьфу мерзость — растереть и забыть! Уголовно-наркоманское арго. Нам такого и даром не нать, и с деньгами не нать!
Но я не стал отвлекаться от текста газеты и, в первой же прочитанной мною строке, стало сообщение о нашей победе:
«Вчера наш великий народ, народ-победитель праздновал день полного торжества своего правого дела».
— Значит, девятого августа победили? — просипел я, когда к горлу подкатил комок, да так там и застрял.
Ведь я неожиданно вспомнил, как мы мечтали на фронте об этом, как тогда казалось — недостижимо далеком дне. Но мы верили, что он обязательно наступит! И мы сделаем все, даже невозможное, чтобы он наступил, как можно скорее!
И вот я держу в руках газету в которой говориться о нашей победе… Но поверить в это никак не могу. Я почувствовал, как по моему лицу скатываются запоздалые слезы счастья, но я ни капельки их не стыдился. Ведь это радость со слезами на глазах…
День Победы! День Победы! День Победы! — Неожиданно у меня в голове заиграла до боли «знакомая» мелодия и такие родные слова… Но я точно знал, что до этого никогда не слышал этой песни. Но её слова, словно огнем вспыхивали в моей вновь начинающей раскалываться голове, отпечатываясь, наверное, на самой подкорке головного мозга:
— День Победы, как он был от нас далёк,
Как в костре потухшем таял уголёк.
Были вёрсты, обгорелые в пыли,
Этот день мы приближали как могли.
— Что это? — с изумлением спросил меня Лазарь Елизарович, вновь начиная водить слегка светящимися ладонями над моей головой.
— Песня… — хрипло прошептал я, почувствовав, как магический дар Медика вновь возвращает мне способность соображать, прогоняя острую боль. — День Победы…
— Никогда такой не слышал, — признался доктор, прикоснувшись теплой и сухой ладонью к моему лбу, покрытому холодной испариной.
— Я тоже не слышал, — ответил я, — но её слова сами собой проявились у меня в голове… И ощущение возникло, что я давным-давно и прекрасно её знаю…
— А ещё что-нибудь оттуда же мне напеть сможете? — спросил он, не отнимая руки.
— Наверное… — Пожал я плечами.
— Пожалуйста, если не затруднит, — попросил доктор, накладывая свои ладони уже на мои виски.
— Этот День Победы, — как мог, запел я. Хотя это пение больше походило на хрип умирающего:
— Порохом пропах,
Это праздник
С сединою на висках.
Это радость
Со слезами на глазах.
— Стоп! — резко скомандовал доктор, и я замолчал.
Медик отнял руки от моих висков и встряхнул их. Я отметил, что лоб главврача тоже покрылся крупными каплями пота, а лицо раскраснелось, словно он мешки с картошкой грузил.
— Интересный эффект… — задумчиво произнес Лазарь Елизарович, промакивая вспотевший лоб платочком, который достал из кармана. — Сначала я считал, что мне показалось… Но, нет…
— Что нет, товарищ доктор? — слегка напрягшись, переспросил я его.
— Очень интересный эффект у этих ваших «несуществующих воспоминаний», — ответил он. — Едва вы начинаете их «воспроизводить», как активность вашего мозга чудовищно ускоряется! Не знаю, с чем это связано… Возможно, это повлияла травма, нанесенная вам вражеским Мозголомом. А возможно и нет — с таким эффектом я сталкиваюсь впервые! Но такое стремительное повышение активности головного мозга негативно влияет на ваше текущее самочувствие, — сообщил мне врач.
— А, выходит, именно поэтому у меня так голова трещит? — уточнил я.
— Да, именно поэтому. — Кивнул Лазарь Елизарович. — А песня хорошая, — неожиданно добавил он, — даже очень! Вы мне потом слова перепишете и мелодию?
— Слова, если вспомню — конечно, напишу, — заверил я его. — А вот с мелодией… Здесь проблема имеется — мне ведь в детстве медведь на ухо наступил.
— О! А это-то вы откуда знаете? — «подловил» меня доктор. — Значит, вспоминаем потихоньку!
Я вновь развернул газету, чтобы дочитать статью, но Лазарь Елизарович меня остановил:
— Подождите читать, молодой человек! У меня никаких Сил не осталось. Весь Резерв исчерпался, чтобы погасить вашу головную боль. Весьма затратное обезболивание получается. Вы ведь не знаете, что после Победы в Энергетическом Эфире творится черте что! Зачастую привычное пополнение Резерва Силой через Источник весьма проблематично, увы! Приходится использовать Накопители, а со снабжением сами понимаете, вечные проблемы — не хватает ресурсов… — И он виновато развел руками.
— Источник, Резерв, Сила… Можете не объяснять, доктор, — разочаровано вздохнул я, — для меня все это пустой звук.
— Ничего — вспомните еще! — произнес Рыжов с чрезмерной оптимистичностью. Ну, по крайней мере, мне так показалось. — Вообще чудо, что вы в себя-то пришли! Я, признаюсь, даже в самых смелых ожиданиях себе такого и представить не мог! Знаете, что меня до сих пор терзают угрызения совести, что я вам не смог помочь… Тогда в сорок третьем…
— Не терзайте себя понапрасну, товарищ доктор! — вполне искренне произнес я. — Я верю, что на тот момент вы сделали для меня все, что было в ваших силах.
