-- Какие вы все коммерсанты, - сказал Виталик. - Аж противно. Господи, и куда от всех от вас деваться?
-- Не бесись, - сказала Ирина. - Видишь, убивают коммерсантов иногда. Утешает это тебя?
-- Нет, - сказал Виталик. - Не утешает. Потому что убивают не тех.
-- Ну, извини, - проговорила Ирина все так же спокойно. - Вот жива я пока. Не меня убили.
-- Тебя не убьют... - процедил Виталик. - Ты сама кого хочешь...
-- Ну-ну, - сказала Ирина все так же без эмоций. - Спасибо. Я еще бездушная после этого.
-- Нет-нет, - сказал Виталик, мотая головой и делая рукой жест, как будто перечеркивая сказанное. Рука задела расстегнутый воротник рубашки, и Виталик поспешно стал застегивать пуговицы. - Ты извини. Я не то... Не дай бог... Живи сто лет. Ты не так поняла.
Ирина повернулась и прислонилась спиной к поручню.
-- Правильно, - сказала она. - И не дождешься. Мне сына надо растить. Это тебе не надо, а мне его оставлять не на кого.
Она потянулась к карману и вытащила пачку сигарет.
-- Пошли, покурим, - сказала она.
-- Мне полагается спросить, как дела у ребенка, - проговорил Виталик издевательски ей в спину.
-- Да мне тоже, знаешь, одолжений не нужно, - бесстрастно сказала Ирина. - Дай накинуть что-нибудь...
Она, наугад засунув руку в купе, сняла с крючка его разноцветный пуховик.
-- Это твое? - спросила она, набрасывая на себя одеяние и теряясь в его мешковатых недрах. - Ты и носишь черте что.
-- Да я и сам-то, - сказал Виталик. - Подожди...
Он вернулся в купе и вернулся с пачкой Явы в руке. Вместе они, мимо проводницы в открытом дверном проеме, в ворохе серых простыней, вышли в ледяной тамбур. Стены были заплеваны, и в переходе между вагонами билась в такт качкам поезда какая-то железка. Сильно стучали колеса, и пахло какой-то гарью.
- Вообще-то я бросил, - объяснил он, подавая ей сигарету и шаря по карманам в поисках зажигалки. - Месяц почти не курил. Но тут бросишь, чего доброго. Я так чувствую, до Америки, там бросать теперь буду... в здоровой обстановке... - тихий язычок пламени взмыл над зажигалкой в его руке.
-- Успокоился? - спросила Ирина, освобождая от падающего рукава тонкое запястье и закуривая. Она почти утонула в бесформенном пуховике.
-- Нет, - ответил Виталик. - Боюсь, я не скоро успокоюсь, - он отвернулся. - Бежать... - проговорил он, тряхнув головой. - Бежать отсюда без оглядки...
Мимо проплыл в отдалении грязно-желтый обшарпанный дом культуры с покосившейся дверью.
-- Беги, - сказала Ирина по-прежнему невозмутимо. Она затянулась и прислонила палец к мутноватому оконному стеклышку.
Поезд шел по мосту, и оба наблюдали, как распространяется по тамбуру удушливый дым, и как пролетают мимо окна мостовые опоры.
-- Я ведь совсем недавно к нему ездил, - сказал Виталик. - Успел же, а? Просто как чувствовал. И знаешь, он мне так понравился в этот приезд. Не пил. Я так понял, что давно не пил. Настроение у него было хорошее. Он мне ничего не говорил, что какие-то неприятности! Наоборот... То есть, конечно, цапался он там по мелочам, с соседями... так ведь он без этого не мог, чтоб с кем-нибудь не погрызться. Ведь у него бывало, что Маринке его телеграмму отправляли, а она его приезжала вытаскивать откуда-то из притонов в жидком состоянии, без сознания, в одних трусах. А тут он был совершенно здоровый, веселый...
-- Может, их и не было неприятностей, - сказала Ирина, выдыхая и окутываясь беловатым дымом. - А так, по пьянке долбанули. Или по ошибке.
-- Не знаю, - сказал Виталик, тряся головой и отвергая такое голословное утверждение. - Боюсь, что теперь уже никогда не узнаю. Но я в такие случайности не верю. Братки не ошибаются. И всегда самые лучшие люди, вот ведь что!..
-- Ошибаются, - проговорила Ирина спокойно. - Извиняются, правда, потом. Но уже что сделано...
Тамбурная дверь приоткрылась, высунулся лысый мужичок в куртке, наткнулся взглядом на Виталика и Ириной и, почему-то решив, что помешал, исчез, сильно двинув защелкой.
-- Кое-что он мне правильно сказал, - проговорил Виталик. - Кое-что умное... Это он был прав, наверное...
-- Да он вообще был неглупый человек, - согласилась Ирина, изображая полное нежелание интересоваться и спрашивать, о чем Виталик это роняет обрывки фраз с таким глубокомысленным видом.
-- Он был умный человек, очень умный, - сказал Виталик, как будто обидевшись. - Ты вот чего скажи: что у Петьки?
Ирина чуть скривилась.
-- Ему нужен велосипед, - сказала она грубоватым баритоном.
-- Так, правильно, - процедил Виталик. - Ты сразу: что нужно.
-- А ребенку все вообще все время что-нибудь нужно, - сказала Ирина ядовито. - Как ни странно.
-- Ну, - сказал Виталик. - И сколько стоит этот твой велосипед?
Ирина, слегка оттопырив нижнюю губу, бросила на него короткий презрительный взгляд.
-- Двести баксов, - сказала она.
-- Сколько?!
