«Господи, во что я ввязалась?!!» — тряслась я, пока дрожащими руками включала воду в ванной комнате.
Мне необходимо было успокоиться и с трезвым умом, без лишних эмоций поговорить с Эрнесто с глазу на глаз, что требовало от меня значительных усилий. По крайней мере, я намеривалась заняться самовнушением, дабы укрепить свой дух перед нелегким испытанием, особенно после того, что выкинула Инга, ведь стоило мне покинуть зал ресторана, как она выскочила следом за мной.
— Ты почему убежала, Палка? — прогнулась ирга в самой откровенной позе, дабы постояльцы отеля, мигрирующие туда-сюда через холл, смогли полайкать все ее прелести.
— Мне хочется принять ванну. Я так и не успела этого сделать после прилёта.
— А чем же ты занималась? — хмыкнула Инга, скалясь своей белозубой улыбкой, — рассматривала убранство VIP-номера?
— И это тоже. Хотя меня больше впечатлил вид из окна. И воздух, конечно! Горный, чистый, он ни в какое сравнение не идет с тем, что в городах и даже в ближайших к ним населенных пунктах. Здесь всё иначе.
— Что верно, то верно… — задумчиво подтвердила Инга. — Послушай, а тебе не показалось странным, что наш команданте скрывает какие-то бумаги, какие-то исследования из института Планка, м?
— Нет, не показалось, — отрезала я, направляясь к лестнице. — Если Эрнесто считает нужным не показывать какие-то документы своим партнерам — это его дело.
— Не страшно, цыпленочек? — прищурилась Инга. — Ты даже не представляешь, наверное, что за люди сидели рядом с нами за столом, да?
— Однозначно, что не президенты, — пожала плечами я, попытавшись изобразить равнодушие, но Инга расценила это по-своему:
— Глупая ты, Палка, ох, и глупая… Если бы там сидели президенты, то можно было бы расслабиться и поесть.
Мы вместе поднялись на третий этаж и, пройдя в тишине до дверей моих апартаментов, остановились.
— Я пойду, Инга.
— Да-да… Ох, какой у тебя номер! — заглянув в распахнутую дверь, воскликнула Инга. — Можно посмотреть, да?
— Вообще-то нет… — но было поздно. Инга, не дожидаясь ответа, самоуправно прошла внутрь.
— Ну, спальня, как спальня, у меня тоже такая огромная, а гостиная… ничего так… А здесь что? А, кабинет… Разумеется, Эрнесто же прилетел работать, а не благотворительностью заниматься. Ты представляешь, сколько стоит проживание в таких апартаментах?
— Нет, даже не задумываюсь об этом. В отличие от тебя. Ты, конечно же, уже всё посчитала, и последние сбережения отдала, да?
Инга окатила меня презрительным взглядом и, открыв дверь в ванную комнату, проинформировала:
— Я тоже не оплачиваю тут проживание. Взамен предоставляю самолет для перелета.
— Это же самолет… — опешила я.
— А ты не знала? Петрович — мой отец, — взяв виноград со стола и начав поедать его, не без гордости созналась Инга.
— О…
Признаться, я растерялась. Но теперь многое становилось понятнее.
— За что ты так невзлюбила меня, Инга?
— Хочешь поговорить по душам? — запрокинув голову, захохотала Инга, и мне даже захотелось увидеть, как она давится, настолько мерзким был ее издевательский смех. — Ты вроде старше меня, а ведешь себя, как неопытная молодуха. Откровенности тебе подавай, прямые вопросы, порядочность… Ты где росла, в какой-нибудь деревне у папуасов?
— Если бы там, то я бы уже жарила тебя не костре.
— Ты желаешь мне смерти? — вытаращилась на меня Инга. — Какая ты, однако, жестокая и неадекватная.
— Мне кажется, это более адекватно, нежели вечные подколы, издевки и презрение с твоей стороны, когда и причин нет.
— Причины, моё ненавистное белое пальто, есть всегда. Даже если они не видны невооруженным взглядом.
