И тут вдруг на крыльце, собираясь куда-то идти, появилась тетя Клара: прямая, серая и маленькая, стояла она под блеклыми лучами солнца. Она не вытаращила глаза, увидев Вилфреда. Добрейшая тетя Клара. Облизнув губы кончиком сухого, пепельно-серого языка, она предложила племяннику зайти в дом и не стала докучать ему чрезмерной заботливостью. Она только бросила быстрый взгляд на его стоптанные башмаки, подметки которых угрожающе отставали. Она рекомендовала Вилфреда подрядчику, чтобы он репетировал его троих детей, и послала к местному сапожнику, который шил обувь из настоящей кожи. Вышло как-то само собой, что Вилфред поселился у тети Клары, и точно так же вышло само собой, что она не сочла нужным оповещать окружающих о том, что к ней случайно явился племянник, у которого каникулы и который слегка обносился в дороге.
Однажды вечером он спросил тетю Клару о Биргере. И она, которой не пришлось изведать в жизни душевных бурь, спокойно отнеслась и к разговору о тайне, которую, собственно говоря, нечего было и скрывать.
– О мальчике в свое время позаботились, – сказала она. – Его отец позаботился о нем, как положено по закону. А Сусанна вовсе не приняла это так уж близко к сердцу.
– А отец?
Тетя Клара замялась. Он – дело другое, его вообще трудно было понять.
– Ты-то ведь не помнишь своего отца, тебе было всего три...
– Три с половиной. Впрочем, помню, не помню – сам не знаю.
– Эта фру Фрисаксен, – сказала тетя Клара, играя тем самым медальоном, в котором скрывался другой медальон, а в нем – третий, а в самой глубине хранилась какая-то тайна, – она была, наверное, не такой уж хорошей женщиной.
– Ты хочешь сказать, тетя Клара, – и не такой уж дурной.
Тетя Клара задумчиво уставилась прямо перед собой: глаза на ее строгом лице были совсем молодыми.
– Незамужние женщины вроде меня смотрят на все эти дела, наверное, по-другому, – уклончиво отозвалась она. – Нам легче быть нелицеприятными.
– Ты думаешь, что мама...
– Что ты пристал ко мне с расспросами, мальчик! Разве я тебя о чем-нибудь спрашиваю?
Вилфред почувствовал, что тетя Клара только делает вид, будто сердится. Она налила им обоим чаю, рука ее слегка дрожала – должно быть, ее взбудоражили воспоминания о том, что мирно дремало под спудом все эти годы.
– Прости меня, тетя Клара.
– Тебе не из-за чего просить прощения. К тому же, пожалуй, ты прав, другим женщинам, хотя бы женщине в моем положении, легче, наверное, смотреть со стороны, вообразить себя на месте обеих – не только той, которая владеет всеми благами.
Вилфреду сразу вспомнилось, как затихали, обрывались разговоры у них дома, как громкие голоса внезапно умолкали, когда появлялся он. Это были разговоры о положении женщины и правах ребенка. Вилфреду вспомнилось, как при этих разговорах, умолкавших, когда входил мальчик, иронически улыбался дядя Мартин, а мать надувала губки, похожая на обиженную девочку, – эхо слов и выражение лиц, не успевших перестроиться. Он вспомнил хлопотливые руки тети Клары, лихорадочно вязавшие что-то белое, – пальцы продолжали следовать ходу мысли, прерванной появлением ребенка. Странным образом, он тогда не понимал, что ребенок – это и есть он, хотя рос единственным ребенком в семье. Казалось, только теперь, когда он приблизился к воспоминанию, стало «горячо», как в игре.
– Я едва не познакомился с Биргером, – сказал он, – едва не встретился с ним.
– Ты, говорят, с кем только не встречаешься, – язвительно заметила тетя Клара. – Впрочем, меня это не касается, – добавила она, тут же спохватившись.
