После купанья все пошли в медпункт, потом Николай и Лена куда-то исчезли. Пациентов почти не было. Поговорили, сидя на крылечке. Леша уверял Марину, что в институт она обязательно поступит: — Даже не сомневайся. У тебя ведь есть медицинский стаж, а со стажем принимают вне конкурса. А когда станешь врачом, опять уедешь, если захочешь, на свой север.
Взошла луна, когда они вдвоем двинулись в Отрадное. И тут Марина застигла Лешу врасплох своим вопросом:
— Лена потом пожалеет, если уступит Николаю. Ведь он женат?
Подводить товарища Леше не хотелось, и он ответил неопределенно: — С чего ты взяла? Ему пока не до семейного обустройства. Ему еще учиться целый год.
— Догадалась. А ты не умеешь врать. Детей у него нет?
— Пока нет.
Они уже подошли к Отрадному, когда навстречу попался Николай. Алексею показалось, что он слегка обескуражен.
— Возвращайся-ка лучше с Колей. Домик, где мы живем, — вот он, в двух шагах, — сказала Марина. И добавила тихонько: — Наш герой, должно быть, расстроен и нуждается в утешении.
— Что ты? Он уравновешенный человек. И умеет, поверь, добиваться своего. Посмотришь, он и из Москвы не уедет, пойдет в аспирантуру, станет доктором наук, а потом — и академиком.
Марина помахала рукой уходящим приятелям и пошла к домику тети Кати. В нескольких шагах от калитки она остановилась у догоравшего кострища, оставленного кем-то на обочине дороги. Над ним вился легкий дымок. Огонь погас, но над остывающими углями еще плясали голубоватые огоньки. Они словно дышали, перескакивая с одного места на другое, затухали и разгорались снова.
— Как в тот раз, на пути в Кымлот, — вспомнила Марина. — Только тогда полыхало все небо.
Вечерело. Упряжка с Кейныным больше не указывала им дорогу. И надо было торопиться, чтобы приехать в поселок до темноты. Ехали без остановок. Свернули вправо от берега, чтобы пересечь невысокую гряду, за которой километрах в двенадцати находился Кымлот.
Когда стали спускаться со склона, собаки рванули. Георгий не сумел затормозить упряжку. Сани опрокинулась, выбросив обоих ездоков в сугроб. Взметенный снег искрился в лучах заходящего солнца. Внезапно Георгий притянул Марину к себе и стал целовать ее лицо, волосы. Она, смеясь, отбивалась, кидая в Георгия снегом. Вдруг Георгий вскочил, крикнул: — Упряжка! — и помчался вниз по склону холма. Он вернулся минут через тридцать. Сказал встревожено: — Не догнал. Собаки с пустыми санями умчались со всех ног. То ли в Кымлот, то ли за Кейныном.
Солнце уже зашло, стало темно. Усилившийся мороз пробирал Марину даже сквозь меходежду. Задул встречный ветер. Георгий сказал: — Если б мы ехали по берегу, можно было бы отыскать пограничный домик. А сейчас — только вперед. Ничего, дойдем. В духареньи наша сила! Иначе придется ночевать у костра прямо на снегу.
Луны не было, но звезды ярко горели в небе. Потом впереди зажглись какие-то светящиеся голубоватые столбы. Медленно потухая в одном месте, они разгорались в десяти других, дышали, переливались, мерцали, и вскоре их холодное пламя заполыхало по всему небу.
— Красотища какая! — невольно вырвалось у Георгия. — Такого яркого полярного сияния я не видывал давно.
Зрелище и вправду было великолепным, но сейчас им было не до подобных красот. Санный след они давно потеряли и лишь приблизительно знали, в какой стороне Кымлот. Неужели же придется ночевать прямо в снегу? Марина старалась, чтобы Георгий не догадался, как она устала, каких усилий ей стоит каждый следующий шаг.
Еще через час Георгий сказал: — Стой и жди меня тут. Я пойду нарубить кедрач для костра.
Он появился совсем скоро и еще издали радостно объявил: — Ура! Пошли скорей. Я отыскал охотничью землянку. Там есть дрова и печка, мы сможем ее натопить и согреться.
Землянка стояла у подножья холма и была вся заметена снегом. Если бы ни торчащая железная труба, можно было бы пройти в двух шагах и не заметить ее. Георгий толкнул низкую дверь, зажег найденную внутри свечу. Марина огляделась.