— Всё дело в больших деньгах, да? Ты полагаешь, если они имеются у тебя, то тебе позволительно быть такой стервой? Прости, но всё это выглядит мелко и ничтожно, как зависть.
— Зависть? Ты в своем уме, Палка? — всё-таки подавилась виноградиной Инга, но, откашлявшись, прохрипела: — Чему можно завидовать, смотря на тебя? Ты — невзрачная, щуплая, бледная, совершенно невыразительная. Как говорится: ни кожи, ни рожи. Ты не знаешь, как вести себя в высшем обществе; краснеешь, бледнеешь, и голос у тебя дрожит, когда нервничаешь… Да ты первый претендент в психушку! И что-то подсказывает мне, ты врешь насчет мужа. Что-то ты не похожа на ту, у которой муж есть.
— С чего ты это взяла? — напряглась я, готовая отстаивать своего эфемерного сожителя.
— Ты какая-то уж слишком… ну, не знаю даже. Такое ощущение, что ты из детства еще не вышла. И до женских разборок, до всяких взрослых интриг, ты просто не доросла, не тянешь. Поэтому мне и смысла нет тягаться с тобой.
- А ты собиралась? Уж не из-за Эрнесто ли? Так он женат. Ты же в курсе?
— Женат. Но супруга его далече, а я всегда рядом, красивая, с модельной внешностью, сексапильная до опупения, свободная и не напряжная, а главное — молодая. Для любовницы — это то, что доктор прописал. Ты, кстати, уже старая для него.
— Если этот доктор — убийца, то, конечно, — съязвила я. — Надеюсь, у Эрнесто хватит ума…
— Он едва терпит, чтобы не наброситься на меня, дура! — истерично рассмеялась Инга. — Только благодаря тому, что я сама периодически охлаждаю его пыл, я всё еще не позволила ему затащить меня в постель.
— Ты не позволила? — хохотнула я. — О, расчудесная Инга, я вынуждена тебя расстроить, но все твои позы, в которых ты замираешь, воображая, будто со стороны это выглядит красиво и естественно; все твои образы, которые ты на себя напяливаешь: то царицы, то тигрицы, то послушной монашки, то исполнительной деловой секретутки — всё это настолько омерзительно смотрится со стороны, что, думаю, Эрнесто никогда не поведется на подобную искусственность. Без разницы, какие шмотки ты надеваешь; без разницы, какие образы на себя примеряешь, но ты со своей самоуверенностью в собственной неотразимости, сексапильности и очаровании настолько смешна, что выглядишь настоящей деревенщиной. И вообще, тебе надо играть бабу Ягу и желательно без грима, ты и в гриме-то страшна, как смерть, а без него — даже жутко представить. Знаешь, в той деревне, где я проводила каждое лето, даже там не было таких позорных и тупых тёлок, выставляющих себя напоказ всем, кто только способен видеть.
— Тёлок? — взвилась Инга, вцепившись ногтищами в край стола. — Что ты себе позволяешь, замухрышка?!
— А ты?
Вопреки сложившему у Инги впечатлению, на этот раз мой голос не дрожал. Я говорила ровно, почти без эмоций, совершенно спокойно:
— Тебе не надоело нахваливать себя при каждом удобном и неудобном случае, каждый раз выставлять напоказ свое «влияние» на Эрнесто, по пять раз на дню менять амплуа, заигрываясь настолько, что становится ясно: тебя настоящей просто не существует? Ты настолько пустая внутри, что вынуждена постоянно носить маски. И надо сказать, что ты выбираешь отвратительные маски, самые глупые, которые без труда «читаются», вскрываются на раз, точно гнилой орех. Ты понимаешь, что это признак ущербности? Или это недоступно твоему юному и всё еще развивающемуся разуму?
— Да у меня красный диплом!
— И рожа у тебя сейчас тоже красная, Инга. Остынь. Диплом всего лишь свидетельствует о прослушивании курса. У меня он, кстати, тоже красный. Но не в этом суть, а в том, что ты на каждом шагу демонстрируешь узколобие и низость.
— Заткнись!!! — подлетела ко мне Инга. — Заткнись немедленно, иначе тебя выкинут из отеля уже спустя пять минут!
