До пруда оказалось примерно с километр ходьбы по тихой улице заросшей пыльной лебедой и ромашками. На поросшем камышами пруду плавала стайка диких уток. В целом место было достаточно уединенное.
Слева от пруда стоял почерневший бревенчатый дом, около дома красный Форд. Я вернулась к своей Волге, проехала мимо пруда, встала поодаль за ивами, спустившими ветви до земли.
С тетрадью и и карандашом присела на берегу, делая набросок.
Из дома вышли два крупных цыгана оживленно жестикулируя, с ними две цыганки, погрузились в красный Форд Фокус и уехали. Я подождала пятнадцать минут. Вышла девушка и отправилась пешком по направлению к базарчику. Больше никто не показался.
Но я и не могла уже ждать. Отбросив тетрадь, решительно двинулась к дому, толкнула дверь, вошла и тут же споткнулась о ведро на полу, которое со звоном упало. Выглянула плотно сбитая цыганка лет пятидесяти, видимо хозяйка, громко рявкнув подбоченившись:
— Ты кто такая? Чего приперлась? Тебя кто звал?
Я шла прямо на нее, готовая убивать.
Она толкнула меня увесистым животом, я схватила ее и мы сцепились в драке. Мы упали на пол и катались по полу, она была мощней и сильней меня. Навалившись всем телом, она ударила меня кулаком в нос. В глазах брызнули звезды, и боль пронзила меня.
Я нашарила, что то рядом и этим что то ткнула прямо в нависшую надо мной жирную физиономию.
Моим оружием оказался железный совок, которым выгребают золу из печей.
Цыганка взвыла, а я оттолкнув ее, вылезла, мстительно пнула и помчалась по комнатам. Все помещения выглядели одинаково, как временный ночлег с неубранными постелями на полу и ворохами разноцветных одеял.
Одна комната была заперта на щеколду снаружи, я с бьющимся о ребра сердцем ворвалась внутрь.
В пустой комнате с обшарпанными стенами на грязной подстилке под тряпкой лежала изможденная моя несчастная Юлька. Я даже не сразу узнала ее, сначала показалось пластмассовая кукла… потом..
Нет! Не может быть! Господи!
На единственном предмете меблировки, колченогой табуретке стояла миска и просыпанный белый порошок.
Юлечка!
Я наклонилась. Она почувствовав движение рядом, тихонько захныкала. Худенькая ножка в веревочной петле, сама веревка привязана к отопительной чугунной батарее. Под веревкой красная стертая до язв кожа.
Я достала нож и вдруг уловила шаги, отскочив, встала у двери.
Хозяйка бешено влетела красная, растрепанная, с раной поперек лица, держа в руках большой мясницкий нож.
Я успела первой, мой нож вошел в жирное тело по рукоятку. Она издала хлюпающий звук и замерла на полу. Из под тела лениво растекалась в разные стороны кровавая лужа.
Я выдернула свой нож из трупа врага, сказав напоследок с чувством:
— Тварь!
Разрезала петлю на ножке моей девочки.
Обтерла и спрятала свое оружие.
Подняв обнаженную невесомую Юльку на руки, давя рвущийся крик, выскочила прочь из чумного дома.
Добежав до машины, я уложила Юльку на заднее сидение и рванула прочь из Круглово,
В Нижнеярск не вернусь, меня там больше ничего не держит, я решила пробраться к федеральной трассе, которая вела к Тамбову.
Да, Тамбов! Там живет старшая сестра моего папы Татьяна Борисова, вдова. Я ее никогда не видела. кроме как на фотографиях, но теперь Тамбов это единственное место, где может быть нас примут.
Я выехала из Круглово и через несколько километров уйдя с дороги спряталась за небольшим леском. Подняла ребенка на руки, усадила на коленях и стала вливать ей по капле яблочный сок. Сухие детские губки поймали капельки, Юлька открыла затуманенные глаза, посмотрела на меня без всякого выражения и закрыла их опять. Я поила мое дитя и плакала.
От всего. От того что она вернулась ко мне, спасибо Саша. Почему Саша? Я не знала, вырвалось само. От того что она жива.
Юлечка моя деточка.
Я закутала истощенное грязное тельце в дедов шерстяной плед, которым по ночам укрывалась сама. Откинула переднее сиденье положила ее рядом с собой.
Вспомнила про телефон круглолицей цыганки, на нем уже было пропущенных десять звонков. На последний звонок послала текст из одного слова “Понтонный” и отключилась.
Я уже собралась выехать на дорогу, как увидела знакомый красный Форд Фокус тот самый, что из цыганского двора в Круглово. Он пронесся на огромной скорости к Нижнеярску. “Зашевелились сволочи”, усмехнулась я и подождав немного, выехала в противоположном направлении к федеральной трассе.
Я со злорадством представляла их физиономии, когда увидели труп хозяйки и пустую подстилку.
Телефон я обтерла влажной салфеткой и на ходу швырнула в проносившиеся мимо кусты.
Я ехала, пела детские песни и рассказывала сказки, чтобы не заорать от перенапряжения.
Дед плачет, баба плачет, а курочка ряба кудахчет:
Бросив взгляд на Юльку, я увидела, что она исподлобья косится на меня.
“Она меня забыла”, горько заплакал тоненький голосок в моей душе.
Проглотив ком, я продолжила рассказывать сказку, высматривая боковую дорогу с трассы
Я съехала у поворота на деревню Дубки. Мне понравилось название, да и пустынная дорога производила приятное впечатление, хотя была обсажена не дубами, а высокими тополями.
Достав влажные салфетки, осторожно прикоснулась к Юлькиной исхудавшей ручке. Она закрыла глаза и и губы искривились в ожидании боли.
— Юлечка, я мама твоя. Я так долго искала тебя, — говорила я ей, обливаясь слезами и обтирая своего бедного ребенка.
— Юлечка, солнышко, ты теперь всегда будешь со мной.
Оттирался слой грязи и проявлялись синяки разного возраста от свежих темных, до желтых разводами.
Что же эти суки делали с моим ребенком.
Я напоила дочь теплым яблочным соком и мы двинулись снова в путь. Когда совсем стемнело, я решила остановиться на отдых в придорожной лесопосадке.
Я баюкала свою девочку на руках под ночными звездами и молилась, чтобы она пришла в себя.
Юлька не показывала никаких признаков, что узнает меня, но хоть не отталкивала, это уже было очень важно.
Весь следующий день мы ехали. Я выгребла всю мелочь и потратила последние деньги на бензин. Еды у нас не было, я поила Юльку только водой, обещая ей самые вкусные конфеты, мандарины и шоколадки. Она молча слушала меня, а ее осунувшееся личико не выражало никаких эмоций.