Изнутри землянка выглядела как чулан с таким низким потолком, что Георгию приходилось ходить, пригнув голову. Маленькая железная печка, низкий столик, подобие топчана. Оконце, снаружи доверху занесенное снегом. На полочке под ним чайник, что-то из посуды. Георгий уже растопил печь и поставил на нее чайник, набитый снегом. Постепенно в землянке становилось теплей. Марина скинула на топчан меходежду и присела к столику. Георгий достал из своего мешка хлеб, банку тушенки и открыл ее охотничьим ножом.
— Экспедиционная привычка. Нож у меня с собой в любой поездке. Также как и это. — Он вынул из кармана плоскую металлическую фляжку.
Кружка отыскалась только одна. — Будем пить на брудершафт по очереди. Глоток ты, глоток я, — сказал Георгий. Марине раньше не доводилось пить спирт, и она закашлялась.
— Закуси снежком, — посоветовал Георгий. — А теперь тушенкой. Зато сейчас тебе станет тепло.
Печка уже догорала. Свеча почти не освещала низкое помещение. — Ты пока что укладывайся, — сказал Георгий. — А я выйду покурить.
— Можешь курить здесь.
Георгий все-таки вышел наружу. Потом вернулся. Потом опять курил, стоя возле полки с посудой. Марина видела с топчана его лицо, чуть подсвеченное горящей сигаретой.
— Иди ко мне, Юра, — позвала Марина и погасила свечу.
А за стенами землянки беззвучно бушевал небесный пожар.
В середине смены в «Ихтиандре» отмечали праздник Нептуна. На берегу собралось множество народу: и путевочники, и персонал столовой, и медики, и просто зрители. Из-за скалы выплыла шлюпка с похожим на деда Мороза бородатым Нептуном, в золотой короне и с трезубцем в руке. Рядом стояла русалка с чешуйчатым рыбьим хвостом, — одетая в голубое одеяние повариха из лагерной столовой. Шлюпка подошла к помосту-причалу, и Морской царь приветствовал подданных. Русалка угощала подходивших к Нептуну юношей и девушек глотком какого-то напитка из серебряного кубка. Потом выскочившие хвостатые черти хватали их за руки-ноги и, раскачав, бросали с помоста в море. Визг, хохот, щелчки фотоаппаратов, жужжание любительских кинокамер.
Николай, в брюках и светлой рубашке навыпуск, чинно стоял у причала с шикарной камерой «Admira» и снимал происходящее. Вдруг черти, визжа, схватили его и поволокли к дальнему краю помоста. — Что вы делаете? Я работаю в медпункте. Сейчас же отпустите! — кричал Николай. Но черти все-таки бултыхнули его в воду. Глубина у причала оказалась ему по грудь. Лена и Марина от души смеялись, глядя, как Николай, подняв кинокамеру над головой, осторожно выходил на берег. — Безобразие! Могли бы испортить мой аппарат! — возмущался он.
— Радуйся, что все обошлось благополучно, — сказала Лена.
— Пойди лучше переоденься, — прибавила Марина. Она тоже сделала на празднике несколько снимков своей «Сменой». Алексею, стоявшему рядом, бросился в глаза мизинец ее правой руки: — Почему он такой красный, словно обожженный? И ноготь на нем, — почему он так необычно искривлен?
…Вечером Леша и Николай предложили устроить пикник на берегу. Позвали Инну Сергеевну и еще одного врача из медпункта, Вадима, жившего при лагере с женой и двенадцатилетним сыном. Алексей сходил в поселок за большой банкой местного молодого вина. А Инна Сергеевна налила им немного медицинского спирта. Позаботились и о закуске.
На полпути между «Ихтиандром» и Отрадным была небольшая, закрытая с трех сторон бухточка. Когда стемнело, пошли туда всей компанией и разожгли между камней небольшой костер. Инна Сергеевна, Лена и Марина приготовили шашлыки, мужчины занялись напитками.
Костер слабо освещал собравшихся. Под шашлычок не заметили, как допили и вино, и разведенный спирт. Леше, как с ним нередко случалось в дружеском застолье, захотелось прочесть стихи. Его волновало молчаливое соседство Марины. Ощущая на себе ее взгляд, он стал читать строфы о море из «Девятьсот пятого года»:
«Приедается все.
Лишь тебе не дано примелькаться.
Дни проходят,
И годы проходят
И тысячи, тысячи лет.
В белой рьяности волн,
Прячась в белую пряность акаций,
Может, ты-то их, море,
И сводишь, и сводишь на нет».
Оно, море, прикидывается порой мирным и ласковым. Но не стоит доверяться его ласке, она может внезапно смениться «неслыханной бурей», когда
«…все ниже спускается небо
И падает накось,
И летит кувырком,