— Да ну? — вздернув брови, улыбнулась я.
— Да! Я надавлю на Эрнесто, и он выставит тебе счет за проживание тут. Или тебе придется покупать билет на самолет, или…
— Что-то у тебя не особенно хорошо получается продавливать Эрнесто. А все твои заявления, дескать, мужик слюни по тебе пускает — это комедия! Потому что он как минимум нос от тебя воротит!
— Жаль, ты не слышала, какие комплименты он мне сегодня отвешивал, когда я пришла в ресторан! — испепеляя взглядом, нависла надо мной ирга, опасно покачивая своими руками-ветвями с растопыренными когтями.
— Поверь мне, крошка Инга, поверь старушке Палке: мужчины много что говорят пустого, особенно если женщина сама нарывается на комплименты и буквально умоляет сказать ей хоть какие-то приятности. Твои мольбы так очевидны, что Эрнесто, наверное, просто сжалился, и решил подать тебе руку, дабы ты не захлебнулась в своей грязной луже из комплексов неполноценности.
И тут произошло то, что я никак не ожидала. Она вцепилась мне в лицо! Боже мой, я такое только в кино видела! Даже в детстве с девчонками не дралась, а тут… Не знаю, как сработал мой инстинкт самосохранения, но я сумела наступить ей на мысок туфли своим каблуком, и оттолкнуть. Инга отшатнулась, запуталась в своих длинных ногах и полетела назад, приземлившись на пятую точку. Я испугалась, что она расшибет себе голову о край стола, но не повезло: голова Инги всего лишь стукнулась о ножку этого стола.
— Ай! Коза паршивая! Ненавижу… — схватилась за затылок Инга.
— Инга… Как ты? Ударилась?
— Да пошла ты!.. — она поднялась, пошатнулась и неровной походкой направилась к выходу, пообещав напоследок мне всяческих неприятностей. Каких конкретно — я не особенно вслушивалась.
Вся эта ситуация настолько взвинтила мне нервы, что я первым делом пошла в ванную комнату. Вода всегда успокаивала меня, а сейчас — сам Бог велел! Да и райская купальня успокоительному процессу весьма способствовала.
Выполненная из розового мрамора в форме цветка, с подсветкой, точно сквозь тонкие мраморные лепестки лился сказочный свет, ванна годилась лишь для любования. Тем не менее, я позволила себе залезть туда, в этот волшебный цветок, мгновенно ощутив себя дюймовочкой в долине фей. В конце концов, когда еще представится в жизни возможность побывать в подобной ванной комнате? Наверное, никогда.
Можно к гадалке не ходить: Инга уже несётся к Эрнесто жаловаться и продавливать. Ах, ее отец Петрович… Это многое, очень многое объясняет, но не всё…
Спустя час я открыла дверь и сразу же наткнулась на коридорного. Он вежливо передал просьбу Эрнесто одеться потеплее и взять с собой верхнюю одежду.
— Зачем? — уточнила я, но коридорный лишь пожал плечами, и мне не оставалось ничего другого, как выполнить просьбу хозяина отеля.
— Секунду подождите, пожалуйста, — попросила я, скрываясь в своём номере. Хм, секунду… Это проще сказать, чем сделать. Пришлось снова выбросить на кровать весь шкаф. Взмыленная, как скаковая лошадь, я выскочила в коридор спустя полчаса, одетая в длинное шерстяное платье в обтяжку, высокие сапоги и держа под мышкой шубу с шапкой.
