— Мамочке нравятся, любовные романы.
— Не просто романы, а исторические. Знаешь, есть разница.
— О, — сказала Вэл, которая не знала.
— Она говорит, что сейчас просто не пишут любовные сцены, как раньше, — сказала Шерри, закатывая глаза.
— Потому что они неполиткорректны.
— Итак, мы слышали, что ты собираешься поужинать с нами сегодня вечером, — сказала Фло. — Надеюсь, ты любишь суши.
— Я люблю суши, — сказала Энджел.
— Ну, ты же понимаешь, что я не тебя спрашивала? Я интересовалась у Вэл.
— Суши... хорошо.
— Эти суши лучше, чем хорошо. Ты когда-нибудь раньше бывала в «Табемоно»? Ты должна поехать в Японию за лучшими суши. Или в Сиэтл.
— Вэл не отсюда, — пояснила Мэри. — Это ее первый день... хорошо?
— Ты ужасно бледная для таких темных волос, — сказала Энджел, — и эти веснушки! Девочка, ты белее мела. Эй, Фло, разве она не похожа на одну из тех фарфоровых кукол?
Фло прищурилась на нее.
— Ты когда-нибудь думала о том, чтобы покрасить их? Я видела, как многие девушки пытались это сделать, но тебе бы без сомнения пошел рыжий цвет.
— Оставь ее в покое, — попросила Мэри, видя, как побледнело лицо Вэл. — Она подумает, что я сумасшедшая или что-то в этом роде.
— Она и должна думать, что ты сумасшедшая — так оно и есть.
Между сестрами завязалась дружеская потасовка. Мэри закричала:
— Ты испортишь мне прическу! — Но смеялась, когда ее дергали за косы и хлопали по рукам.
Вэл, замыкающая шествие, засунула руки в карманы платья. Она снова почувствовала себя четырнадцатилетней, неловкой и неуверенной: остров одиночества.
Еда в «Табемоно» была восхитительной, но ароматы, казалось, достигали ее языка через несколько слоев резины. Она ела машинально палочками для еды, кивая во всех нужных местах и отвечая на все адресованные ей вопросы. Ей не приходилось делать это часто. Энджел, Черри, Фло и Мэри предпринимали лишь поверхностные усилия, чтобы вовлечь ее в свои шутки, большую часть времени болтая между собой.
Черри заказала для каждого, так как никто не мог договориться ни о каком одном блюде. На закуску Вэл взяла суп мисо с плавающими водорослями и квадратиками тофу, а также роллы унаги, обжаренные в темпуре и политые острым сливочным соусом с ярко-оранжевой масаго. Ее желудок немного скрутило, когда она узнала, что унаги означает «угорь», но так как все, что она могла попробовать, были соусы, в которых он был приготовлен, она смогла убедить себя, что ест действительно резиновую курицу.
Затем подали блюдо для компании, и Мэри и ее сестры по очереди бросали друг другу вызов, пробуя более страшные на вид роллы, в том числе одни с названием «паучий рулет», с поджаренными в темпуре хвостами креветок, торчащими из центра, как щупальца в панировке.
Вэл дали по одной штуке каждого, и она умудрилась их проглотить. На этот раз она воздержалась от вопроса, что в них было, и оставалась в счастливом неведении. Все пятеро съели на десерт мороженое моти с зеленым чаем.
Трудно было чувствовать что-либо, кроме сытости, после такой обильной еды. Вэл обнаружила, что ее настроение улучшилось. Ей даже удалось отпустить несколько шуток, и когда Шерри потянулась, чтобы взъерошить ей волосы, она почувствовала себя так, словно получила награду.
— Спасибо, что пригласили меня с собой.
— Нет проблем. — Шерри расстегнула пуговицу на джинсах и вздохнула. — Мы просто рады, что наша маленькая сестренка не живет в одной комнате с психом.
— Шерри.
— Что? Она не псих. Я просто сказала.
«Вела ли я себя так? Позволяла ли я себе когда-нибудь такую свободу? Такое нахальство?»
Нет, она всегда сдерживала себя. Вэл почувствовала острую боль потери из-за того, чего никогда не было — и теперь, благодаря ему, никогда не будет.
Лишь вполуха прислушиваясь к разговору, Вэл вытащила кошелек из кармана платья.
— Не смей этого делать.
Она подняла глаза и вздрогнула, увидев, что Энджел смотрит на нее так, словно она совершила какую-то грубую оплошность.
— Что...
— Положи кошелек, и никто не пострадает.
— То же самое относится и к тебе, сестренка, — сказала Фло Мэри, которая как раз собиралась залезть в свою сумку.
— Я не могу... — Вэл попыталась подсчитать стоимость того, что она съела. Наверняка это составляло тридцать долларов с головы, если не больше.
— У меня есть деньги, — одновременно запротестовала Мэри.
— Э-э-э. Мама велела нам позаботиться о том, чтобы ты экономила и тратила все свои деньги только на учебу в колледже.
Глаза Мэри заблестели.
— Мамочка так сказала?
— Она сказала, что студенткам колледжа нужно мясо на костях, иначе у них не будет сил получать знания.
— Покупки за ее счет тоже, так что бери все, что тебе нужно.
Вэл отвела глаза, когда они обнялись. Чувство вторжения усилилось. Она чувствовала себя так, словно только что подсмотрела личный, интимный момент.
Она не могла припомнить, когда в последний раз могла так свободно проявлять привязанность — по крайней мере, физическую. Даже сейчас, после многих лет терапии и консультаций, она едва могла выносить, когда к ней прикасались. Даже ее родители. Она ненавидела боль в их глазах, когда отшатывалась от них, хотя знала, что они оба все понимают.
«Как бы мне хотелось, чтобы мама и папа были здесь».
У них был ее номер телефона, а у нее — их, но Вэл решила, что не будет звонить, если только это не будет чрезвычайной ситуацией. На всякий случай.
На всякий случай, если он где-то там, ищет.
Хроническое одиночество не считалось чрезвычайной ситуацией, так она считала. И то, что тебя не убивало, должно сделать сильнее, по крайней мере, так говорили ее родители.