— Вот и я себя тоже в этом убеждаю… — Все же в голосе Медика мне послышалась какая-то глубоко запрятанная тоска. Все же хороший он человек! Побольше бы нам таких людей — так и со всеми проблемами в стране мы справились играючи. — Вы пока отдохните, — предложил мне главврач, — а я немного пополню Резерв и вернусь…
— Может, не надо на меня так тратиться, товарищ Рыжов? — смущаясь такому внимаю Медика, произнес я. — Ведь у вас, наверное, пациентов, нуждающихся в этой самой Силе… вернее, в ваших способностях, как Силовика… Ведь они же не работают, если этой самой Силы нет? — Я потихоньку начинал разбираться в «местной кухне» одаренных-Силовиков, осененных-Сенек или, как их еще называли, но все больше в Европах — Магов.
— Да, это действительно так, — не стал юлить Медик, — и та Сила, которую я потратил на вас, и которую еще собираюсь потратить, очень бы пригодилась для лечения других бойцов. Однако, есть одно очень существенное «но», отчего же я это делаю…
— И отчего же, доктор? — Мне было интересно услышать, что он мне разъяснит на этот счет.
— Ваш случай уникален, молодой человек! Я видел, во что превратился ваш мозг после удара фашистского Менталиста и последующей контузии при разрыве мины. То, что случилось с вами сегодня — похоже на настоящее чудо! И, возможно, если мне удастся разобраться в том, как вам удалось восстановиться и за счет каких резервов, я сумею помочь еще кому-нибудь…
— Доктор, тогда я весь в вашем распоряжении! Можете проводить надо мной свои опыты сколь угодно долго, если это в дальнейшем поможет кому-нибудь еще, — повторил я его последнюю фразу, ибо был с ним полностью согласен.
— Успокойтесь, юноша! — рассмеялся главврач. — Ну, какие опыты? Просто небольшие исследования время от времени. Я не собираюсь вас удерживать в госпитале, дольше, чем это необходимо для вашего же здоровья.
— Лазарь Елизарович, а помыться отпустите? Мне товарищ капитан Заварзин баню пообещал.
— Конечно-конечно! — Кивнул Рыжов. — Мне Трофим Павлович об этом сообщил, когда вас в госпиталь доставили. — Конечно же я отпущу, и не только помыться… — улыбнулся он. — Так-то госпиталь переполнен, и мест совсем нет. Но только пообещайте мне, что будете приходить… приезжать, — поправился он, вспомнив, в каком состоянии я нахожусь. — Ну, если оказия такая будет.
— Обязательно буду появляться, товарищ доктор! — клятвенно пообещал я.
— И во еще что, — спохватился Медик, — вам бы еще в НКГБ сходить…
— Зачем? — удивился я.
— Замерить величину вашего Резерва и мощность Источника. А в нашем районе соответствующая аппаратура только у этих товарищей и имеется.
— Вы же сказали, что мой ранг Силовика известен. У вас даже моя медицинская карта наличествует… Неужели, что-то могло поменяться?
— Можете мне не верить, молодой человек, — потеребил свою острую бородку Лазарь Елизарович, — но у меня сложилось такое ощущение, что с момента нашей последней встречи, ваша Энергетическая Структура основательно окрепла и преобразовалась.
— А вы разве можете её видеть?
— Не всю, но отдельные элементы структуры ощущаю довольно отчетливо, — ответил медврач. И поверьте моему опыту юноша, вы будете приятно удивлены. У вас же, — он заглянул в мою «историю болезни», — ранее была лишь начальная ступень…
— Да, — кивнул я, — это если по старорежимной «Ангельской Иерархии[2]» — Начала, а по-советски — твердый Третий Ранг! Силовик-воздушник! Был бы Рангом выше, глядишь и попал бы в летный состав, в «Сталинские соколы»… А так — лишь пехота.
— Вуаля! — С видом заправского фокусника прищелкнул пальцами перед самым моим носом Лазарь Елизарович с донельзя довольным видом. — И еще кусочек памяти на место встал! Ведь я вам, молодой человек, про ваши Ранги Силы ни словом, ни полусловом ни обмолвился — вы мне сами все по полочкам разложили!
— А, ведь, и правда сам… — Я изумленно раскрыл рот. — Вы точно волшебник, Лазарь Елизарович!
— Пустое! — Беспечно отмахнулся от моего восторженного возгласа врач. — Ну, какой я волшебник? Вот академик Виноградов — вот тот, да — настоящий волшебник! А я так, по сравнению с ним мелкий земский доктор…
Неожиданно фамилия неизвестного мне академика, разбередила в моей «душе» очередное «воспоминание», а в висках вновь застучали болезненные молоточки:
— Владимир Никитич Виноградов? Личный медик товарища Сталина? Так он же, вроде бы, профессором был?