И началось мое путешествие по замку. Великолепнейшие стеклянные переходы с пальмами, словно небольшие зимние сады, не могли не восхищать, особенно когда за стеклом, на улице, шел снег, танцуя под светом фонарей. Мне так хотелось обдумать то, что предстояло сказать Эрнесто, но я почему-то никак не могла сосредоточиться, бежала чуть ли не впереди своего провожатого, ощущая себя настоящей принцессой, несущейся через все эти залы, врываясь в распахнутые двери, торопясь на свидание с тем, кто… Нет-нет… Он женат. А я — не Инга, я не стану желать того, кто мне не принадлежит. Это вообще смертный грех: вожделеть женатого человека, ведь это не просто посягательство на чужое, но еще и разрушение, разрыв, боль и ненависть, предательство…
Предательство… Как можно рассчитывать на честь мужчины, на его порядочность в будущем, если он уже когда-то кому-то изменил, в том числе и с тобой? Как восхищаться им после того, как он однажды решил, что может позволить себе переступить грань и просто переспать с кем-то на стороне? Да какой там переспать! Всунул-высунул и пошел дальше. Всего три минуты на яркое приключение в коридоре, на лестнице, в туалетной комнате, в собственном кабинете, в салоне машины, в парке, да полно мест, где это происходит! На флирт больше времени уходит, чем на сам процесс. И так у всех. Просто большинство женщин закрывают глаза на очевидное, не желают осознавать эту страшную реальность и тем самым дают согласие на измены. Сегодня она думает: «ладно, все мужики полигамные развратники, это их природа, тогда я тоже буду вертеть задом на своей работе и начну флиртовать ему в отместку, в отместку его природе!». Где тут логика?!! Если она уверена, что это полигамная природа виновата, тогда почему она мстит, почему ненавидит, обижается, испытывает боль от несправедливости космического масштаба? А если предположить крамольное, полностью перечеркивающее многотомные труды мудрых профессоров-толкователей жизни: мужчины тоже моногамны и изменяют совсем по иным причинам.
Все привыкли приводить в пример кого-то… несуществующего, кого-то в книгах, фильмах, знакомых малознакомых, соседа с пятого этажа, певца, поэта, драматурга. Кого угодно, но только не самих себя! И все продолжают лицемерить и притворяться. Я не буду больше играть в эти идиотские игры, я не хочу больше никого оправдывать, искать мнимые «природные» объяснения очевидной низости людей. И если спросят, то я хочу приводить в пример саму себя, а не условно святых и вымышленных персонажей, ссылаться на чьи-то тексты и искать подтверждение своим мыслям в трудах авторитетных ученых. Впредь я буду говорить только от себя. И если Эрнесто решил поиграть со мной, пока не прилетела его жена, то… то я достойно откажу ему! Я найду в себе силы, я смогу сделать то, что не могут другие влюбленные женщины, когда понимают, что их взор упал не запрещенный объект вожделения. Я хочу уважать этого мужчину, и если нам не суждено быть вместе, то я буду обожать его тайно и любить по-настоящему, а это в первую очередь означает: не допускать его морального падения… в моих глазах.
Меня вновь скрутило воспоминаниями, сжало в тисках горечи. Казалось бы, столько времени прошло, а я всё еще не могу восстановиться, не могу позволить себе быть счастливой и легкой. Точно разбитая ваза, которую склеили, а швы, пусть даже незаметные, остались, как незримый энергетический отпечаток. Они, эти уродливые швы моей разбитой семейной жизни, как будто проштамповали меня: «бывшая в употреблении», старая, расколотая, с трещинами, «идет с молотка по заниженной стоимости», как уценёнка. Поэтому, по мнению большинства «опытных» дам, мне следует соглашаться на любого мужика, который обратит на меня внимание, изменит своей жене, бросит ее и… женится на мне, дабы потом точно также обжиматься по углам с более молодыми дамочками вплоть до начала его мужских старческих проблем…
Сколько раз думаю об этом, столько раз и понимаю: я другая, я так не смогу. Даже если философски отнесусь к жизни, даже если соглашусь на секс без всяких обязательств, просто ради того, чтобы удовлетворять потребности тела. Но разве тело способно удовлетворить потребности души? Нет. Всегда только наоборот. Тогда почему меня всеми силами приучают думать о теле в обход души?