Вилфред встал из-за стола и, подойдя к окну, стал глядеть на серые площадки строящегося городка. Это был первый теплый вечер в долине. Девочки и мальчики медленно бродили по дороге, омытой весенним светом.
– Как по-твоему, тетя Клара, – заговорил он, – могут люди не просто встречаться друг с другом... – Она хотела прервать
его движением руки, давным-давно знакомым ему движением, которое должно было пресечь всякую попытку душевных излияний. – Погоди, ответь мне на этот единственный вопрос! Как по-твоему, ты веришь, что какое-то родство душ... – Он не решился продолжить. К тому же она прервала его на сей раз довольно резко.
– Нет, – сказала она, – в это я не верю. – И, немного помолчав, продолжала: – У тебя была выставка... – Он поморщился. Она читала статьи в газетах и, наверное, сохранила вырезки. – Твой отец был разносторонне одаренный человек.
– Но он ничего не доводил до конца. Она посмотрела на него с удивлением:
– Что ты имеешь в виду?
– Он ведь и жизнь свою до конца не довел.
Он в первый раз произнес это вслух. И это прозвучало обвинением. Но к его удивлению, тетя Клара ответила:
– Я не такая уж набожная, по крайней мере в общепринятом смысле. Но по-моему, тоже – это единственный поступок, который противоречит божьим заповедям.
– Тоже? – переспросил Вилфред. – Я вовсе не думал его обвинять.
– Не знаю, – отозвалась она. – Так или иначе, ты не имеешь на это права. Да и она, пожалуй, тоже. Я имею в виду твою мать. Но кто-то или что-то... имеет право винить. От жизни, вот так оборванной, всегда остается что-то... что-то... Словом, не знаю...
– Скажи, тетя Клара! – воскликнул он тихо. – Скажи, что хотела сказать, непременно скажи.
– Я же говорю тебе, не знаю. Может, что-то, что каким-то образом падет на других...
Воцарилось молчание. На секунду ему показалось, что у нее дрожат губы. Она продолжала теребить свой медальон.
– Я думаю только о себе, – сказал он. – В этом вся беда.
Тетя Клара откинулась назад, словно подавляя усмешку.
– Это свойственно не тебе одному... Но вот то самое, что остается, не знаю, как это назвать, – это и в самом деле становится как бы неоплаченным долгом.
Она сказала это просто, как нечто давно для нее решенное. А в нем вдруг всколыхнулось все: тоска, смятение и в то же время жадное любопытство.
– Почему,– тихо спросил он,– почему мы так мало знаем друг о друге?
Она рассмеялась обычным своим коротким смешком.
– Кто «мы»? Ты, верно, имеешь в виду нашу семью? Твой отец...
Он напряженно уставился на угасающий свет. Теперь дорога опустела – от поселка новостроек веяло пылью и будущим.
– ... он, по-моему, жил в каком-то замкнутом мире – в мире, который замкнут в другом мире, а тот – в третьем и так далее. Помнишь деревянных матрешек, которых можно было извлечь одну из другой? – И тетя Клара улыбнулась.
Вилфред вспомнил желтую деревянную бабу, внутри которой находилась другая деревянная баба, а в той – третья деревянная баба. И подумал о медальоне тети Клары...
– ...но, на беду, то, что было внутри, было больше того, что находилось снаружи, каждый следующий пласт в глубине был больше того, что снаружи...
Как небо под потолком дома в Сковлю, которое было выше синего неба. Всегда что-то большое замкнуто внутри маленького, от этого никуда не уйдешь. Дом в стеклянном яйце.
– ...как, наверно, у всех людей, – сказала она. – Когда-то это называли душой, потом решили, что это несовременно. Может, оно и правда. Не имеет значения. По-моему, есть люди, у которых много таких... душ...
Она умолкла. Вилфред подался ближе к ней.
– И у отца?..
– Может быть, – нехотя подтвердила она. – Может быть, и у него. Душ так много, что им как бы не хватает места. Может, и у всех так. Но некоторых это взрывает изнутри... я хочу сказать прежде, чем все упорядочится.