-- Двести баксов, - она опять выпустила дым. - Конечно, это такой, который ездит, и который из остатков баллистической ракеты не клепали по конверсии.
-- Без такого велосипеда он, конечно, не может обойтись, - сказал Виталик зло.
-- Может, - сказала Ирина. - Я и сама могу его купить. Как и всегда покупаю. Просто ты спросил, я говорю.
Виталик громко вздохнул.
-- Хорошо, - сказал он, нажимая на слова. - С завтрашнего дня начинаю копить ему на этот самый велосипед. За двести долларов. Если уж он без него никак.
-- Копи, - согласилась Ирина так же равнодушно.
Виталик помолчал.
-- Пойду, - сказал он неприятным голосом. - Наверное, уже проветрилась твоя отрава.
-- Бывай, - бросила Ирина ему вслед, не оборачиваясь. Она продолжала курить, не сводя глаз с дверного окошка. За ним проносились один за другим кирпичные домики со ржавыми трубами, потом их вереница разом оборвалась, и потянулись кривоватые на закатном фоне башенки, похожие на цементный завод. Было уже довольно темно. Виталик вернулся к себе в купе, поморщился от неуловимого остаточного присутствия аптечного духа, сел за стол и, взяв голову в руки, просидел так до самого вокзала. Неслышно вошла тетка в стеганом халате, опекавшая его, неуверенно покосилась, но ничего не сказала. Вернулся в протянутой к вешалке руке его пуховик - он не поднял головы. Только когда поезд убавил ход, тетка стала вытаскивать из сумки какие-то тряпки, чтобы переодеться, а на верхней полке кто-то всхрапнул и зашуршал, он вышел в коридор, прижался к стене и ждал, пока мимо него таскали сумки и тюки всевозможных размеров, и пробегала в узкой юбке, в накинутом на плечи форменном кителе, проводница, расталкивая пассажиров и цепляясь каблуками за рваную тряпичную дорожку. Был уже совсем вечер, когда поезд прибыл на вокзал. Виталику, когда он наблюдал за кукольным в вокзальном освещении перроном и за людьми, которые медленно двигались по нему, пришло в голову, что, наверное, он больше никогда в жизни не поедет больше в тот городок, да и вообще больше с этого вокзала никуда не поедет. Он машинально взял из купе свою небольшую сумку и, медленно двигаясь в хвосте нагруженной процессии навстречу морозному воздуху, вышел на платформу. Напоследок его пихнули в спину каким-то тюком, но он даже не обернулся - спешил. В болезненном неоновом освещении вокзала ему чудилось что-то угрожающее, и убежать хотелось прямо сейчас. У выхода с платформы ему показалось, что румяный детина, заполняющий на перилах кроссворд, оторвавшись на секунду, как-то странно на него посмотрел, словно поджидал с чем-то недобрым. Толпы ожидающих с фиолетовыми ответами на лицах внушали ужас. У самого входа в метро он шарахнулся в сторону от тетки, которая, вглядываясь куда-то в темноту за горой пустых и рваных коробок, мягко воскликнула: "Ой, они за телегу драться собралися, во дурные, а?" За коробками, однако, было тихо. Только подошел, привлеченный возгласом, продавец багульника, чуть не попав Виталику в глаз жестким пучком с кожистыми листиками. Отведя взгляд, Виталик увидел рядом с теткой ценник "Сосиська в тесте". Отвернувшись, он направился к источавшему тепло входу, но дорогу ему перегородило низкорослое женское существо - от двенадцати до двадцати пяти, точнее не определишь - со взрослым личиком и толстым разлапистым щенком в руках. Тот мирно зевал и облизывался. На его мягком коричневом животе было выведено синей шариковой ручкой "50$". Решив почему-то, что все эти люди его караулят, Виталик отскочил как ошпаренный, но продавщица щенка даже не взглянула на него, чутьем определив его покупательную неспособность, и, пройдя мимо, сунула свой товар под нос какой-то умилившейся женщине. Под светлыми сводами метро Виталик сначала было успокоился, но тут напротив уселся странноватый тип и, развалив ноги в стороны, стал ожесточенно крутить кубик Рубика. Время от времени он поднимал на Виталика сумасшедшие глаза и подмигивал. Виталик ерзал, смотрел на часы и считал остановки. Наконец его путешествие близилось к концу. Когда он слез с автобуса, то решил, что можно, наконец, немного расслабиться, и медленным шагом, вдоль улицы, направился к дому. Тут уже все было свое, и Виталика не смутил даже сурового вида дворник, который внушительной лопатой колол лед на тротуаре, так, что ледяные брызги летели в стороны, и хмуро отвечал кому-то прохожему в ответ на приветствие: "Салам, салам". Виталик почувствовал, что его знобит, как будто кладбищенский холод - он сильно промерз там, на ветру - все никак не отпускал его. В мозгу упорно всплывали картины прошедшего дня, ему снова виделось мертвое лицо Виктора в гробу, лицо, вымазанное тональным кремом, со зловещей полоской помады на губах. Виталик представлял себе, как он сейчас придет домой, и как его встретят, и что он скажет родителям, но тут к нему снова пришло неприятное чувство преследования. Он обернулся и вздрогнул от неожиданности - прямо за ним по проезжей части медленно полз черный автомобиль с приоткрытой дверцей, рожа у водителя была самая бандитская, и только через мгновение Виталик идентифицировал за приоткрытой дверью, в фигуре с гладким скосом лобной кости, на котором лежал синеватый отсвет фонарей, свою тетку Людмилу Павловну.
-- Эй, - сказала она тихо и насмешливо. Машина мягко остановилась, словно ткнувшись бампером в подушку.