Зачем мне нужны незаживающие раны, почему я сама не хочу исцелиться? Будто кто-то невидимый убедил меня, что проживая снова и снова эту жгучую боль предательства, мне откроется некая тайная дверь, за которой стоит добрый чародей, дарующий путь к свободе. Но нет, никакого особого понимания «тайны» ко мне не приходит, кроме еще одного пройденного круга личного ада со всеми моими слезами, обидами, с чувством растоптанной женской гордости и ущемленного достоинства, с многочисленными комплексами неполноценности. О, сколько их развилось на этом фоне, на этой благодатной почве, возделанной «любимым» мужчиной! Но разве не я пахала вместе с ним это поле, разве не я бросала семена, пытаясь быть понимающей, ходить на компромиссы, учиться быть женщиной и играть по правилам, которые приняты во взрослой жизни?.. В какой-то степени это можно назвать самопознанием, глубинным адским психоанализом собственных ошибок и провалов.
Я бережно собрала урожай с моих плодородных полей, но оказалось, что съесть всё это богатство просто невозможно — ведь это сплошные сорняки и токсичные яды, которые я безуспешно пытаюсь выкорчевать на протяжении стольких лет, а они только множатся, неподъемно тяжелеют, укореняются и прорастают, сплетаясь в чудовищные, уродливые композиции внутри моей души. Окольцовывая меня, они затягивают всё глубже и глубже, заставляя проваливаться в трясину, откуда уже не видно истинного Света. Там лишь искаженные лучи, преломленные множеством фильтров, радуют тех, кто давно не видел настоящего солнца, не чувствовал его подлинного тепла. И что остается таким отравленным людям, кроме как называть подлинное солнце и тепло — вымыслом?..
Вот и я уже очень глубоко, ибо не верю ни людям, ни в людей, но зачем тогда нечто внутри меня всё еще настойчиво напоминает о том, что там, за горизонтом, куда не может проникнуть мой потухший взор, всё еще существует Жизнь полная красок, легкости и счастья без всякого лицемерия и лжи?
Вскоре мы подошли к залу с открытыми дверьми, и не могу сказать, что меня это обрадовало, так как я планировала поговорить с Эрнесто наедине, вдали от глаз любопытных, но когда услышала звуки рояля, то мгновенно мне стало как-то наплевать на всех, кто мог бы стать свидетелем нашего разговора.
Провожатый скромно удалился, оставив меня одну на пороге каминного зала, а я всё не решалась войти. Наконец, преодолев себя, я сделала пару тихих шагов, чтобы не отвлечь музыканта, да он сам заметил меня, и тогда полилась не просто мелодия, которую я без труда узнала до этого, но еще и слова песни. Возможно ли подобное совпадение, что Эрнесто знал наизусть мою любимую песню и умел играть ее без нот?
Затаив дыхание, я остановилась подле рояля, за которым сидел Эрнесто. В комнате, где уютно потрескивал огромный камин; где освещением служило лишь пламя и гирлянды на огромной елке, лились пророческие слова песни, от которых по моему лицу невольно побежали слёзы.
Акустика в каминном зале была восхитительная, и я, являясь единственной слушательницей этого проникновенного и потрясающего голоса, ничуть не уступающего эстрадному певцу, роняла слезу за слезой, вовсе не смущаясь, ибо это был тот самый долгожданный миг, о котором говорят: момент Истины. И стесняться слёз, коли захватило это удивительно возвышенное чувство, позволяющее понять, кто ты есть на самом деле, ни в коем случае нельзя.
В исполнении Эрнесто эта песня, и без того до дрожи пронзительная, врывалась в меня чарующими волнами теплого океана. Наверное, я впервые поняла значение выражения, когда говорят, что голос и тембр любимого человека не просто божественны, они представляют собой всю гармонию Вселенной, являясь единственно возможным «настройщиком» тонкого и уникального душевно-сердечного инструмента…
Abrázame
y no me digas nada, sólo abrázame
Me basta tu mirada para comprender
Que tú te irás… Abrázame
…Si tú te vas sólo me quedará el silencio para conversar,
la sombra de tu cuerpo y la soledad
serán mis compañeras si te vas…
________________________________________________
Обними меня и ничего не говори, просто обними меня, мне достаточно твоего взгляда, чтобы понять: ты уходишь…
Если ты уйдешь, мне останется лишь разговаривать с тишиной. Твоя тень и одиночество станут моими спутниками, если ты уйдешь…
_________________________________________________
Эрнесто замолчал, так и не допев до конца. Поднявшись, он хотел было коснуться моего лица, но его пальцы замерли возле скулы, как будто натолкнулись на невидимую преграду.
