- Эта "Дакота", - продолжал я, - находится здесь больше десяти лет, это мы точно знаем. А возраст деревьев - как минимум двадцать пять.
Кен быстро взглянул в сторону рощи.
- Самолет не мог разбиться среди них, внутри. Значит... - И он обернулся ко мне.
- Да. Значит, кто-то взял взрослые деревья и посадил здесь уже потом.
- Зачем? Зачем их сажать?
- А вот теперь я начинаю думать. Я не так много знаю о греках этого острова, но знаю, что это не дикари и они не станут делать фетиша из куска металла. И если они хотели бы упрятать его, то куда легче было бы отволочь его в море. Есть только один человек, как я думаю, который хотел бы превратить разбитую "Дакоту" в старую гробницу. Это пилот.
- Моррисон, - добавил Кен. - Тот тип, который пригнал её сюда. - Но тут же покачал головой. - А, ненормальность какая-то.
- Только мне не говори, что это ненормально. Мы и так знаем, что ненормально. Заем, что первые драгоценности только через десять лет прибыли отсюда в Афины. Знаем, что кто-то взял и посадил здесь деревья вокруг "Дака". Причины всего это и не могли не быть ненормальными.
- Да, может быть и так. Ну и что? Ты думаешь, Моррисон жил здесь?
- Именно так я и думаю.
Кен обратился к Николаосу:
- Здесь, на острове, нет другого иностранца, англичанина?
Николаос развел руками.
- Нет. Был пилот с самолета, но он уехал.
- Когда? - настоятельно спросил Кен.
- Моррисон должен быть человеком нашего возраста, - продолжил я. Это англосакс, так что он не смог бы сойти за грека. И у него вполне могут быть шрамы на лбу, которые он заработал, когда сажал здесь "Дак" и ударился о скалу.
Кен стал присматриваться к Николаосу. Внезапно хищная улыбка расплылась на лице Кена. И он тихо произнес:
- Привет, Моррисон.
- Нет, - сказал Николаос, - я немец, я приехал сюда...
Я резко перебил его:
- Брось ты это. Десять лет назад это, возможно, была хорошая идея сделаться немцем. Никто не подумал бы, что англичанин пойдет на это. А теперь все снова добрые друзья.
Николаос медленно переводил взгляд то на одного, то на другого. Ветер усиливался и становился все холоднее, на нас упали новые капли дождя.
- Тут недалеко, на Саксосе, ждет настоящий немец. Он разберется тут с тобой за десять секунд и не будет рассыпаться в галантности, как мы.
Я дал Николаосу подумать и уже более спокойным тоном произнес:
- Время идет. Десять лет прошло, а сейчас ждать невозможно. У нас совсем нет времени.
- Хорошо, - согласился Николаос. - Что вам нужно? - Голос его звучал устало, но теперь более естественно.
- Драгоценности, - ответил Кен.
Николаос отрицательно замотал головой.
- Я продал их. Одному человеку в Афинах.
- Нет, - возразил я. - У меня нет сейчас времени объяснять тебе, откуда я знаю, что ты их не продал, не все продал, но просто поверь, что я знаю. И мы заключим сделку насчет остальных.
Он снова покачал головой.
- Говорю же вам...
Я разозлился.
- Нечего мне говорить! Человек, у которого ты украл их, наваб, сидит сейчас на Саксосе, пережидает погоду. Через несколько часов они схватят нас за горло. Или ты заключаешь сделку с нами - или будешь говорить с ним. Но с ним ты никакой сделки не заключишь. Это его драгоценности - ты помнишь это? Передай остальное нам - и ему будет неважно, есть ли ты на свете или нет тебя.
Он долго смотрел на меня. Ветер снова налетел на нас. Горизонт спрятался за тучами.
Николаос медленно произнес:
- Вы их купите у меня?
- Ты получишь свою долю из того, что мы получим за них.
- Какие у меня гарантии?
- Никаких гарантий, - ответил я, - но альтернативу получишь паршивую.
Он какое-то время посмотрел себе под ноги, а потом промолвил:
- Встретимся с вами в кафе.
34
В кафе имелась маленькая печка, работавшая на мазуте, и мы сидели, сгрудившись вокруг нее, греясь и попивая коньяк. Фронт настиг нас раньше, чем мы успели добежать сюда. Снаружи дождь барабанил по стеклам, вода начинала проникать под дверь и стекать по лестнице.
Хозяин стоял над нами с бутылкой в руке. Он, похоже, поверил в то, что мы совершили вынужденную посадку, и у него, как жителя острова, это вызвало заложенное в нем с детства радушие к потерпевшим кораблекрушение морякам. И у него это выразилось в коньяке. Отчасти я был согласен с ним, так было до некоторого времени, но не сейчас. А пока что я трудился над четвертой дозой коньяка.
Я старался довести до его понимания, что если он хочет проявить радушие, то пусть это сделает в форме какой-нибудь еды. Эта идея пришла к нему, словно озарение, и он подался в дальнюю комнату, чтобы воплотить её в жизнь.
Кен оперся спиной о стену и закрыл глаза. В этом заведении было темно и мирно, а доносившийся с улицы звук дождя делал обстановку ещё уютнее. Я взглянул на часы: было 10.15. Фронт повисит у нас над головой ещё два-два с половиной часа. Раньше двенадцати наваб сюда не заявится.
Через некоторое время хозяин появился с тарелками, сыром, медовым пирогом и ломтем хлеба. Я поблагодарил его и предложил заплатить за еду, но он и слышать не хотел об этом. Я снова поблагодарил его.
Кен оторвался от стены и принялся есть. Помещение наполнилось влажным теплом с запахом нефти. Мы расстегнули молнии на куртках, насколько это позволяла необходимость скрывать, что у нас есть пистолеты на поясе.