— А откуда… — начал было Рыжов, но почувствовав, что со мной вновь что-то происходит, резко прервался. — Так, боец, — произнес он командным тоном, я и не знал, что он так умеет, — лежи спокойно! И постарайся ни о чем не думать и выбросить все из головы! Я сейчас… — И он куда-то стремительно удалился.
Я, сдерживая все нарастающую головную боль, закрыл глаза, постаравшись последовать совету доктора ни о чем не думать. Однако, всплывающие «из темноты» моего подсознания образы, остановить так и не удалось.
Так я, словно наяву увидел профессора Виноградова, который, наклонившись ко мне произнес:
— А вы, батенька, оказывается недурственно так вчера отдохнули?
— А-а-а… — просипел я в своем видении пересохшим горлом, хватаясь за голову, которая, как я «помнил», у меня трещала не меньше, чем сейчас.
— С чем вас и поздравляю! — Продолжил весело «глумиться» надо мной профессор Виноградов.
— Пить… — С трудом разлепив пересохшие губы, шевельнул я заскорузнувшим языком, превратившимся в грубый наждак.
— Пейте… «больной»! — Владимир Никитич сменил гнев на милость и плеснул в стакан воды из графина, стоявшего рядом на прикроватной тумбочке.
Я, сделав титаническое усилие, оторвал от подушки голову, в которой «поселился» отчаянный молотобоец и, судя по интенсивности, с которой он фигачил молотом внутри моей многострадальной черепушки — явно передовик производства. В глазах профессора плясали веселые чертики, когда он наблюдал за моими болезненными ужимками. Да-да, так мне и надо! Надумал старый хрыч с молодыми состязаться…
Виноградов подождал, пока я утолю жажду, а после сжалился над бедным старикашкой, страдающим тяжкой формой похмелья — излечил практически одним прикосновением!
Черт! Этого просто не могло быть! С чего бы это личный Медик самого товарища Сталина меня от похмелья лечил? И я опять ощущал себя в этот момент каким-то столетним старикашкой! Я, конечно, не то чтобы совсем уж юный, но еще вполне себе молодой двадцатипятилетний мужик! Совсем не старик! И откуда это все в моей многострадальной голове?
Я открыл глаза и, развернув газету, впился в печатные строчки, наплевав на все распоряжения Лазаря Елизаровича. Я должен был узнать имя этого старика!
«Имя, сестра, имя[3]!» — надрывался в моей голове голос со странным «картавым» акцентом. Похоже, что я все-таки схожу с ума. Поскольку объяснить такую напасть оказался попросту не в состоянии. У меня явное раздвоение личности, хоть я все равно и не помню ни одной из них. Но вот они обе обо мне явно помнят, раз так навязчиво компостируют мне мозги!
Но откинув все остальное в сторону, я, превозмогая нарастающую с каждым мгновением боль в голове, проглатывал скупые газетные строки, старясь отыскать в тексте терзающее меня имя… Имя, сестра, имя!
Строчки из обращения товарища Сталина к народу прыгали перед глазами, буквы сливались, но я, скрипя зубами от напряжения и боли, продолжал их читать:
'Товарищи! Соотечественники и соотечественницы!
Наступил великий день победы над Германией. Вековечный Рейх стерт с лица земли Силами нашей доблестной Красной Армии. Вражеское государство престало существовать в самом прямом смысле этого слова: теперь на его месте разлилось настоящее море — «Кладбище Арийских Надежд». И пусть оно тысячелетиями служит напоминанием тем, кто решится прийти к нам с мечом.
Теперь мы можем с полным основанием заявить, что наступил исторический день окончательного разгрома Германии, день Великой Победы нашего народа над германским империализмом.
Великие жертвы, принесённые нами во имя свободы и независимости нашей Родины, неисчислимые лишения и страдания, пережитые нашим народом в ходе войны, напряжённый труд в тылу и на фронте, отданный на алтарь отечества, — не прошли даром и увенчались полной победой над врагом. Вековая борьба славянских народов за своё существование и свою независимость окончилась победой над немецкими захватчиками и немецкой тиранией.
Но окончательную точку в этом, поистине титаническом противостоянии, приблизив окончание нашей победоносной войны на дни, месяцы, а, может, и годы, сохранив тем самым тысячи и тысячи жизней наших соотечественников, поставил всего лишь один человек — полковник Гасан Хоттабович Абдурахманов, награжденный посмертно Золотой звездой «Героя Советского Союза»…
[1] Цитата из советского м/ф «Винни Пух идет в гости», «Союзмультфильм», 1971 г.
[2]В дореволюционной Российской Империи альтернативного мира ранги «Осененных» было принято делить на ступени Дара согласно «Ангельской Иерархии» в следующем (нисходящем) порядке:
Первая степень (Высшая): Серафимы, Херувимы, Престолы.
Вторая степень (Средняя): Господства, Силы, Власти.
Третья степень (Начальная): Начала, Архангелы, Ангелы.
[3] Имя, сестра, имя! — Пламенное обращение английского дворянина Фельтона к вероломной Миледи — известный всем эпизод из экранизации романа Александра Дюма «Д’Артаньян и три мушкетёра», реж. Г. Юнгвальд-Хилькевич, Одесская киностудия, 1978 г.