— Простите, что расстроил вас.
Я не сразу смогла справиться с голосом. Рыдания буквально душили меня, а Эрнесто — такой необычайно красивый и элегантный, в белоснежной сорочке с закатанными рукавами, без галстука, в свете камина и рождественских гирлянд — стоял напротив и тревожно всматривался в моё лицо, будто сердце этого удивительного мужчины жаждало спросить о чем-то таком бесконечно важном, что словами не озвучить, ибо лишь взгляд способен задавать подобные сокровенные вопросы.
Помотав головой, я просипела сквозь слёзы:
— Нет, не расстроили, а наоборот — воодушевили. Я очень люблю эту песню. Как вы угадали?
— Не старался угадывать, просто спел то, что самому нравится… из репертуара того, кто нравится вам.
— И вы так спели ее…
— Как? — приблизившись, тихо уточнил он. Взяв мою ладонь в свою, а другой рукой скользнув по талии, он повел меня в танце, чуть слышно напевая слова этой песни.
У меня моментально закружилась голова. Его легкое дыхание касалось моего виска, в то время как я сама перестала дышать… какие-то картины на стенах крутились перед моим расплывшимся взором… приглушенная подсветка заснеженной улицы в огромном окне… сказочно-уютная ёлка… рука, обвившая талию… теплая ладонь, державшая мою… так бережно и нежно, что захотелось взвыть одновременно и от радости, и от отчаяния!
Я видела бьющийся пульс на его шее, и сладостное притяжение магнитом тянуло коснуться привлекательного тела, несмотря ни на какие выставленные самоограничения и рамки. Меня бросало в дрожь от желания вдохнуть запах его шелковистой загоревшей кожи; спуститься пальцами ниже, к пылающей сердцевине, где звучала на высочайших вибрациях одна из самых загадочных энергий в мире: та, благодаря которой мужчине и женщине дарована возможность почувствовать себя Единым Божеством…
В ямке на его шее, там, где были расстегнуты верхние пуговицы сорочки, блестела серебром цепочка с кулоном в виде доски для серфинга, и мне казалось, что эта доска, украшенная бриллиантовыми брызгами, скользит по волнам жара, исходившим от Эрнесто. И как же я завидовала этому кулону!
Мне безумно хотелось последовать совету песни и обнять! Без слов, без объяснений, а просто обнять, прижаться к его груди, обвить руками шею, почувствовать единство с ним, и сказать: мой, мой всецело и безраздельно!
Осознание факта, что это далеко не так, своей неправильностью и несправедливостью резало мне сердце, и всё, что я могла — это легко касаться в танце его плеча. Я чувствовала, как моя ладонь прожигала его до кости, распаляя еще сильнее сумасшедшее взаимное притяжение, вспыхнувшее — что уж отрицать! — с первого взгляда, еще при приеме на работу, когда Эрнесто почему-то назвал меня ангелом, которым ему бы хотелось любоваться.
Не знаю, как я нашла в себе силы отступить на полшага назад. Единственное, что я могла себе позволить по отношению к этому табуированному мужчине, это признать очевидное:
— У вас завораживающий тембр, Эрнесто. И сразу видно, что это ваш родной язык. Только понимая каждое слово, чувствуя все смысловые связи и возможный подтекст, можно так расставить акценты, как это сделали вы. Благодарю вас, я… никогда не забуду этого бесценного дара.
— Знаете, Полина, вы очень чувствительная и… ослепительно красивая женщина, — с грустью в глазах произнес Эрнесто. Он отпустил мою ладонь, не смея настаивать на продолжении танца, но взгляда не отвел, а напротив, сделал его еще более пытливым.
— Это всё рождественские гирлянды, это они ослепляют, — попыталась оправдаться я.
— Нет, не вините гирлянды. Дело в ваших колдовских глазах… И слёзы ваши — искренние, не наигранные, не разумом сотворенные, а сердцем отданные. Это я должен благодарить вас. Никто еще никогда… так искренне… никогда… — он запнулся, не сумев договорить.
Мы стояли в глубокой тишине, не решаясь нарушить ее, и лишь поленья в камине да мерцание гирлянд вели свою чарующую игру на предметах интерьера, на лакированной крышке рояля, на жгуче черных волосах Эрнесто и в наших сверкающих глазах. Еще секунда и я бы пала к его ногам, предложив постыдное… предложив ему опорочить свою честь и честь его супруги. О своей чести я даже уже не заикаюсь. Представляю, что бы он подумал обо мне — о замужней женщине, предлагающей ему отношения на одну ночь… хотя бы на одну волшебную ночь!..
Надо было срочно взять себя в руки, но эта сказка никак не желала отпускать нас обоих: его необыкновенные светлые глаза искали во мне подтверждение и решимость, точно ответ на вселенски значимый вопрос, заданный не голосом, но душой. И я решилась.
— Эрнесто, я бы хотела кое-что рассказать вам. И мне безумно стыдно, что я не сделала этого раньше.
— Одевайтесь, — прервал он мою исповедь и, накинув на себя пальто, первым пошел к стеклянной двери, что вела на открытую террасу.
— Эрнесто, выслушайте меня, разговор очень важный! Он касается ваших бумаг, тех самых результатов исследований из института Планка, — не скрывая своего разочарования, выпалила я.
— Я знаю. Именно поэтому, прежде чем вы начнете разговор, я хочу вам кое-что показать.
Накинув шубу, я, пребывая в разрывающих сердце чувствах, послушно отправилась следом. Мы вышли на террасу, затем спустились по ступеням в сад с ледяными скульптурами, безмолвно прошли мимо экспозиций по тропинке к озеру, а там Эрнесто помог мне взобраться в «скандинавскую» мини-ладью и, включив двигатель, привел в движение это чудо инженерной мысли.
Сани шли практически бесшумно, и поначалу меня волновал вопрос о том, как они вообще двигаются, но легкий ветер вскоре изгладил из моей головы все тревожные мысли о воздушной подушке под днищем и о скорости приблизительно в шестьдесят километров в час. Ветер трепал волосы прохладными порывами, и я последовала примеру Эрнесто: накинула капюшон, так как по мере увеличения скорости шапка не спасала от свистящих в ушах воздушных потоков.
Мы пересекли озеро, затем нырнули в долину и помчались вниз по склону. Там уже не было фонарей. Лишь редкие звезды и мягкий желтый свет ламп и фар нашей ладьи позволяли мне видеть улыбку Эрнесто, изредка бросавшего на меня взгляды. Он сосредоточено вел свой «корабль», а у меня захватывало дух: вокруг заснеженная красота гор, звездный вечер, огромная луна, эта несущаяся ладья среди безлюдных мест, волны снега, взбудораженные нашим плаваньем, и он со мной. Он!!!
Не имея ни единой мысли, куда вёз меня Эрнесто, я полностью доверилась ему, с отчаяньем понимая, что больше никогда не испытаю ничего подобного. Но тут пришло еще одно осознание: такое сильное чувство бывает только один раз в жизни. Что бы там ни вещали «мудрые» пожившие люди, но настоящая любовь дается исключительно единожды и, увы, далеко не всем подряд.
Я рвано выдохнула, запоздало осознав исцеление. И слёзы вновь заструились по моему лицу. Их срывал ветер, а я смеялась, изо всех сил держась за кресло и поручни, чтобы не лишиться чувств от счастья и несчастья одновременно.
Отныне я свободна и… несвободна.
Боже, я, оказывается, никогда не любила! И понять это удалось, не выбивая клин клином, абы с кем-то, абы как-нибудь, а лишь соединившись душами с конкретным человеком, посланным мне самой судьбой. Все мои поиски, все мои неудавшиеся попытки залечить себя, зализать раны, найти того, кто просто заполнит собой пустоту и скрасит одиночество и неизбежную старость — все эти тысячи стратегий и глупых идей умных людей ничтожны по сравнению с единственным искренним мигом и волной жара, накрывшей нас там, в каминном зале…
Но как теперь жить? Ведь если я расскажу ему, что свободна, это даст ему повод оступиться и загрязнить свою душу. И почему-то я была уверена, что Эрнесто, не раздумывая, сорвется со мной в эту пропасть убийственной страсти.
Новая волна осознания глубины своих чувств чуть не убила меня: я была готова и дальше лгать Эрнесто о своем замужестве, лишь бы он сохранил свою душу в чистоте, лишь бы безболезненно забыл обо мне, как о кратковременной вспышке, чуть не спалившей его брак.
Когда-то мне казалось, что я знаю, что такое любовь: это дарить радость по утрам, готовить ужин, плакать ночами, когда муж где-то задерживается… доказывать… убеждать… приводить примеры… прощать… понимать… оправдывать… обманываться… ждать, что вернется и одумается… убиваться в одиночестве, упиваясь своим горем.
Но теперь всё перевернулось с ног на голову. Теперь же самую большую ценность во всей Вселенной для меня представляла даже не жизнь Эрнесто, а его душа, его спокойствие и отсутствие угрызений совести. Что такое одна человеческая жизнь по сравнению с бессмертием души? Жизнь в любом случае закончится, рано или поздно, а душа продолжит своё существование, понесет дальше искаженный, исковерканный грехом свет, заражая Дух…
Я была готова раствориться ради Эрнесто, стать эфиром, стать незримой хранительницей его души, лишь бы он сберег себя целостным, не разрывался, не падал туда, где так мрачно и холодно, туда, откуда он вызволил меня, подарив самое великое чувство в мире.
Для него я всего лишь ослепительно красивая женщина… Я не хочу ослеплять его, напротив, я желаю видеть его зрячим и здравомыслящим, а не опьяненным минутной страстью.
— Мы приехали, — вдруг донеслось до меня и я, очнувшись от своих мыслей, принялась оглядываться по сторонам.
Мы находились недалеко от ущелья, а над нами нависла скала, полностью покрытая снежной шапкой, отчего создавалось впечатление, будто некто гигантский приоткрыл для нас запретный вход в сокровищницу.
— Что это за место, Эрнесто?
— Иногда, чтобы познать Высшее, падают к низшему, — загадочно ответил Эрнесто и протянул руку, помогая мне выбраться из ладьи. Я ойкнула, провалившись в снег по икры, но Эрнесто быстро вытащил меня из небольшого сугроба, недвусмысленно прижав к себе.
— Я чуть не утонула, — нервно хихикнула я, поняв, что это первый раз за много-много лет, когда меня касается мужчина; когда он стоит не просто близко, а интимно прижавшись ко мне, и смотрит таким красноречивым взглядом, что у меня мгновенно задрожали коленки.
— Здесь не очень глубоко, — пошутил он, — в случае беды, я бы нырнул следом. Представляете, как бы мы смотрелись, барахтаясь в двадцатисантиметровом снежном море?
— Да уж, по-взрослому! — я совсем разнервничалась, не зная как реагировать на близость, но хуже всего было то, что мне казалось, будто мой смех выглядит глупо и неестественно, как у какой-то школьницы-девственницы. Господи, да так почти и было! Кроме мужа у меня не было ни одного мужчины, а муж был так давно, что это уже представлялось сном, особенно вблизи Эрнесто.
Похоже, он это понял. Заботливо поправив мою шапку, Эрнесто улыбнулся своей фирменной улыбкой «на миллион» и, прислонившись лбом к моему лбу, вкрадчиво поинтересовался, почти касаясь губами моих губ:
— Не боитесь идти туда поздним вечером?
— Нет, с вами не боюсь, — «…даже Ада…», хотела добавить я, но вовремя замолчала, прикусив язык и опустив глаза.
— Так-так, очи долу и смущенный румянец, — шутливо прокомментировал он, и, взяв меня за руку, повел внутрь пещеры.